Как луч света в темном царстве, посветил Алеше приезд двух ближайших соратников Елизара, двух его старых побратимов – саратовского отшельника Петра Петровича Сидорова и некоронованного кавказского владыки Кутуй-бека. Как он их заманивал, чаровал, охмурял – это целая эпопея, но именно в тяжелые, предгрозовые летние дни они как по заказу заглянули к нему один за другим – Сидоров в среду, а Кутуй-бек в пятницу.
Сидоров, человек-легенда, прикатил в стареньком "жигуленке", без всякой охраны, если не считать за такового его водителя, которому, как и самому Сидорову, по общему виду давно бы греть косточки в уютном крематории на улице Орджоникидзе.
Уведомленный шифрованным телефонным звонком за час до приезда, Алеша поджидал старика на пороге своего двухэтажного бревенчатого дома и, подбежав к машине, раскрыл ему почтительные сыновьи объятия.
Устроились на тенистой веранде, куда послеполуденное солнце проникало хрупким лазоревым силуэтом.
Больше всего беспокоило Петра Петровича, чтобы не забыли накормить его водителя, которого он для пущей конспирации называл не по имени, фамилии, а по-домашнему – говнюком.
– Коли этот говнюк, – объяснил он Алеше, – два часа попостится, у него будет кишечный срыв. Кто же меня тогда вернет в столипу-матушку?
Первое Алешине впечатление, будто видный саратовский могикан спятил, быстро развеялось. Ум Сидорова был всеяден и быстр, надо было только приноровиться к его обтекаемой, куражливой речи. К Елизару Суреновичу у него была единственная претензия, впрочем, та же самая, что и у Алеши: старый чурбан зажился на свете и не дает ходу молодым зеленым рыночным побегам, к коим по странной прихоти провинциального ума Петр Петрович, видимо, причислял и себя.
После недолгих хождений вокруг да около перешли к делу.
– У вас есть некоторые документы, уважаемый Петр Петрович, – сказал Алеша, – а у меня есть желание их купить. Мне кажется, мы сможем договориться.
– Ты имеешь в виду мое досье, сынок?
– Это же мина, о которой знает весь мир. Я даже иногда беспокоюсь за ваше благополучие.
Петр Петрович расплылся в лучезарной гримасе, еще более округлившей его благодушный лик. С первой минуты он почувствовал к Алеше симпатию, подобную той, которую испытывал, вероятно, вьмирающий ящер к молодому, резвому крокодильчику.
– Много слышал о тебе, – признался Сидоров, – но, на мой взгляд, слишком ты, паренек, хорош собой для наших утомительных занятий. Прямо Алеша Делон из французских кинокартин.
– Не видели вы меня лет десять назад. Один художник хотел писать с меня портрет младенца на руках Марии Магдалины. Большие бабки сулил, но я отказался. Не люблю позировать. Потом, правда, передумал, но было поздно. Художника замели за подделку сторублевок.
– Не кощунствуй, сынок, – чуть нахмурился Петр Петрович. – Кстати, про говнюка моего не забыли, как ты думаешь?
– Не беспокойтесь, Петр Петрович, с ним все в порядке. Давайте лучше вернемся к досье. Ведь сколько на него охотников, страшно подумать.
– Картотека в надежном месте, – уверил Сидоров. – Но меня, как понимаешь, меньше всего интересуют деньги.
– Это естественно… Но не могли бы вы, к примеру, приоткрыть завесу, какого рода этот компромат? Ну, допустим, возьмем какую-нибудь определенную персону, скажем, Кутуй-бека, хорошо вам известного.
Сидоров не стал ломаться.
– Вышка с конфискацией, – сказал он просто. – Даже если бумаги попадут в руки студенту с первого курса юрфака.
– Солидно. И много в картотеке персон?
Сидоров вдруг опечалился, жизнерадостные щеки его поникли.
– Увы, сынок, ничто не вечно под луной. Многих фигурантов уже ни с какими документами не догонишь.
– Понимаю, – взаимно огорчился Алеша и придвинул поближе к старику блюдо с фруктами. От всяких возлияний Петр Петрович с самого начала наотрез отказался: тщательно берег остатки печени.
– Ну а что там с Елизаром? – поинтересовался Алеша.
– О, это случай, конечно, особенный. Теперь ему уже никакие улики не опасны. Но у меня есть кое-что получше.
– Что же это может быть?
– Наживка, которую он проглотит и которой подавится.
– Почему же до сих пор не подавился?
– Мне важно знать, кто придет на смену.
– Я и приду, – так же просто, как Сидоров, ответил Алеша. – Какая может быть альтернатива? Никакой.
Тут Сидоров спешно собрался в туалет по малой нужде, и Алеша проводил его в сад к уютной зеленой кабинке. Выйдя оттуда, Сидоров извинился:
– Аденома проклятая, житья не дает. Но оперировать не дамся. Не верю нашим жизнерадостным мясникам в белых халатах.
– Очень разумно. Для врача больной человек никакой ценности не представляет. У меня как-то в носу болячка вскочила, такой маленький прыщик, сдуру попер в больницу. Направили к хирургу. Сидит детина здоровенный, и сразу видно, то ли не в себе, то ли пьяный.
Покопался трубкой в носу: о, говорит, придется госпитализировать. Необходима срочная операция. А можно, говорит, амбулаторно сделать, прямо здесь. За свой нос, говорит, не волнуйтесь. Сейчас придумали пластиковые насадки, будет ничуть не хуже натурального.
– И что дальше? – живо заинтересовался Сидоров.
– Ничего. Супруга помазала какой-то мазью, посморкался – и никаких следов. Мы и вашу аденому вылечим. В крайнем случае слетаете в Австралию. Там вообще без ножа режут.
Алеша поводил гостя по саду, где росли четыре яблони, две вишни и одна слива. А также было несколько смородиновых кустов, малина и с десяток клубничных грядок.
– Все своими руками, – гордо поведал Алеша. – Я же по натуре крестьянин. Люблю в земле поковыряться. И родители были крестьянами. Бизнесменом-то я стал по необходимости. Жить на что-то надо, правильно?
Присели на скамеечку под нарядным пестрым тентом.
– Откуда у тебя такая уверенность, сынок, что именно ты Елизарово хозяйство переймешь? – осторожно спросил Сидоров.
Алеша блаженно щурился, подставя лицо закатным лучам.
– Не только у меня, – ответил он, – Иначе зачем бы вы сюда приехали.
– Что можешь предложить взамен за информацию?
– Спокойную, обеспеченную старость. Плюс к этому все, что пожелаете.
– Ты хороший, честный мальчик, но все-таки пока это пустой разговор. То, что ты предлагаешь, у меня есть и без тебя.
Алеша посмотрел ему в глаза, но ничего там не увидел, кроме безгрешной загадки бытия. Загадка была вечной и заключалась в том, что человек, живя на земле скопом, остается все же одиноким, как луна на небесах, и никого не пускает к себе в душу.
– Конечно, у тебя все есть, Петрович, – согласился он, – Ты немало потрудился. Но где гарантия, что не потеряешь все это в одночасье? При одряхлевшем-то вожачке?
Сидоров задумчиво понюхал пожелтевший яблоневый листочек.
– Дам тебе ответ через месяц.
– Через неделю. Сроки подпирают. Помни, Сидоров, я без своего досье обойдусь, ты без меня – нет.
Старик поморщился. На него никто давно не давил так нагло. Он не остался ужинать и в дом больше не зашел. Попросил прислать оттуда говнюка. Ему было грустно оттого, что так мало осталось живых людей, которые могли бы разделить его печаль. О прошлом не жалел, понимал: жизнь чересчур коротка, чтобы успеть надежно в ней обустроиться. Ясноглазый победитель, склонявший его к братоубийству, того не ведал, что и к нему не сегодня-завтра придет его собственный палач.
Люди редко дают спокойно помереть своим ближним.
На краю могилы обязательно найдется ухарь, который пнет напоследок ногой в дыхалку.
– Не горюй, Петр Петрович, – обласкал его Алеша. – Я тебя как-то сразу полюбил. Ничего с тобой не случится дурного. Но документы отдай.
– Может, ты справишься с Елизаром, – Сидоров отрешенно усмехнулся, – а может, и нет. Но не забывай, удавка на всех заготовлена. И на тебя тоже. Она в руках того, на кого не бывает компромата.
– Это я знаю, – заверил Алеша.
…Через день обрушился с визитом Кутуй-бек. Его пришествие было подобно нападению инопланетян. Четыре "форда" на лютой скорости рассекли фарами сонную тьму дачного поселка, а жужжащие полицейские сирены и грохот трех мотоциклов сопровождения, похоже, с оторванными глушителями, вдребезги расколошматили уютную лесную тишину, и, надо полагать, многие мирные дачники в ужасе вывалились из своих постелей, не сомневаясь, что настал наконец долгожданный час Страшного суда. Алеша выглянул в окно и подумал, что Кутуй-бек, дитя вечного триумфа, конечно, не помрет своей смертью.
