Джин Бэннон прижала к себе младшего сына. Вдруг начали слезиться глаза, она быстро-быстро заморгала. Восьмилетний Филип прилип к ее плечу. Его лоб был сухим и холодным, а волосы пропитаны свежестью — это напомнило ей запах белья, только что снятого с веревки во дворе. Джин почувствовала, что ее губы дрожат.

— Поглядите на нее, — сказал Дуг Бэннон насмешливо. — Уже начинает хлюпать. А что бы творилось, если бы Филип уезжал в школу на много лет?

Он наклонился к ней, сгорбившейся, прижавшейся к мальчику, погладил по голове. Веселый взгляд его был полон уверенности и достоинства. Оба старших сына улыбались, на лицах было выражение превосходства.

— Мама — тип, расточительный эмоционально, — сказал десятилетний Бойд.

— Это свидетельствует о духовной готовности принести себя в жертву, — сказал одиннадцатилетний Теодор.

Джин беспомощно посмотрела на них. Взгляд их умных глаз был полон того, что она научилась ненавидеть с тех пор, как они прошли через «Ройал Роуд», — этого проклятого снисхождения.

— Мальчики! — резко бросил Дуг Бэннон. — Больше почтения к матери!

— Благодарю, — сказала Джин, на самом деле не чувствуя благодарности. Она знала, что Дуг одернул сыновей не из-за того, что она волнуется, а чтобы сгладить любые возможные трения, которые могли бы отрицательно повлиять на развивающиеся характеры мальчиков. Она прижала к себе Филипа так сильно, что мальчик начал неуверенно высвобождаться, напоминая ей, что так и так, скорее всего через несколько лет, ей пришлось бы с ним расстаться…

— Филип, — прошептала она с отчаянием в его холодное ухо. — Что мы видели в фильме, на котором были вчера?

— Пиноккио.

— Правда, было интересно?

— Ради бога, Джин! — Дуг Бэннон резко оторвал их друг от друга. — Пойдем, Филип, ты не можешь опоздать к началу своего единственного дня в школе.

Он взял Филипа за руку, и они пошли по блестящему, слегка пружинящему полу к холодной зеленой приемной «Ройал Роуд». Джин смотрела, как они идут, рука в руке, чтобы влиться в собравшуюся в приемной толпу детей и родителей. Филип, как обычно, немного косолапил, и она поняла — вдруг внезапно укололо в сердце, — что он боится предстоящего. Но все равно не обернется…

— Ну, пришла и его очередь, — с гордостью сказал десятилетний Бойд. — Надеюсь, папа приведет его завтра на практику. Мне пригодилась бы его помощь.

— В моем бюро больше места, — сказал одиннадцатилетний Теодор. — А кроме того, на будущей неделе мы кончаем подготовку нового Устава о поручительстве, и я буду занят дюжиной дел о возмещении убытков. Так что он больше понадобится мне, чем тебе.

Оба были младшими совладельцами в юридической фирме Дуга Бэннона. Джин посмотрела на умные лица своих детей, и вдруг ее охватил страх. Она отвернулась и отошла в сторону, стараясь сдержать рыдания. Вокруг стояли родители — самодовольные, торжествующие. Она смотрела на них, и ей все труднее становилось сдерживаться.

В конце концов она воспользовалась единственным возможным путем к бегству: вошла в почти пустой выставочный зал «Ройал Роуд». Гордую историю академии иллюстрировали сверкающие голограммы под аккомпанемент мягкого механического шепота.

Дальше был выставлен портрет Эдварда Мартинелли, основателя академии и руководителя группы ученых, работавших над совершенствованием метода корковых манипуляций. Его голос, записанный на пленку за несколько месяцев до смерти ученого, зазвучал в ушах Джин:

«С тех пор, как знание стало самым мощным оружием из доступных человеку, его главным союзником в борьбе за существование, люди искали способ ускорения процесса обучения. В середине двадцатого века общество достигло точки, когда от людей свободных профессий требовалось тратить треть своей активной жизни на непродуктивное усвоение знаний…»

Джин перестала вслушиваться в старательно модулированный голос. Она уже дважды слышала эту запись. Примененные академией дополнительные средства: многослойный гипноз, психохимия, электронная модификация белковых цепочек в мозгу, многократная запись — все это ее не интересовало, все было неважно по сравнению с конечным результатом. А результат был таков: любой ребенок при соответствующем уровне интеллекта мог обладать всеми формальными знаниями, которые получал бы десять лет в школе, а потом в университете, — через два часа после начала их записи в его мозгу.

Однако, чтобы быть принятым в эту академию, ребенок должен обладать коэффициентом интеллекта не менее 140 и иметь семью, которая может себе позволить выплатить наличными полную сумму, примерно равную стоимости обучения обычным способом. Именно поэтому лица родителей в приемной сияли такой гордостью. Потому и Дуг Бэннон, известный своей флегматичностью, смотрел на всех твердым, ясным взглядом человека, который выполнил свой долг. Он был отцом трех сыновей без единого недостатка, у каждого — коэффициент, позволяющий зачислить его в группу гениев. Он удачно провел их через сложную процедуру отбора, которая многим преграждала путь в «Ройал Роуд». Немногие мужчины могли похвалиться такими достижениями, и немногим женщинам представилась возможность разделить с ними эту честь.

«Но почему же, — думала Джин, — это случилось именно со мной? И с моими детьми? Почему я не так одарена умом, как Дуг? Тогда „Ройал Роуд“ приближала бы ко мне детей вместо того, чтобы…»

Движущаяся дорожка тихо несла ее, а живая выставка убедительно шептала о преимуществах «Ройал Роуд» над старой, изжившей себя, преступно расточительной системой обучения. Голос говорил о невероятном счастье Филипа, родившегося в то время, когда благодаря высочайшим достижениям человеческой техники он мог получить ученую степень в области права за два коротких часа. Джин не слушала, глубоко погрузившись в отчаяние.

Сразу же после церемонии вручения диплома Джин извинилась перед Дугом и детьми и, прежде чем они успели запротестовать, поспешно вышла из зала и вернулась в машину.

Она закурила и сидела тихо, глядя на сверкающие автомобили по соседству, пока не подошел Дуг с ребятами. Дуг сел за руль, а мальчики разместились около него, смеясь и толкаясь. Сидя позади, Джин чувствовала себя отделенной, отрезанной от остальной части семьи. Она не могла оторвать взгляда от красивой головы Филипа. Ничто еще не указывало на перемены, происшедшие в его мозгу, он выглядел как обычный здоровый восьмилетний мальчик…

— Филип! — выкрикнула она, охваченная внезапным порывом.

— В чем дело, мама? — повернул он голову.

Слыша слезы в ее голосе, Теодор и Бойд тоже обернулись. Три розовых, почти одинаковых лица глядели на нее с холодным любопытством.

— Ничего, я… — душащая судорога гортани не дала ей закончить.

— Джин! — В голосе Дуга Бэннона звучало уже раздражение, он сжал руль, костяшки пальцев просвечивали сквозь кожу цвета старой слоновой кости.

— Это нормально, папа, — сказал десятилетний Бойд. — У большинства женщин обрыв психической пуповины вызывает обычно сильное потрясение.

— Не беспокойся, мама, — сказал Филип. Он похлопал Джин по плечу таким странно взрослым жестом.

Она отстранила его руку. По ее щекам потекли горячие слезы, которые на этот раз она не хотела сдержать. Она могла бы и не смотреть на него, заранее зная, что глаза восьмилетнего сына умные, доброжелательные и — старые.

Перевод с английского А. Лукашина.