Дед вздохнул, нос рукавов потёр и сказал снова:
— Соседи то — золото, но письмо то было получено весной сорок первого года… Кто ж знал, что немец уже на границе силы копит. Из Кремля на фрица посматривали, да надеялись, что Польшей Гитлер подавится. В общем, плюнул на сбежавшую мадаму батя и снова серебро мыть подался, где и встретил недоумевающих охотников у своего омшаника. Те зверя били вне закона всякого. Браконьеры, одним словом. Там выбор невелик. Либо двадцать лет лагерей, либо высшая мера наказания. Да только посмотрели мужики друг на друга и ружья опустили. Я не знаю, что там между ними дальше произошло. Только одному батя руку сломал, а другого прикладом по голове огрел, чем причинил ущерб государству на один рубль и двадцать копеек. Поссорились в общем, затем у костра примирились. А как медовухи, припасённой с зимы в зимовье набрались, деревню-то нашу на всех и обосновали. Сначала Верхние Петюхи, где зимовье стояло и Петю нашли окочурившимся, что ночью решил первачом догнаться, потом Нижние Петюхи, где первое захоронение образовалось. Так и появилось село, потом деревней стало, но до посёлка городского типа так и не вытянуло. А батя там и свет вёл, и подстанции ставил, и вышку натягивал. И сам же трансформаторы чинил. Но это после было, а тогда, не изменяя старой привычки, батя снова жену где-то выкрал. Мать мою, значится. Вот в деревне меня уже и зачали. Ну или в селе. Один хрен храма до «девяностых» никто думать не ставил. Работали люди, некогда было крёстными ходами ходить. В баню ходили грехи смывать. Да под берёзовый веничек, — тут дед снова улыбнулся, как будто уже сидел в парной, но вовремя спохватился. — Так вот, на фронт батя не спешил. Трудился, в посёлке жизнь налаживал. На нём «бронь» висела. Ценный специалист, плюс возраст. Не до мобилизации уже. Да только пока в Новосибирск на смотр мать возил перед родами, телеграмму ему на квартире вручили. А там чёрным по белому: «немцы город в кольцо берут, спаси сына».
— Ёп вашу мать! — не выдержал Евгений Васильевич Сидоренко, который сначала одну слезу смахнул, потом другую, а тут уже сидел и переживал всем видом. Только молча, чтобы не прослушать. Но в моменте не выдержали нервы, подскочил и кулак показав небу ли, немцу ли, а то и самому Всевышнему, свой стакан самогона залпом опрокинул.
Тут все, конечно, поддержали. Тяжело слушать историю без участия. А как закусили, и дед своим стаканом пустым по столу треснул, так присел, утёр бороду и продолжил:
— Короче, батя ружьё взял, патронами обвесился и в военкомат. А дело к зиме. Немцы уже под Москвой. Ну всех сибиряков, кто был, сразу на передовую и отправили второпях. Чай не Наполеон пришёл, столицу никто отдавать не собирался. Оттуда даже сам товарищ Сталин эвакуироваться отказывался. Ну а батя что? Его без парашюта с самолёта в сугроб выбросили. Он полежал немного, в себя пришёл и давай немца бить, а периодически интересовался у комбрига «в какой стороне Ленинград?». Батю сначала от таких вопросов чуть перед заградотрядом не поставили с паникёрами рядом, но танки он гораздо лучше жёг, чем был сведущ в географии. На первый раз простили. Потом, правда, дальше за немцем пришлось идти, чтобы совсем не заплутать. Ещё и кормить начали. Ну батя и прошагал сначала до Курска, потом Донбасс освобождал…
Тут не выдержал Пёс. Подскочив от стола, капитан в кителе с медалями на нём, воскликнул:
— Так прадед тоже Донбасс от немцев защищал? То-то думаю, родным духом там пахнет. Как чуял. А немцы ныне обещают снова свой «зоопарк» перебрасывать.
— Ну да, Леопарды не этим летом, так осенью прибудут, — хмуро добавил Могила, выпил вторую без закуси и брата усадил обратно. Тому только и осталось, что сидя допить, раз старшего перебил.
— Донбасс отвоёвывал, фрица скидывая в Днепр, — кивнул дед и продолжил. — Затем Киев брал.
— О, так мы… — тут же снова повеселел Пёс.
— Тихо ты, пиздюк мелкий! — цыкнул на него Могила и кулак пудовый к носу подставил. А это кого хочешь отрезвит.
— А как Киев вычистили, по Львову прошёлся с веником, — кивнул дед. — Варшаву посетил без визы и на броне прокатился до Одера. Дальше, правда, не пошёл. Пока дробь из плеча доставали и три ребра зарастали после штыковой в окопе, письмо его догнало. Моя мать писала, что я не говорил совсем, но когда новая телеграмма пришла и её к ним в деревню переслали на дом, мать тут же так интенсивно ругаться начала, а я на радостях как давай за ней слово в слово повторять, что потом остановить не могли.
— А что в телеграмме было? — подняла голову мать Стасяна.
Дед сначала замолчал, потом перед собой смотрел секунд десять, затем с трудов ответил:
— Сына не уберегла. Голод. Прости. Прощай.
На несколько минут за столом повисла оглушающая тишина. На посетителей даже официанты коситься начали, но Боря лишь знак подавал, чтобы не мешали. Наконец, первый не выдержал Пёс. Поднявшись с заново наполненным стаканом самогона, он громыхнул:
— Нахуй всё! За нашу Победу!
Возражений не оказалось. Все выпили стоя. До дна.
А дед отставил стакан, осознав свою норму и тихо добавил:
— Вот так я один и остался… единственным. А батя как вернулся с фронта в орденах и медалях весь, сначала за уши оттаскал, что матерю всех на чём свет стоит. А затем их прямо с кителем на глазах моих в овраге и зарыл. И о Великой Отечественной больше не вспоминал. Ну а дальше как-то проще и понятнее было. Пахали, трудились, работали. Батя и землю по итогу получил вне колхоза и дом новый построил и на сталелитейном потом работал ещё не один год. А пасеку так и не думал бросать, да и на охоту с рыбалкой мы с ним ходили столько же, сколько я с вами. В общем… хороший был мужик. Дай бог каждому такого батю!
История Макара Берёзовича всех подкосила. Перерыв вынужденный взяли. И кто подышать свежим воздухом пошёл, кто перекурить. Катя с Валей так первые прошмыгнули.
Боря со Стасяном и его братьями на крыльце встали. И пока Пёс как оглушенный стоял, Могила выдал:
— Ну правильно. Мы же не америкосы. Это у них если героев нет, то их выдумывают, как и свою победу. А у нас этих героев столько, что хоть в бочке соли. Мы кровью помним, через что народ прошёл. Что ему ордена и медали? Они по сути три войны прошёл. И ни об одной за столом не вспомнил.
— А мы о чём рассказывать за столом будем? — спросил Пёс, поглаживая свои награды. — Как снова с Европой сошлись один на один? Чую, она от нас не отстанет. Предстоит ещё потолкаться и за Россию, и за Сербию. Говорят, история повторяется. И не раз нам ещё до Берлина и Парижа шагать, пока до Лондона с Вашингтоном добраться не смеем.
— Базара нет. Но бля буду, весь овраг перекопаю, а медали прадеда найду, — ответил ему в тон старший брат, поглядывая на двух девушек, что стояли в трёх шагах от Стасяна, да с ним же за столом и сидели. Мать говорила, что вместе живут. А вот вместе с дедом или вместе с братом — уже и не ясно. Но люди взрослые, сами разберутся.
Катю вдруг резко согнуло помолам, склонилась над мусоркой с утробными звуками. От алкоголя отказывалась, сок пила, но всё равно не помогло. Организм сбоил.
— О, — тут же заметил это дело Пёс. — Походу пока мы там толкаемся, Стасян тут время не теряет… да, бро? Я слышал прадед тебе квартиру подогнал. Вместе живёте же?
«Гробовщик» повёл хмуро бровями, не зная, что толком сказать.
— Или это прадеда бонус? — вроде бы в шутку добавил младший брат следом. — Тоже на память?
Стасян молча сделал шаг вперёд, нависая над младшим братом как зонтик над отдыхающим на турецком побережье и сказал:
— Не знаю о чём ты. А ребёнок мой. Квартиру вскладчину купили. Но если не будешь хернёй страдать, то и тебе поможем по возвращению. Ты же, не хуй собачий, а брат мне. И знаешь, что? Я люблю тебя. ты хоть и ебантяй, но тоже из наших. Так тебе ли не по боку, от кого племяннику пойдут? Все — наши. Сидоренковские.
Пёс глаза округлил от удивления. Но тут же заулыбался, обнял брата. Лбом в грудину уткнулся и ответил: