Отвожу тележку-столик к ординаторской, сажусь напротив обзорного окна и прикрываю глаза. Суета врачей меня даже не отвлекает, да и я им тут точно не мешаю. На какое-то время почти отключаюсь от внешних раздражителей и приступаю к перебору воспоминаний и их сортировке. На те, что смогут увидеть менталисты, и на те, что точно нужно спрятать за «скрытом». Его-то я пропишу в контуре сразу, как только стихнет боль. Морщусь.

Вдох-выдох. Поехали. Почти перестаю следить за временем.

Выполняю что хотел, и даже немного больше, как мою медитацию прекращают прохладные ладошки на моих глазах, и тихий, немного хриплый шепот на ухо: «угадай, кто?»

* * *

День назад. Где-то совсем в другом месте.

В очень богато обставленном кабинете, может даже с претензией на крайнюю роскошь, находятся два совершенно разных человека.

За огромным столом из черного дерева с мраморной блестящей черной же столешницей сидит очень толстый человек. На столе множество бумаг, тяжелые, очевидно, золотые предметы набора для письма, тяжеленное пресс папье, золотой же органайзер для отработанных документов, какие-то пирамидки. На столе стоит позолоченная клетка, в которой по колесу бегает хомяк. В метре над столом застыл светло желтый, будто бы живой шар света. Кабинет, благодаря такому освещению, выглядит даже уютно.

Рядом, ссутулившись и сильно наклонив голову, стоит плотный, подтянутый мужик лет сорока, одетый во что-то военное. В обычное время этот человек совершенно точно очень опасен, даже сейчас в его фигуре остается что-то хищное, но здесь он, очевидно, не хозяин положения.

Толстый человек молча открывает золотую коробочку. Достает небольшую морковную палочку и кидает в клетку к хомяку. Потом также неторопливо открывает деревянную шкатулку с затейливой надписью и достает оттуда огромную сигару.

— Хранилище не открылось. Знаешь, что это значит для тебя? — очень толстый человек говорит совершенно без эмоций. Щелкает небольшая гильотинка.

— Правильно. Знаешь, — толстый прикуривает от пальца монструозную сигару. — Новинка, — показывает сигару в руке стоящему, — из колоний повезли. Хочешь?

Стоящий несмело отрицательно качает головой.

— Тоже правильно. Помирать нужно здоровым и без лишних привычек. Чтобы не было мучительно больно за прое**нные возможности, — качает головой толстяк. — Но это не твой случай, конечно. Больно тебе всё равно будет. В общем, ты облажался. Вы нашли не того, или не так. Хранилище не открылось, покров не пал, и это возвращает нас к тому, что наследник прямой крови всё ещё жив. И у тебя теперь ровно две возможности. Найти его до нашей новой попытки прорыва, это первая. Или постараться успеть сдохнуть до того, как я о тебе вспомню — это вторая. Множество других вариантов, которые можно придумать между этими двумя, тебе совершенно не понравятся. Вопросы?

— Его кремировали, я видел отчет, — тихо говорит стоящий. — Городовой показал.

— Ну, значит, не его, или не там, или не кремировали. Я вообще не хочу вникать в эти тонкости. У тебя месяц. И это только потому, что я хорошо к тебе отношусь. Ты ведь знаешь это?

— Да, — тихо говорит плотный. По виску у него катится одинокая капля пота, но стереть ее он себе не позволяет.

— Хорошо. Но это всё, что я могу тебе пообещать.

Плотный глубоко и неестественно кланяется, и сразу же выходит из кабинета.

* * *

*золотой — на наши деньги что-то около двадцати пяти — тридцати тысяч рублей получается, если применить аналогию конечно.

**реальный факт социологии/подростковой психологии: то, что окружает подростка в начале пубертата, в 11–14 лет, это то, что он подсознательно во всей своей дальнейшей жизни, будет считать настоящей Родиной. Даже не столько в территориальном смысле, а сколько в эмоциональном. Так что, как можно представить — у Максима довольно перекособоченый внутренний мир. Он, правда, его таковым не считает.

Кстати, забавное следствие из этого факта. Идея разных чиновников\бизнесменов давать западное (настоящее английское, например) образование подросткам поэтому так радует наших эээ… западных «партнеров»(оппонентов). Они-то про этот феномен уже лет пятьдесят — с семидесятых, знают наверняка, а используют уже столетия (закрытые школы, братства и т.д.). Отсюда возникают множество вопросов, которые задавать не принято.

Глава 11

Наутро стою у главного входа в новой одежде и с баулом.

С Людой проститься оказывается на удивление легко. Никакого «я буду ждать», «ты только возвращайся», нет, ничего такого. У милой барышни оказывается прекрасное, но совершенно каменное сердечко, что сейчас меня непритворно радует*. Девушка изначально знает, что я ухожу из жизни города минимум на пять-семь лет и никаких планов на своего рыцаря даже не строит. Зато с удовольствием делится со мной радостью, что ее принимают в больницу на постоянную основу, «…а это огромный шаг», и так далее. Прекрасная ночь, легкая грусть расставания, поцелуй на память и страница перевернута, что меня тоже радует.

Коштева найти получается тоже легко. Мертвецкая работает всю ночь.

— Дом? — Кощей задумывается. — Насколько я знаю, губернатор найти прямых хозяев не смог. Налоги платятся от какой-то конторы стряпчих из Столицы. Продавать они отказались, ремонтировать тоже. Формальных оснований изъять территорию тоже нет. Я это знаю только потому, что многие хотели эту площадь выкупить в свое время, — оборачивается ко мне. — Но я постараюсь что-нибудь для тебя разузнать, отрок. Думаешь, так ты узнаешь реальных родителей?

— Я не уверен, герр Коштев, — согласно киваю. — Но я должен хотя бы попытаться.

— Одобряю. Но сам не лезь. — хмыкает старик. — Твой интерес чреват сам знаешь чем. Чем меньше людей знает об этой твоей стороне жизни — тем тебе легче. Пока нас двое. И хорошо бы, что бы так оставалось и дальше. За тобой уже приехали?

— Нет, обещали к утру. А пока еще солнце не встало.

— А это не вопрос, отрок. — усмехается. — За тобой уже приехали. Иди. Бумаги с подорожной у тебя есть. Как сможешь, зайдешь в Имперский банк. Деньги будут там через пару дней. Но тратить их погоди хотя бы полгода — только если очень будет нужно. Сначала постарайся узнать все, что там и как.

Снова подтверждаю кивком слова Кощея.

— Удивительное дело, все же, отрок, — Коштев улыбается. — Говорю с тобой, и будто со сверстником нашего Отто разговариваю, а не с юношей, неделю, которому отроду. Но полно, — машет рукой. — Скоро подъедут. Иди.

— А…

— А за девушкой я присмотрю, — понимает с полуслова Кощей. — Не переживай. Все у нее хорошо будет.

Киваю. Что ж, делать мне тут больше нечего. Разворачиваюсь, и иду к входу в больничку.

Обещанного транспорта я не наблюдаю. Ну и ладно. Стою, жду. Пока стою, можно примерно прикинуть результаты вчерашней работы. Хм, не успеваю.

Не проходит и пары минут, как с аллеи, пересекающей окружающий лесопарк, появляется забавный транспорт. Такое почти бесшумное, кургузое нечто, размером даже меньше разведкатера. И внутри уже точно сидят люди. Неожиданно Коштев оказывается прав.

Кургузавр разворачивается и останавливается почти точно напротив меня. Со стороны пассажира открывается дверь, и оттуда, практически раскладываясь, выбирается виденный мной не так давно имперец.

— Жди здесь, — бросает мне, и скрывается в корпусе больницы.

Мысленно пожимаю плечами, и остаюсь на месте. Рассматриваю своих будущих попутчиков. Вместе с водителем и вербовщиком в машине едут трое. Двое довольно суетливых каких-то парней, лет по пятнадцать, и немного зашуганный, длиный дылда, непонятного возраста. Так-то, наверное, и ему примерно столько же, но парень развит явно не по возрасту.