«Такого в моей практике еще не было», – думал доктор Чарльсворт, не отводя взгляда от посетительницы.

Даже крайняя взволнованность и покрасневшие от слез глаза не могли скрыть необыкновенную привлекательность этой молодой особы. Кэтрин Николсон, как представилась девушка, была одета в скромный костюм бутылочного цвета, удивительно ей шедший и подчеркивающий соблазнительные изгибы стройного тела. Из-под модной шляпки, кокетливо прикрывающей правую половину лица, струились красиво уложенные смоляные волосы.

В довершение всего зеленые глаза гостьи светились такой нежностью, что все попытки доктора сосредоточиться на деле вытесняло предательское чувство восхищения. И тем досаднее ему было слышать печальные откровения визитерши:

– Доктор, вы должны мне помочь! – испуганно повторяла девушка и ее раскосые черные брови собирали милую морщинку на лбу, отчего лицо гостьи становилось еще очаровательней. – Во избежание самых дурных последствий, заприте меня на тысячу замков, чтобы я не могла навредить ни себе, ни другим.

Действительно, в практике доктора Чарльсворта это был первый случай, когда пациент по собственной воле просился в лечебницу. Даже учитывая тот факт, что новая больница Линкольна в графстве Линкольншир имела не столь пугающую репутацию в глазах общественности как другие дома для умалишенных.

Новатор и весьма деятельный руководитель вверенного ему приюта, Эдвард Чарльсворт еще во время обучения в Эдинбурге перенял либеральный подход к лечению душевнобольных и теперь рьяно отстаивал реформы новой психиатрической школы у себя в клинике. Искренний интерес к страдальцам, опыт дней и ночей, проведенных в общении с ними, убедили доктора в исключительной важности добрых слов и сопереживания, и он ратовал за полную отмену насилия при лечении душевных болезней.

И благодаря доктору Чарльсворту психиатрическая лечебница Линкольна стала первой в Англии, где наряду с еще применявшимися по случаю кандалами, ремнями и смирительными камзолами практиковалось свободное передвижение больных по клинике и физические упражнения на свежем воздухе.

Однако доктор понимал, что для полного искоренения пыточных методов недостаточно энтузиазма отдельных докторов. Требовался не только иной подход к лечению заболеваний, необходимо было переосмыслить природу нервных болезней и изменить привычное обращение с пациентами как с существами, не заслуживающими доброго отношения.

Но до этого было еще далеко. Пока же глава лечебницы видел, что персонал по большей части не поддерживал его реформы и даже временами саботировал некоторые новаторские распоряжения. Чарльсворту пришлось разработать целый свод правил, регламентирующих использование коррекционных колотушек и привязывание больных. Персонал клиники роптал. Как же, из-за этих нововведений нужно было выдумывать новые способы усмирения пациентов, на что уходило гораздо больше сил и времени. Многие санитары даже под страхом штрафов и выговоров продолжали применение болезненной расправы.

В общем, несмотря на старания некоторых докторов психиатрические лечебницы по-прежнему оставались последним местом, куда стремились нуждающиеся в помощи. Что и говорить, даже больничные служащие норовили при случае сменить работу на менее мрачную. Да и сам доктор Чарльсворт мечтал о собственной кафедре в университете и со временем планировал оставить злосчастную обитель.

– С малолетства я страдаю сомнамбулизмом, доктор, – продолжала посетительница. – Я давно к этому привыкла и до некоторого времени со мной ничего страшного не происходило, потому что я предпринимала определенные меры безопасности. К примеру, перед сном я всегда запиралась у себя в комнате, запирала на замок ставни, и прятала ключи в разные места. Но год назад все изменилось. Люди стали рассказывать, что я хожу ночью по городу. Однажды я проснулась от холода в соседском саду, в другой раз – на скамейке в парке.

Кэтрин тяжело вздохнула. Доктор внимательно вслушивался в ее рассказ, невольно представляя удручающие изменения, грозящие этой прекрасной особе в случае пребывания в лечебнице. Ему не раз приходилось наблюдать подобные метаморфозы с заключенными здесь людьми. Сильные статные мужчины через несколько лет превращались в тщедушных стариков. От миловидности женщин не оставалось и следа, и спустя время все они имели вид рыбы, задыхающейся на берегу под палящим солнцем.

«Странно, прежде я не был столь впечатлителен», – размышлял Чарльсворт. Он почувствовал решимость приложить все силы, чтобы сохранить всю прелесть девушки и не дать ей увянуть в пресловутых стенах клиники. Но дальнейшая история мисс Николсон не оставила доктору шанса отпустить девушку.

Какое-то время Кэтрин сидела молча, и доктор не торопил ее.

– Недавно со мной стали происходить более страшные вещи, – собравшись с силами, снова заговорила она. – Теперь сон и реальность все чаще смешиваются, и я не могу отличить одно от другого. Вот уже больше месяца почти каждую ночь я просыпаюсь от одного и того же кошмара. Я вижу страшную сцену убийства. Вижу, как сжимаю ее шею, слышу предсмертные хрипы, чувствую тяжесть обмякшего тела и в ужасе выбегаю из ее комнаты…

– Вы знаете ту, кого душите? – осторожно уточнил доктор.

– Да, доктор, это Вирджиния Ходжес – очень состоятельная и знатная леди, у которой я несколько лет служила личным секретарем. Но, поверьте, я не желаю ей смерти! Да и за что? Конечно, она никогда не была слишком добра ко мне. И не только ко мне, ко всем слугам. Это была не слишком приятная особа.

– Почему вы говорите «была»?

– Два месяца назад она уволила меня, – пояснила девушка, потупив взор. – И причина мне неизвестна.

В комнате снова повисло молчание. Доктор чувствовал, что девушка еще не сказала главного, что заставило ее прийти к нему.

– Последнюю неделю кошмары участились и случаются не только ночью. Вчера днем я погрузилась в забытье. Очнулась лишь вечером на полу в гостиной. Не знаю, сколько времени я провела в таком состоянии, очевидно, что не меньше нескольких часов. Опять отчетливо помню только эту страшную сцену убийства леди Ходжес. Все было настолько реальным, что мне пришлось даже справиться о ее самочувствии, – дрожащим голосом рассказывала Кэтрин. – Мне страшно! Но хуже того – я опасна, доктор! Меня необходимо поместить под надзор, чтобы проклятие моего рода не повторилось!

– Проклятие вашего рода? – переспросил Чарльсворт.

– О, доктор! Я боюсь об этом говорить. Кажется, расскажи я все, и это станет моей реальностью навсегда! Но я не хочу верить в это, слышите? – девушка закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

– Мисс Николсон, позвольте мне судить об этом, – попытался успокоить гостью Чарльсворт. – Не нужно расстраиваться раньше времени. То, что вы сами пришли за помощью, позволяет надеяться на лучшее.

Но девушка, казалось, не слышала его. Ее плечи продолжали содрогаться от рыданий, и доктор дал бедняжке время успокоиться. Кэтрин выпила стакан воды и ей стало заметно лучше. Она извинилась и, приведя себя в порядок, снова заговорила:

– Мои предки родом из Ирландии, доктор. Не знаю, известно ли вам об одном нашумевшем случае. Семьдесят лет назад там судили женщину по имени Марджори МакКолл.

У доктора екнуло сердце. Как не знать, Марджори МакКолл – детоубийца, повергнувшая всех в шок зверской расправой над четырьмя детьми и обрекшая на самоубийство своего мужа. В обществе до сих пор не утихают дебаты о правомерности оправдания этой женщины. В психиатрии же этот эпизод послужил основанием для нового взгляда на сомнамбулизм. До того происшествия он считался лишь безобидной нервной болезнью, неудобным отклонением от нормы состоянием.

Видимо, по изменившемуся лицу доктора Кэтрин поняла, что он знает, о ком она говорит.

– Марджори была моей прабабушкой, – упавшим голосом призналась девушка. – Сама я ничего об этом не знала. С пятилетнего возраста я росла в приюте и плохо помню своих родителей. Но три дня назад я получила письмо от своей матери,переданное мне нотариусом.