— Четыре часа в первую смену. Два восьмых, девятый и одиннадцатый. Ты же утром свободна!
— Вообще-то у меня другие планы были… ну ладно, с тебя бутылка. Только имей в виду, Капитолина визг поднимет.
— Пусть визжит. Зоинька, а ученичков моих на пару дней не возьмешь, пока я тут не разберусь?
— С ума сошла? Что у тебя там, мировая война?
— Хуже, Зойка! Ярослав в больнице. Так что, сама понимаешь, мне сейчас ни до чего.
— С ним-то что? На вид такой здоровый мужик…
— Зоинька, я тебе потом все с подробностями расскажу. Ты только учеников возьми!
— Ладно. Но одна я не потяну, просто времени не хватит, половину Маринке сброшу. Ты когда появишься?
— Завтра, ближе к вечеру. Или позвоню, или забегу. Зоя, а еще зайди в администрацию, скажи, чтобы мне отгулы с завтрашнего дня оформили.
— Капитолина тебя точно убьет.
— Пусть только попробует! У меня этих отгулов почти месяц набирается. Будет орать, возьму все сразу, имею право. Ладно, Зоинька, до завтра. Спасибо тебе!
Лариса повесила трубку, посидела минуту неподвижно. Потом встала и подошла к большому зеркалу. Да, видок тот еще. Как будто только что из помойки вынули. Самой еще можно выкупаться, а вот сарафан… Она внимательно осмотрела пятна, появившиеся от соприкосновения с асфальтом. Да нет, обыкновенная грязь, простирнуть, и все будет в порядке. Хорошо, что нигде не порвала.
Через час Лариса, завернутая в халат Ярослава, чистая и причесанная, сидела па кухне и уплетала незатейливые бутерброды, запивая их удивительно вкусным чаем, заваренным по персональному рецепту Германа Александровича, с добавлением дюжины разных трав. Теперь она рассказывала, снова стараясь вспомнить все, что произошло с той минуты, как они с Ярославом вышли из машины.
Герман Александрович слушал очень внимательно и хмурился все сильнее.
— Значит, сказал, что Колька умер, — уточнил он.
— На зоне, — кивнула Лариса и отодвинула последний бутерброд. — Спасибо, не могу больше. Наелась.
— Угу. И Славик, говоришь, его узнал.
— Да. Мне показалось, не сразу, но узнал. Он сам об этом сказал.
— Угу. Значит, этот паршивец что-то скрывал от меня. Не может быть совпадением, что он именно сейчас стал искать Одинокова. А про товарища соврал, конечно.
— Вы о чем? И при чем здесь какой-то одинокий?
— Одиноков, это фамилия такая. Следователя. Пойдем, я тебе покажу.
Ничего не понимающая Лариса встала с жесткой кухонной табуретки, покосилась на нее с неудовольствием и послушно направилась в комнату Германа Александровича. Он уже снимал со шкафа какие-то папки и альбомы, покрытые толстым слоем пыли. Лариса только глянула и тут же вернулась за тряпкой. Она протирала плотные картонные обложки, а Герман Александрович быстро просматривал содержимое, ворча недовольно:
— Давно надо было здесь порядок навести, разложить по годам, по тематике…
Лариса смотрела, как в его пальцах мелькают рисунки, самые разные. Там были портреты, пейзажи, множество каких-то эскизов, жанровые зарисовки… Даже натюрморты изредка мелькали, хотя это явно была не самая любимая тема.
— Есть! Вот они! — Герман Александрович взмахнул рукой, в которой были зажаты три простых альбомных листка. — Смотри! Братья Кармановы.
Лариса взяла листки, аккуратно разложила на столе. Это были портреты, даже не нарисованные, а только набросанные карандашом. На первом листке был изображен парнишка лет двадцати, худенький и большеглазый, тонкая шея торчит из воротника ковбойки. Симпатичный? Может быть. Но как удалось Ярославу простыми штрихами передать ту торжествующую жестокость, которой прямо-таки переполнен этот паренек? И несомненно, именно этот человек вчера… Лариса смотрела на рисунок с ужасом и отвращением.
— Это был он? — тихо спросил Герман Александрович.
— Да. — Она сглотнула. — Только выглядел лет на сорок.
— Сорок? Вообще-то, насколько я помню, они были моложе Славика. Впрочем, тюрьма никого не красит. А это младший брат, тот самый Коля, о котором они говорили. — Он отодвинул в сторону верхний лист, и на Ларису глянул совсем мальчишка.
Сходство между братьями было очень сильным, только у младшего был немного другой рисунок бровей, да еще оставались по-детски пухлыми губы и щеки. Но какой взгляд! Со старшим еще можно было попробовать договориться, но этот был убийца. Такие начинают в самом нежном возрасте, обрывая крылья бабочкам, потом обливают бензином и поджигают кошек, а потом добираются и до людей. Остановить, перевоспитать, переделать их невозможно. Только убить.
— Ты не смотри, что он тут таким ангелочком получился, — сказал Герман Александрович, — на самом деле командовал именно Коля. Выбирал время, место, наносил первый удар.
Лариса кивнула и быстро перевернула листок. Она не могла смотреть на это лицо, тошнота к горлу подкатывала. Третий портрет был двойной — братья смотрели друг на друга. Не просто смотрели, общались. Они явно понимали друг друга без слов, они были абсолютно едины — и в мыслях, и в чувствах. Единое, ничем не замутненное зло.
— Ужас какой-то, — шумно выдохнула Лариса. Встала, отошла к окну и оттуда, с более безопасного расстояния, спросила: — А кто это такие, эти братья Кармановы?
Герман Александрович сел на освободившийся стул и теперь сам разглядывал рисунки.
— Братья Андрей и Николай Кармановы. Андрею тогда было девятнадцать, Николаю чуть больше семнадцати. А было это… да, точно, одиннадцать лет прошло. Славик тогда на последнем курсе учился и по возможности подрабатывал. Даже не ради денег, платили ему гроши, конечно, а ради возможности попробовать, проверить какие-то новые идеи, да и знакомства полезные завести, связи. Засветиться в нужной среде, одним словом. Работа эта чаще всего была по оформлению витрин. — Он слегка повернулся на стуле, откинулся на спинку и продолжал выразительным голосом с интонациями опытного рассказчика: — Вы, Ларочка, наверное, и не помните то время, когда единственным украшением продуктовых магазинов были фигурные башни из жестянок с консервами. А то и просто плакатик «Молоко подлежит обязательному кипячению!» на фоне портьеры из красного плюша повесят, и хватит, нечего баловать. Зачем что-то придумывать, если покупатель все равно от тебя никуда не денется? Придет и еще в очереди будет стоять! Ну а после перестройки частные магазинчики на каждом углу, ларьки-киоски друг друга перещеголять пытаются, государственные магазины тоже зашевелились. Славик работ быстро, качественно и всегда умел понять, что именно клиенту нужно. Это в его деле самое трудное. Наблюдал я пару раз, как он с ними общается… но это к делу не относится. Лариса, пошли еще чайку выпьем? А то у меня от долгих разговоров в горле пересыхает, а эта история не короткая.
Лариса не возражала. Она тоже не отказалась бы сейчас от пары глотков горячего чая. Правда, не потому, что в горле пересохло, а потому, что все еще маячило перед глазами лицо Карманова-младшего.
— Так я говорил о том, что Славик постепенно зарабатывал себе имя, с окраин продвигался на главные улицы. Когда он оформил витрину небольшого продуктового магазинчика на проспекте, его работу заметил сам директор «Детского мира». — Герман Александрович сделал маленький глоток — чай был еще слишком горячий. — А там витринищи какие, на весь этаж! Для умного оформителя простор, поле непаханое! А у них по всем площадям — детские ползунки и воздушные шарики. В общем, нашел директор Славика и дал ему карт-бланш. «Делай. — говорит, — что хочешь, но чтобы люди со всего города съезжались на наши витрины посмотреть». А у Славика тогда так сложилось в институте, что никак он не мог днем работать, только ночью. Но кто ж его пустит ночью по магазину бродить? Ничего, и этот вопрос решили. Витрины-то двойные, так его стали запирать там на ночь со всеми материалами и так, вместе с ним магазин на охрану сдавали. Ночи три он так отработал, а потом это и случилось. Я уже не помню, в два часа или в три да и не важно это, там ведь на проспекте и ночью светло, фонари у каждого дома понатыканы. В общем, занимается он своими делами, на улице, естественно, никого. Потом появились трое — два парня и девушка.
