– Ну что, Иваныч, как дела?

– Нормально, Макс, вот только Жора еще шевелится, думаю, его надо загасить. Мало ли… взрыв, стукнулся человек головой об угол, и насмерть.

– Нет, Константин, он у меня подохнет, находясь в полном разуме и сознании. А этих двоих можно загасить. Особенно перчаточника. Нейрохирург, клятва Гиппократа, сволочь! Вон уже моргалки зашевелились. Двоих вяжем и в комнату. А Жорик пусть здесь побудет.

– Не возражаю. Только хирурга с Анной уже ждет Ефимов.

– Привезем трупы. Какая ему разница. Да, в общем, как хочешь, но с тем зверем говорить буду я.

Защелкнув браслеты, мы перетащили их в комнату. Вован входил в полный штопор. Валентина начала потихоньку оживать. Появился слабый румянец и восстановилось дыхание.

– Макс, я схожу заведу назад наркоманов.

– Они уже без тебя вернулись. Для них это трагедия. Мы лишили их последней радости. Теперь у них начинаются черные дни с красными птицами.

Вспомнив Лелю, я невольно вздрогнул. Какие-то смысловые накладки преследуют меня во всей этой истории. Сначала Валентинины фатальные бредни, теперь Черный птиц, несложно сойти с ума, если не выпить граммов двести водки.

– Ухов, а не выпить ли нам водочки?

– Я немного попозже, когда управлюсь.

– А может, ну его, пускай с ним суды разбираются.

– Чтобы завтра он оказался на свободе и ходил среди нас? Чтобы ехал в одном автобусе со мной или с им изувеченной девчонкой? Чтобы вновь сажал на иглу малолеток, а потом ковырялся в их кишках своими погаными лапами? Чтобы опять неизвестно куда исчезали люди? Нет, Гончаров. Я не палач, не моралист, но с такой нечистью жить под одним небом не собираюсь.

– Тогда поторопись, а то скоро рассвет.

– Торопиться в этом деле не надо. Ты этих гавриков в общий зал отведи, чтобы без свидетелей.

– Попробую! Владимир Петрович, ты меня узнаешь?

– Базара нет, ты Гончаров.

– Хорошо, нам надо идти домой.

– Как скажешь, начальник.

– Сейчас заберем Валентину и двинем.

– Нет проблем, такой кайф…

– Иди сам, спускайся по лестнице до зала, а там я тебя догоню.

Валентину я донес на руках. Хирурга стащил волоком, а добрую старую знакомую Анну спустил на пинках. Она пострадала меньше всех и уже через пятнадцать минут пыталась рекламировать мне средиземноморские пляжи. Вторым пришел в себя хирург. Его песня не отличалась оригинальностью.

– Молодой человек, не нужно забывать то, что я лечил и вылечил вас, как и тысячи других больных. Многим людям я вернул жизнь. Я врач, а гуманней этой профессии быть ничего не может. Я надеюсь, мы поймем друг друга. И при определенном вознаграждении…

– Будем дальше скручивать головы и отрезать руки. Кстати, почтового мальчишку зарубили – не ваша работа?

– Упаси меня Бог, что вы, этот эпизод целиком на совести маньяка и садиста Жоры. Это уже не человек, животное в человеческом обличье. Таких нужно судить и расстреливать.

Он смотрел на меня своими черными, навыкате глазами, и я терял волю. Да, я начинал внутренне соглашаться с ним. Наваждение.

– Молодой человек, таких докторов, как я, считанные единицы. Меня с радостью возьмет любая страна, и я принесу людям много, очень много добра. Я прошу вас, отпустите меня прямо сейчас, прямо отсюда. Больше вы меня не увидите, но определенные суммы денег будут поступать на ваш счет ежемесячно.

– Заткнись! – заорал я, тряся головой, освобождаясь от наваждения, потому что был уже внутренне готов отпустить его.

– Но послушайте…

Договорить я ему не дал, щедро спрыснул его нервно-паралитическим газом.

Белый и спокойный вернулся Макс. Отвел меня в сторону:

– Знаете, Константин Иванович, при попытке к бегству Жора сорвался с сорокаметровой высоты и разбился насмерть. Его тело сейчас находится недалеко от катера.

– Конечно, я сам был этому свидетелем, а теперь не пора ли вызывать Ефимова.

– Пора, но как?

– Он дал свою рацию.

– Абсурд, мы в городе на расстоянии пяти-шести километров уже ничего не слышим, а тут…

– Будем добираться сами.

В шесть часов утра два переполненных катера ткнулись носами в знакомый, но сейчас безлюдный пляж. Через полчаса к ним подъехали два канареечных «уазика» и милицейский автобус. Чуть позже прибыла труповозка, забравшая разбитое тело Жоры. Наркоманов упаковали в автобус, а остальных рассовали по «уазикам». Мы остались вчетвером. Ухов подогнал машину почти к самому катеру, и Валентина, шатаясь, кое-как добрела до нас. Вован, все еще под хорошим кайфом, уселся впереди.

К нашему дому мы подъехали в семь часов. Измученную Валентину я поддерживал за талию. Возле своей квартиры она остановилась, рассеянно ища ключ.

– Потом, Валя, поднимемся ко мне. Помоешься, отдохнешь, – все не решался я сказать ей о приезде мужа.

С трудом она помылась и, вконец обессиленная, рухнула на диван.

– Что же они со мной сделали, что это, сон?

– Ничего не было, Валя, Валентина. Забудь.

– Да! Ничего не было: «Валя, Валентина, что с тобой теперь, белая палата, крашеная дверь…»

Только к вечеру она кое-как пришла в себя. В девять вечера мы легли спать, а через десять минут открылась дверь. На пороге стояла Ленка.