Общаться с ними никакого желания не было, так что до проходной я дошел в скрытности, а дорогу до академии преодолел легким бегом, так что догнать меня неподготовленной девице было совсем без шансов. А вот от Живетьева увернуться не удалось. Он караулил у входа в академию и прошелся по мне жадным взглядом, сразу начиная сканирование. Увиденное его настолько успокоило, что появившееся на лице облегчение трудно было не заметить. Делать вид, что его не вижу, я не стал, вежливо поздоровался, и он даже что-то буркнул в ответ, после чего достал телефон и начал кому-то названивать.

Я же прошел в академию, притворившись, что мне ничуть не интересно, кому это он там названивает. Но поскольку была вероятность, что он связывается с бабкой, то я отошел на такое расстояние, чтобы его видеть, и врубил заклинание прослушки.

— Кого-кого ты ждешь? Он вот только мимо меня прошел. Дарина, не беси меня, а то я уже уверился, что ты боишься со мной встретиться. Вопрос по твоему профилю. Блин, какой-какой. Если бы это был телефонный разговор, я бы не тащился сюда с утра пораньше. Давай руки в ноги — и в академию, поняла?

Поскольку для человека, чей родовой особняк ночью обнесли, Живетьев выглядел слишком спокойным, то я решил, что его любимая бабушка в кабинет пока не заглядывала. В самом деле, что ей там могло понадобиться с утра пораньше?

Первым занятием у нас стояли основы информатики. На мой взгляд, почти бесполезный предмет, поскольку там давали всего лишь навыки по работе с общеизвестными программами. Правда, в перечень входила и одна алхимическая, по расчету граммовок ингредиентов в зависимости от их качества, но мне она тоже была не слишком полезна из-за специфики получения мной знаний.

На занятии скучал не только я, но и одногруппники, и преподаватель, который постоянно выходил из кабинета по разным поводам. Конечно, старшекурсники говорили, что зачет он ставит всем, кто регулярно ходит на его занятия, но кроме зачета хотелось бы получить хотя бы минимальные знания по предмету. Или минимальную пользу от посещения занятий.

Я уже хотел было опять уйти в медитацию, когда преподаватель в очередной раз вышел из аудитории, но внезапно Шмаков воскликнул:

— Ого, ну и дела. Видели?

— Ты о чем? — лениво поинтересовалась Фурсова.

— Грабанули столичную резиденцию Живетьевых.

— Врешь!

— С чего вдруг? Вон пишут, что глава Рода требует найти и покарать.

— Можно подумать, она сама этого не может сделать, — скептически сказала Фурсова. — Слепок ауры взять — и вуаля, грабителя нет, есть труп.

— Ты прям как будто не о целительнице говоришь, а о главе какого-нибудь рода, промышляющего черными ритуалами, — поежился Темников.

— Целители промышляют светлыми, но суть от этого не меняется, — хохотнул Шмаков. — Паш, Маше лучше знать: их род входит в клан Живетьевых.

Взгляд, который бросила на поклонника Фурсова, был далек от одобрительного. А ведь парень столько работы проделал, чтобы выяснить тщательно скрываемую ею информацию.

— Интересно тогда, что она тут делает? — мечтательно поинтересовалась Уфимцева. — Княжеский целитель неженат и как раз из Живетьевых… Неужели?..

— Господи, какой бред у тебя в голове, — зло ответила Фурсова. — Мы вообще-то ограбление Живетьевых обсуждали, и я сказала, что это невозможно. Там лучшая защита в княжестве и особые собаки.

— Чем особые? — заинтересовался я.

— Во-первых, импринтингом. Как только они глаза открывают, сразу запечатлевают хозяина. Их невозможно ни продать, ни подарить. Они очень умные. И у них уникальный нюх.

— Сказки, — пренебрежительно бросил Бизунов.

Поскольку я сталкивался с собачками лично, мог бы подтвердить, что и нюх у них уникальный, и слух. Вообще, такую собачку неплохо было бы иметь у себя. Или даже пару…

— Может, и сказки, — покладисто согласилась Фурсова и улыбнулась ему. — Я в особняке Живетьевых ни разу не была, и там, где этих собак выращивают, — тоже.

— А где их выращивают? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно незаинтересованнее.

— Где-то за городом. Откуда мне знать? — Она передернула плечами. — Я не Живетьева.

— Пока… — выразительно протянула Уфимцева.

Фурсова на эту подначку ничего не ответила, хотя наверняка знала, что Живетьев к ней интереса не проявлял и вообще ее сюда по другую душу отправляли. По мою.

Болтали об ограблении Живетьевых до самого окончания занятий, потому что преподаватель вернулся только после звонка, и то, чтобы посмотреть, все ли на месте, и запереть за нами дверь.

Следующим оказалось тоже практическое занятие, но уже совсем другого толка: нормальная алхимическая практика. То есть она была нормальной до появления Шмакова.

— Тебе удалось получить зачет? — удивилась Мацийовская.

— Доступ, — скривился он. — Пересдача в субботу. Тупые у Северигиной требования, совершенно ненужные для настоящего алхимика. Более того, не просто бесполезные, а вредные.

— Почему-то остальным эти тупые требования удалось усвоить, — заметила Уфимцева. — Так что похоже, это не требования тупые.

— Тебя вообще не спрашивали, — окрысился Шмаков. — В нашем деле главное — результат. Тут меня на пересдачу бегать не заставят. Я, как-никак, из нормального алхимического рода, не то что некоторые криворукие уроды.

После этого выступления если у меня и оставалось какое-то желание ему помочь, то бесследно рассосалось. Не чувствовал я в себе человеколюбия в степени достаточной, чтобы оно распространилось на Шмакова. Остальные также посчитали, что тот чересчур обнаглел, поэтому подходили ко мне за улучшением ингредиентов так, чтобы тот не видел. В результате сдали все, кроме Шмакова. Тот знатно прифигел.

— Да вы придираетесь! — заорал он. — Не может такого быть, чтобы я сделал что-то хуже Песцова.

— Вы не просто сделали хуже, вы сделали намного хуже. Причем не только Песцова, но и любого из вашей группы. Ума не приложу, как вам это удалось. Талант, только не алхимический, а антиалхимический.

Шмаков начал скандалить, требуя зачесть ему результат и угрожая пойти в деканат, а при необходимости дойти до ректора. Чем там у него дело закончилось, я узнавать не стал, отправился на последнюю сегодня пару по минералогии.

Перед началом с интересом изучил новости. Разумеется, ни в какой Верейск Живетьева сегодня не поехала, она позировала с трагической миной на лице перед репортерами. И признаться, позировала весьма удачно: никто не заподозрил бы в убитой горем и несправедливостью мира благообразной старушке жестокую и расчетливую стерву, отправивший на тот свет не просто отдельных людей, но и отдельные рода. Она всхлипывала, прикладывала к глазам платок в крупную клетку и говорила речи в духе: «Украдено все, что было разработано нашим Родом с момента основания, все документы по целительским методикам похищены, и я уповаю только на то, что их не уничтожили. В наших исследованиях, направленных на благо людей, нас отбросили на десятки, если не сотни лет. Я уверена, что наша доблестная полиция найдет того, кто совершил это варварство и он ответит по закону».

Поэтому репортажи были сочувствующие, а не злорадные. В них призывали найти и покарать. Был официальный ответ от полиции в духе: «Улики есть. Ищем преступника». Я невольно заволновался и уточнил у Песца:

«Какие улики я мог оставить?»

«Никакие. Ты же все за собой затирал, — напомнил он. — Я в таких вопросах не пускаю дела на самотек. Единственное, что они могли обнаружить: следы от мебели на земле. Но тут уж без вариантов: чтобы такое закрыть, нужно обладать куда более значительными умениями, чем сейчас есть у тебя. Но даже если они нашли эти вмятины, то это только намек на то, что мебель была вынесена из дома, о чем полиция уведомлена и так».

Лекция была неимоверно скучна, поэтому я механически записывал, а сам вспоминал ночной налет, пытаясь сообразить, мог ли я хоть где-то оставить след, приводящий ко мне. По всему выходило, что нет: я действовал аккуратно, следы за собой затирал тщательно, заклинания на себя все нужные нанес даже перед выходом из Прокола.