Цинизм городских и деревенских парней отличался в силу разных сред обитания, в которых мы формировались. И от этого взгляд у нас был разный. Ты сказал слово в упор, тебе некуда спрятаться, кругом степи и лес. В лесу долго не высидишь. И если кому-то твое слово или поступок не понравились, тебе ничего не остается, как забраться в угол: встать в стойку и волчьим взглядом смотреть исподлобья на оппонентов, ждать ответа или самому идти в атаку. Поэтому деревенский цинизм выражался упрямым неподвижным взглядом прямо в глаза, из-под бровей, как знак того, что ты всегда готов ответить за свои слова. Ты готов действовать. Городской пацанский цинизм – он тот же, в принципе, но тут добавляется один момент: у городского есть возможность раствориться в толпе. В городе ты часто действуешь среди незнакомых людей, которых видишь в первый и последний раз. Отсюда этот бегающий взгляд, ищущий возможность при неудобном раскладе соскочить с ответственности за слово и поступок. В деревне таких вариантов нет.
Поэтому в целом футбол больше похож на городскую среду – обезличивающую, стирающую индивидуальную ответственность игрока за происходящее, за товарищей и за самого себя. Конечно, виноват не футбол – это прекрасная и великая игра; виноваты люди, построившие прочную систему воспитания в спорте и использующие эту могучую игру в коммерческих целях, забыв об истинном предназначении спорта вообще и футбола в частности. Это про то, что футбол у нас – пока сырое явление, требующее правильной культивации. Сейчас тренеры выполняют коммерческий заказ, и им от этого никуда не деться, все поставлены в такие условия. И подобная политика применяется не только в спорте – такова идеология современной жизни, философия нашей эпохи. Ее надо менять. И как можно скорее! Иначе спорт никогда не станет высоким искусством, как это должно быть, а останется всего лишь представлением, зрелищем. В этой парадигме футбольная площадка (да и волейбольная тоже) будет все больше и больше развращать и губить души хороших, талантливых парней. Как, собственно говоря, и необлагороженная городская среда, воспитывающая в молодых ребятах цинизм «бегающих глаз», будет губить душу юного человека, привыкшего к безответственным поступкам и безнаказанности.
Конечно же, мы не хотим отдавать волейбол на эту «ярмарку тщеславия», где все только для прибыли. Для нас, воспитанных на традициях спорта, площадка восемнадцать на девять – это платформа созидания духа, творчества, добра, солидарности, настоящей искренней дружбы. Здесь все тесненько: шесть человек в команде. Не спрячешься, не соскочишь. Каждое шевеление отражается в общем пространстве, и малейшее действие имеет значение для общего результата. Поэтому волейбол по внешнему плану и внутреннему психологическому устроению больше походит на деревенский образ жизни, где все рядом, где все тебя видят – не спрячешься. И модель поведения от этого другая, более личностная, ответственная за себя и остальных. Это рассуждение, конечно, имеет долю условности: и те, и другие качества можно отыскать и развить как в футболе, так и в волейболе.
В колледже у меня однажды произошла стычка с одним футболистом из большого города, оказавшимся, как выяснилось впоследствии, неплохим и добрым парнем. Положа руку на сердце, все эти ребята, о которых я рассказываю, были очень хорошими людьми. На втором курсе мы уже стали одной веселой семьей, никто никого не пытался унизить и обидеть. Но это потом, а пока мы притирались друг к другу очень забавно и агрессивно.
Парень, с которым мы столкнулись, оказался из футбольной компании, где были свои заводилы и лидеры. А этот, которого я уронил на пол (просто так получилось, что именно он попался мне под руку), – обычный миролюбивый парень, который очутился в ситуации, где ему пришлось так себя повести, потому что на конфликт со мной его подначили его же дружки. Если бы он оказался более сильным и гордым, то было бы, конечно, больше крови, – а это последствия. И хорошо, что он был слабым. Кого-то из этой братии все равно следовало разок уронить, чтоб остановить их пыл, наглость и стеб, которые они адресовали почти всем одногруппникам – в большинстве своем спокойным и воспитанным спортсменам: хоккеистам, баскетболистам и нам, волейболистам.
В один момент я стал любопытной мишенью для этих ребят. Меня начали «ощупывать» – проверять на прочность. Ко мне относились с обоснованной опаской. Если Серега, мой друг с кучерявой челкой, был уже пару раз футболистами подколот острым словом и «подвешен» на доску личностных штампов, то мне только предстояла эта участь. Или повесить самому их всех. Серега был неопасен: над ним посмеялись раз-другой, а в ответ получили невнятное «бу-бу-бу». Может быть, про себя он и выдал очень дерзкое «пошли на…», но все же вовне – что-то тюфячное, безвольное. Им требовался объект поинтереснее. Этим заводилам нужен был тот, кто сразу не согласится на то место, куда его хотят определить. Если ты испугался даже взгляда – все, отработанный материал. Им нужны свободолюбивые. Не согнутые.
Но справедливости ради нужно заметить, что Серега, такой вот слабенький, по пацанским понятиям, подросток, со всеми мягкотелыми «бу-бу-бу» и невнятным характером, носил в своей груди огромное сердце. Такое сердце дай бог каждому. Я потом убедился в его силе, мощи и любви, в дружеской преданности… Но в спортивном «теремке» на первом курсе он пока был для меня тюфяком, за которого нужно периодически вступаться, чтобы его не оскорбляли и не трогали. Когда обижают твоих друзей – это обижают тебя самого. За себя можно стерпеть обиду, а если друга обидели, то терпеть нельзя. У нас было так.
Давно следовало довести дело до драки, но я тоже присматривался, что да как. В чужой обстановке опасно лезть в пекло сломя голову. Поэтому я знал, что или за него, или за себя кому-то из этих «сынков» футбольного «гламура» придется «вточить» разок, чтоб дальше жилось спокойно. И эту возможность удачно предоставил мне случай. Может быть, я как-нибудь и обошелся бы в своей социализации в городской среде без грубых жестов, но установка, которая свербела в моей голове, сводила все спорные моменты – по сути, может быть, и безобидные – к тому, что при любой непонятной ситуации нужно бить морду.
Утром я сидел за партой в одном из классов техникума. Сидел и пах дымом. Ночью все мое существо пропахло дымом в нашем домике, который мы со старшим братом снимали под Питером. Там я жил. Оттуда ездил учиться. Накануне мы приехали от родителей, поэтому дом все выходные стоял неотапливаемым. А был морозный декабрь. Вернулись поздно, я – с температурой и простудой. Стали растапливать печку, а она так задымила, что было не продохнуть. Сосновые дрова оказались сырыми, и мы мучились с ней, наверное, часа три. Короче говоря, я так и лег спать под бушлатами и двумя одеялами, не дождавшись тепла. Понятно, что вся одежда пропахла.
И вот с утра сижу за партой в классе. Точнее, сплю. Я приезжал раньше всех, чтобы не заходить в класс, когда там уже много народу. Так электричка ходила: или пораньше приедешь, или впритык. Я сидел за партой, опустив голову на руки, больной, с красными глазами и ватной головой.
Народ стал приходить, рассаживаться по местам, собирались кучки девчонок-хохотушек. Все с выходных, разговоров много. Только отдельные особи вроде меня, не входившие ни в какие кружки по интересам, сидели в одиночку с потупленным взглядом, смотря на закрытую тетрадку.
Я расположился на последней парте, хотя обычно сидел спереди: задние ряды закреплялись за футболистами. А тут этот хвойный, в целом приятный, дымный запах! В нашей поселковой школе его никто бы и не заметил: на больших переменах в кустах жгли костры, и это был естественный для деревенского нюха запах. А в городе стыдно так пахнуть, не принято. Я это понимал и поэтому сконфуженно забился на задние ряды. Было не до учебы, а еще простуда, как назло…
Тут подходит ко мне этот не особо мощный и спокойный парень и говорит:
– Ты сел на мое место.
– Тут места и тебе хватит. Отойди, – спокойно ответил я.
