Да и само общество, переходящее в ожидании от жаровни к жаровне, должно было впечатлить принцессу с первых же минут её пребывания во Франции.
Здесь прогуливались, подмерзая, Пьер Наваррский, граф де Остреван, барон Жан де Линьер со своим старым, но все еще влиятельным отцом – мессиром Филиппом; будущая свекровь принцессы – величавая Мария де Блуа-Шатильон, дочь правителя Бретани со своей кузиной, дочерью Пьера Благородного, Мари д’Алансон; рыцари дома д’Аркур, де Бар и де Руа. Дочь Беррийского герцога Бонна Прекрасная, опирающаяся на руку своего мужа графа Арманьякского, всё ещё хмурого после неудачного и крайне разорительного похода на Авиньон. Присутствовал даже посланник кастильского короля Энрике Транстамарского. Но этот, впрочем, ждал не столько принцессу, сколько своего кузена, едущего в её свите с какими-то важными семейными документами, однако герб кастильского монарха, выставленный среди прочих, вполне достойно дополнил общую картину.
Чего, кстати, нельзя было сказать о самом посланнике. Бедняга так замерз, что, наплевав на все условности, большую часть времени проводил за шатрами, где плотной стеной стояли возки, кареты и подводы, на которых привезли всю утварь, и где устроили бивуаки рыцари из свиты, лучники и оруженосцы. Они разложили огромные костры, возле которых и грелись на зависть всем остальным. И несчастный посланник готов был зарыться прямо в горящие дрова, настолько он промерз…
2
Епископ Филаргос обозревал все это пышное великолепие и невольно усмехался про себя.
Как бывший воспитанник францисканцев, он все ещё неодобрительно относился к роскоши. Но положение обязывает, и, потирая руки над жаровней, епископ нет-нет да и поглядывал с тайным удовольствием на огромный сапфир, который пришлось надеть поверх бархатной перчатки.
Пришлось…
Этот перстень, за версту бросающийся в глаза, служил опознавательным знаком, по которому принцесса должна была сразу, без представления, отличить Филаргоса от тех священников, которые представляли дома де Руа и д’Айе. И хотя сам он считал, что греческая внешность достаточно его выделяет, все же епископ Лангрский настоял именно на перстне.
Что ж, пусть будет, решил для себя Филаргос. Из-за раскола между Римом и Авиньоном переписка епископов относительно встречи принцессы на французской земле велась почти тайно. Такой же тайной, но по другим причинам, она могла быть у французского епископа и с племянницей. Что поделать, любая политика дело очень тонкое, особенно семейная. Она, в отличие от политики официальной, оперирует нюансами, на первый взгляд, не всегда понятными. Сплошные намеки, иносказания, недомолвки… Скорей всего, перстень являлся не столько опознавательным, сколько условным знаком, которым монсеньор Лангрский что-то давал знать арагонской принцессе. А вот что именно, Филаргос счел за благо не выяснять. И вообще решил не слишком демонстрировать свою догадливость и не спорить из-за пустяков. Пока он им нужен, всё, что делается, делается на пользу и ему. Лишь бы только и принцесса не обманула ожиданий. Пусть хоть десятая часть того, что писал о ней монсеньор Лангрский, окажется правдой, и тогда Новарский епископ признает любые дипломатические уловки правомерными, а также признает и то, что не зря мёрз на этой пограничной дороге.
Наконец, между деревьями полупрозрачной рощицы, что скрывала заставу, замелькали желто-оранжевые камзолы копьеносцев, затрубили сигнальные фанфары, и замерзающий в ожидании лагерь пришел в движение. Свита побежала на свои места, из главного шатра, поправляя наряды, выбрались дамы, и даже несчастный кастильский посланник, закрыв оледеневший нос меховым шарфом, оторвался, наконец, от костра и заковылял к остальной знати, проклиная железные доспехи, положенные ему по кастильскому дипломатическому уставу.
На дороге появились первые всадники.
Ехавший во главе отряда, держал в руке флаг, в уменьшенном виде копирующий королевский штандарт – напоминание о том, что титул королевы Арагона всего лишь номинальный. Следовавшие за ним двенадцать пажей тащили на огромных носилках позолоченные статуи святого Евлогия Кордовского, Ламберта Сарагосского и святой Лукреции; за ними двигалась подвода с приданым принцессы, и следом восемь конюших вели в поводу великолепных скакунов – подарок принцессы будущему супругу.
Отдельным строем поезд сопровождал отряд французских рыцарей во главе с герцогом ди Клермоном. По протоколу они представляли Луи Анжуйского и все без исключения довольно высокомерно поглядывали на отряд арагонских дворян, одетых слишком скромно и чопорно по мнению французских щеголей.
Замыкали шествие крытая повозка с фрейлинами принцессы и огромная, переваливающаяся по дорожным рытвинам зимняя карета, со всех сторон увешанная гербами королевств Сицилии, Неаполя и Арагона.
От кареты валил пар, из трубы на крыше веял легкий дымок, и все встречающие, ежась и кутаясь, невольно позавидовали принцессе, которой сейчас явно было и тепло и уютно.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Из окна своей натопленной кареты Виоланта осмотрела собравшееся общество, дождалась, когда откроют дверцу и, прежде чем выйти, погрузила руки в большую муфту.
– Улыбнитесь им, ваше высочество! – прошипела дуэнья, сидевшая напротив. – Вы должны с первой минуты произвести хорошее впечатление!
Виоланта окинула её холодным взглядом. Стоило ли отвечать? Старуха отсюда поедет обратно, и о ней будет забыто навсегда. А тем, кто сейчас ожидает выхода будущей французской герцогини, она еще успеет улыбнуться, чуть позже, когда поговорит с Филаргосом и определится, кому эта улыбка нужна, кому – не очень, а кто её вообще не достоин.
Францисканцы не зря учили Виоланту не лицемерить без нужды. «Сладкие улыбки и фальшивые речи оставьте для непригодных глупцов, – говорили они. – Не пытайтесь понравиться всем сразу. Лучше, при встрече с нужными людьми, старайтесь, чтобы никто ничего про вас сразу не понял. Заинтересуйте этой непонятностью, присматривайтесь и молчите о своём интересе до тех пор, пока люди не выскажутся о себе сами и самым исчерпывающим образом! Так вы вернее определитесь – нужны ли они вам на самом деле и, заодно, получите информацию, с помощью которой будете ими впоследствии управлять».
Умная Виоланта легко усваивала такие уроки, поэтому вышла из кареты даже не пытаясь придать лицу какое-то определенное выражение. Она просто вышла, пробежала взглядом по лицам встречающих и поклонилась.
Но поклонилась так, что всем сразу стало ясно – в их лице арагонская принцесса кланяется Франции, как своему новому дому.
4.
Филаргос уже устал одной и той же рукой поправлять то шапку, то ворот мантии. С того момента, как принцесса вышла из кареты, он только этим и занимался. Да еще тем, что не сводил взгляда с её лица. Но Виоланта все представления и приветствия слушала, глядя исключительно на говоривших с ней, и ни единого взора не бросила в сторону сверкающего епископского перстня. Даже когда представляли самого епископа, получилось так, что она уронила на снег меховую муфту, в которой отогревала руки. Ди Клермон и стоявший с другой стороны д'Айе, бросились эту муфту поднимать, из-за чего создалась некоторая сумятица, и епископу пришлось отступить, оставив принцессу без крестного знамения и традиционной подачи руки для поцелуя.
Больше поводов оказаться рядом у него не было. Оставалось только досмотреть до конца церемонию представления и насладиться тем, как величаво удалилась её высочество в свой шатёр!
Филаргосу такое начало совсем не понравилось. Раздражаясь все больше, он уже мысленно составлял епископу Лангрскому гневное послание, как вдруг увидел, что к нему спешит герцог ди Клермон, только что в некотором смятении выскочивший из шатра Виоланты.
– Ваше преподобие! – горестно запричитал он еще издалека. – Прошу вас! Духовник её высочества в дороге заболел… Она скорбит, что вынуждена пересечь границу Франции без исповеди и отпущения грехов, а каяться в прошлых грехах перед французом… ну, вы понимаете…