Нет, к самой Валентине Ивановне претензий нет. Она действительно пела, старательно, даже отлично. А вот мои одноклассники напоминали хор обезумевших павианов. Каждый орал, как ему на душу ляжет. Да, громко. Да, с чувством. Но в этом и проблема. Одного чувства для пения мало. Как и громкости. Потому что по итогу выходила не песня, а черт знает что.
По крайней мере, когда детишки одновременно рубанули припев, за дверью, в коридоре, послышался грохот и ругань. Видимо, уборщица тетя Маша от неожиданности, уронила ведро. И я ее очень даже понимаю. Чтоб выдержать дружное пение 7″ Б" нужно обладать железной психикой.
Черт… Как же я все это забыл-то… И Валентину Ивановну, и одноклассников и даже тетю Машу…
— Опять⁈ Опять ты не поешь, Петров! Ты всегда игнорируешь мои уроки. Это издевательство какое-то. Сколько можно⁈
Валентина Ивановна резко повернулась вместе с сидушкой круглого стула в мою сторону.
Я, как назло, в этот момент смотрел не на нее, а на стул. Он тяжёлый, неподъёмный. Если мне не изменяет память, им при желании можно завалить одного небольшого слона. Главное, чтоб получилось швырнуть стул ему в башку.
Это старая шутка. Ее постоянно говорил Макс. Я покосился на друга, который сидел рядом с крайне довольным видом. Впрочем, как и большинство одноклассников.
Всё происходящее они приняли за очередной номер, который исполняет главный раздолбай 7″ Б", Алёша Петров. А уж мои препирательства с Офелией, им нравились больше всего. Офелией мы называли за глаза учительницу музыки. Она казалась нам немного странненькой. С приветом, по-русски говоря.
— Ты вообще слушаешь, что тебе говорит учитель? — С драматическим акцентом в голосе спросила Валентина Ивановна, изучая меня возмущённым взглядом.– Знаешь, Петров, я понимаю, ты у нас полный, абсолютный лоботряс, и все такое, но игнорировать уроки музыки, это знаешь ли…Музыка делает человека человеком! Но ты же…
Учительница развела руками и тяжело вздохнула. Видимо, я в ее понимании находился где-то между инфузорией-туфелькой и головастиком.
— Скажешь что-нибудь в свое оправдание, Петров?
Я смотрел на Валентину Ивановну молча и не знал, что ответить. Вернее, не так. Знал. Мыслей было предостаточно.
К примеру, что человека человеком делает способность соображать башкой, и музыка тут точно ни при чем. Что ее эти «качели» задолбали весь класс неимоверно. Что ей бы не мешало заняться личной жизнью, а не ставить школу в приоритет всего.
Короче, до хрена чего хотел бы сказать, но именно сейчас пока еще не мог говорить. Вообще не имел для этого сил. Состояние шока, в котором пребывал последний час, никуда не делось. Оно было при мне.
Хотя, надо признать, закалка у меня железная. Во всех сложившихся обстоятельствах не бегаю в истерике и не ору благим матом. Это, похоже, надо говорить «спасибо» родным вооруженным силам. Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся. Вот уж точно. И не кидается на стены биться головой, когда внезапно приходит в себя в своем же очень далёком прошлом.
В общем, ладно. Мог я, конечно, говорить, язык не отнялся. Просто моё состояние в данный момент не располагало ни к спорам, ни к каким-либо беседам. Вот и всё
— Валентина Ивановна, не обращайте на Петрова внимание. — Сказала сидящая впереди девчонка, тряхнув головой. Две косички с огромными бантами смешно подпрыгнули вверх. Поямо руки зачесались потянуться к этим косичкам и с силой дернуть. — Он сегодня после урока физкультуры совсем странный. Ему мячом по голове попали. Вон, Строганов постарался. Петров даже сознание потерял на несколько минут.
— Ага. — Громко засмеялся кто-то из пацанов. — Обалдеть можно. Только — раз! Мяч Петрову в голову летит и все. Леха — в одну сторону. Мяч — в другую. Леха валяется, белый. Мяч лопнул. Вот точно у Петрова башка непробиваемая.
Не обратил внимания, если честно, кто именно говорил, потому что сидел и пялился ровно на челку Валентины Ивановны. Меня вид этой кудрявой чёлки, упрямо выбивающейся из прически, сдерживал от огромного желания вскочить на ноги, сказать:«Да ну на хер!» и выйти из класса.
— Ой, Ермаков, чья бы корова мычала. — Фыркнула девчонка, которая только что говорила обо мне. — Сам вон вчера головой в турник влетел. И что? Голова твоя на месте, а турник…
Я пялился на эту малолетнюю особу, вспоминая ее имя. Вернее, на спину, обтянутую школьной формой, и на два банта, которые продолжали мельтешить перед глазами, рождая в душе всякие глупости.
Наташа…Да, Наташа Деева. Отличница, ябеда и староста класса. Та еще стервозина. Не знаю, насколько подобное определение применимо к тринадцатилетней девочке, но с другой стороны, при чем тут возраст, если она действительно ужасная стерва. Тринадцать же ей…Судя по той окружающей действительности, что я наблюдаю последний час, да.
— Алексей! — Валентина Ивановна моментально сменила гнев на милость, а раскрасневшиеся щеки на испуганную бледность. Она, конечно, нереально впечатлительная. — Так что же ты молчишь⁈ Нужно немедленно идти в медпункт! Почему Владимир Владимирович этого не сделал?
— Не сходил в медпункт? — Хохотнул еще один пацан, сидевший на соседнем ряду, ровно напротив нашей с Максом парты. — Сегодня ему это не так сильно необходимо. Он, вроде, даже трезвый…
Антон…Антон Кашечкин. Его тоже помню. Он все время цеплялся ко мне. Хотя…ладно, чего уж там. Это я все время цеплялся к нему, потому что раздражал меня этот Кашечкин неимоверно. Зубрила, отличник. Ему, по-моему, как раз нравилась Деева. Вот он перед ней и ходил павлином. Распушит хвост и давай выпендриваться.
Сейчас по той же причине разоряется. Придурок… Еще прическа у него такая… ммм… прилизанная. Рубашечка отглаженная. На брюках — стрелочки. Даже пионерский галстук выглядит так, будто его только что из-под утюга вытащили. В нагрудном кармане виднеется кончик маленькой пластмассовой расчески. Мамкин гений, блин.
— Кашечкин! Ты говоришь об учителе! Совсем, что ли, не соображаешь⁈ Владимир Владимирович, он…– Учительница музыки замолчала, заметно стушевавшись.
Наверное, поняла, с таким жаром за простого коллегу не заступаются. Даже детям это понятно. Потому что некоторые одноклассники многозначительно заулыбались.
Вот ведь, какие дела. У нас все были, похоже, повально влюблёны друг в друга. А я и не замечал тогда этого. Хотя, я до хрена чего не замечал…
— Не отвел Алёшу, я вот о чем! Антон, это, между прочим, не шутки. У Петрова вполне может быть сотрясение мозга! — Валентина Ивановна посмотрела на весельчака с укором.
Впрочем, сквозь толстые стекла ее очков, любой взгляд будет выглядеть укоряющим или глубоко страдательным. Там такие линзы, можно костер спокойно поджигать при пасмурной погоде.
— Да конечно! — Буркнул Кашечкин, затем, понизив голос, добавил. — Чему там сотрясаться?
— А в лоб? — Тут же среагировал Макс.
Он сидел возле окна, я — возле прохода. Поэтому Максу пришлось отклониться назад, чтоб выглянуть из-за моей спины и показать Кашечкину кулак.
Валентина Ивановна на бубнеж пацанов внимания уже не обращала. Учительница вскочила, побежала ко мне и начала яростно трогать мою голову. Да, я не ошибся. Яростно. Потому что она так трясла меня, поворачивала и теребила, что даже если «сотряса» не было, велика вероятность, теперь он, возможно, есть.
— Валентина Ивановна, все хорошо. Не беспокойтесь. — Я осторожно вывернулся из ее рук, а потом даже отодвинул стул, едва не припечатав Макса к стене.
Честно говоря, прикосновения учительницы меня нервировали. Хотя бы потому, что я их чувствую. А если я их чувствую, значит все вокруг — реальное.
— Нет, Алексей! Не хорошо. Не хорошо! Деева, отведи Алексея к школьному врачу!
Учительница музыки в своем стремлении помочь была непреклонна. Проще самоубиться, чем объяснить ей, что врач мне не поможет. Боюсь, мне вообще никто не поможет.
Да, теперь я помню ее эту особенность. Валентина Ивановна всегда отличалась упрямством, граничащим с упёртостью.
