* * *

На шею уселся слепень, уже собрался вонзить в меня свое жало, как я резким движением прихлопнул его. Японцы, обливаясь потом, шагали, как заведенные. Еще и распевали какую-то заунывную мелодию, с часто повторяющимися словами «Намо Амитабхая Буддхая». Из чего я сделал заключение, что это вовсе не песня, а какая-то сутра. То бишь молитва.

Дон Алессандро на все это морщился, качал головой, но в конфликт с носильщиками не вступал. Только плотнее задергивал зановеску своего паланкина.

Глядя на него в щелочку, я принялся размышлять о своей недавней находке.

После проветривания вещей, мне пришла в голову идея негласного обыска. Ну не может быть, чтобы иезуит не вез чего-нибудь тайного! Подперев дверь кельи священника ящиком, я сначала внимательно осмотрел библии. Пролистал от корки до корки. Ничего. Потом простучал переносной алтарь на предмет всяких полостей. И тоже мимо. Дошел ход до одежды. И тут мне удача улыбнулась в тех самых «штанах-парашютах». В подкладке было что-то зашито. В походном несессере священника, я нашел огромную иголку с катушкой ниток, опасную бритву. Посомневавшись минутку, все-таки распорол штаны по шву. Один секрет местных христиан я уже открыл. Не будем стесняться и насчет второго.

В «парашюты» оказалась зашиты два письма. С красивыми сургучными печатями, сложным автографами внизу. Сами письма оказались очень короткими и были написаны либо по-латыни, либо по-испански. В них я, разумеется, ничего не понял — зато распознал римские цифры. И похоже, они были в посланиях главными. Текста то мало! Я прошелся по комнате, попинал кровать священника. Что-то это мне все напоминало, но что? Точно! Это не письма — векселя. И скорее всего на предъявителя. Иначе было дополнительно шло длинное описание получателя денег — а его не было. Быстро прикинул номинал. Благо римские цифры я знал. Две тысячи и три. Попытался вчитаться в текст векселей и узнал слово Escudo. Кажется так называли испанские золотые монеты? Ясности не было, колясь иголкой, я поторопился привести все в первоначальный вид.

Глава 7

К вечеру первого дня мы уже перешли через низкий перевал, и достигли тракта, который вел во владения даймё Арима. Я узнал об этом из беседы горбуна Бэнкэя с Ёсио. А заодно и название замка князя — Хиноэ. Начальник хасамибако явно взял шефство над парнем, много рассказывал, показывал. Чуть ли не экскурсию проводил. Ну а я, грел уши, пристроившись позади процессии носильщиков. Горбун объяснял, что с его последнего путешествия, тракт здорово поменялся. Стало тенистее. Ряды уже больших криптомерий^[5], высаженные еще при правлении предыдущего сёгуна, тянулись вдоль солнечных склонов гор, вдоль которых изгибалась дорога. Всякое движение повозок тут было запрещено, потому что бывало, дожди смывали со склонов целые участки, разбитые колесами. А это приводило к разрушению уже рисовых террас и к голоду.

Еще на тракте стало больше обезьян. Макаки и правда, досаждали — громко кричали, кидались гнилыми плодами. На одном из привалов так и вовсе вышло шоу. К нам вышла целая стая. Голов сорок или даже больше. Компашка приматов окружила отряд, начала верещать. Особенно краснозадых впечатлила фигура некого огромного негра.

Я решил вступить в «переговоры» и начал повторять те же жесты, что видел у вожака. Стая отошла в сторонку и теперь со мной коммуницировал самый крупный из обезьян.: Он показывает зубы — я стучу в грудь, он шипит и прыгает на месте — я изображают гориллье у-уканье и так далее. Закончилось тем, что он показал мне свои яйца и, в соответствии с дипломатическим протоколом стайных приматов, я должен был показать ему свои и обоссать его как проигравшего…

Но тут вмешалась самураи. Один из них вскочил на ноги, взялся за лук, который нес в колчане. Краснозадые мигом все поняли, помчались обратно в лес. Так что мы разошлись миром и я потерял уникальный шанс стать вожаком обезьяньей стаи…

После привала и небольшого перекуса рисом, носильщики опять взялись за палки с ящиками и потопали вперед. Теперь в некоторых местах дорога была даже замощена, что моментально сказалось на скорости. И даже солнышко, скрывшееся за облаками добавила позитива — стало не так жарко. Я кстати, заметил, что легко переношу пекло. Потею мало, активности не теряю. Наверное, сказывается негритянская генетика. Одно только омрачало мое путешествие — Педро.

Боцман все никак не мог угомониться. То попытается поставить мне подножку. То, пока иезуит заснет в паланкине, просто врежет линьком по спине. Все с руганью и гнусными жестами в мой адрес. Кстати, португальский мат я выучил быстрее всего.

* * *

Внезапно из-за поворота неторопливо вышла тройка бродячих монахов в надвинутых на глаза соломенных шляпах, со звякающими на посохах колокольчиками. Увидав процессию, наши носильщики, все как один опустив свою поклажу, дружно шагнули навстречу и сложив ладони перед собой троекратно поклонились. Монахи остановились, достали из плетеных коробов флейты. После чего заиграли заунывную мелодию. Точнее заиграли двое, а третий начал обходить хасамибако с ящичком с прорезью. Ага, подношения собирает. Из быстрых реплик, которыми перебросились Ёсио с горбуном я понял, что монахов зовут комосо^[6], играют они мелодию под названием хонкёку^[7].

Узревший всё это, викарий ордена иезуитов дон Алессандро Валиньяно выскочил из паланкина, как ужаленный.

— Вам брать поклажу — закричал он на плохом японском, обращаясь к носильщикам — И идти. А вы! — повернулся он к монахам — Идти прочь!

— Это же святые люди! — Ёсио попытался урезонить дона на таком же кривом португальском — Господин, нельзя прерывать хонкёку!

— Святость она во Христе! — повысил голос Алессандро наступая на монахов и размахивая руками. При этом самураи пожали плечами, отступили с дороги, как бы показывая, мол в религиозные дискуссии не вступаем и мы «умываем руки». Португальские моряки тоже не горели желанием ввязываться в конфликт, сели на траву, открыли фляжки, начали пить и умываться. Я бы тоже сейчас глотнул чего-нибудь освежающего, но кто мне предложит?

Монахи-комосо тем временем, переглянулись, после чего стоявший справа, взял флейту обеими руками и не говоря худого слова, треснул ею священника по голове. Не ожидавший такой подлянки дон Алессандро, рухнул на пятую точку, с выпученными глазами и перекошенным ртом. Все повскакали на ноги, я тоже. Завидев меня, возвышающимся на паланкином, комосо вскинули руки в защитном жесте, отступили.

Подскочивший Ёсио подхватил иезуита за подмышки, приподнимая, а заодно успокаивая. Громко заголосила свита викария, изрыгая проклятия на головы нечестивых язычников и выхватывая палаши. Вскинувшиеся самураи с подчинёнными асигару, полуобнажив оружие, застыли в некоторой растерянности, не решаясь какую сторону принять в данном конфликте двух конфессий. Ситуацию спас Бэнкэй. Хлопнув в ладоши и громко рявкнув — «Хо-оо!», он внезапно очутился напротив бродячих монахов. Вот только что он стоял около меня, а вот он уже рядом с комосо, набычившись молчит. Носильщики — хасамибако, поглядев в напряжённую спину начальства, вскочили и похватав поклажу двинулись в прежнем направлении. Горбун же развел руками, как бы разграничивая монахов и отряд.

— Шли бы вы, уважаемые своей дорогой. — прогудел Бэнкэй Микуби громким басом — а то как бы худого чего не вышло!

— Это оскорбление! — горячился тем временем Валиньяно, покачиваясь. Но его чуть ли не силой тащил прочь Ёсио.

Монахи переглянулись, сунули флейты — сякухати^[8] за пояс и пошли своей дорогой.

— Эк вас угораздило-то. — озабоченно причитал Бэнкэй, помогая усадить дона Алессандро в паланкин — Вы это, ежели кого чужого встретите, к ним в одиночку не ходите. Либо меня зовите, либо кого из своих. А то люди у нас хоть и добрые, но простые. Зарезать могут.