На лекцию, однако, прибыли, даже мест не хватило. Ждут, переговариваются, на скамьи коврики стелют, чтобы было теплее слушать, спорить и возмущаться.

Прискакал доктор Фауст. Пар из лошадиных ноздрей так и валит. Зашел весь в снегу, ногами потопал. Топ! Топ! За ним служка университетский едва поспевает – от снега веничком отряхнуть. А вьюга себе гудит, пляшет.

Говорил доктор в тот раз мало, без обычных риторских загогулин. Откашлявшись, быстро перешел к делу. Те сыны Божии были ангелами, только падшими. Ведь сказано далее в Писании: В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди.

Откуда люди могут рождать исполинов? Не иначе как от ангелов. И снова закашлялся.

Тут кто-то из богословов поднялся: «Нам известно такое мнение. Но оно ложно: ангелы, как мы хорошо знаем, бесплотны и для бракосочетания непригодны».

«Ах, непригодны… – усмехнулся доктор. – Ну, это мы еще посмотрим».

А за стенами в то время гуляла вьюга, за два шага не увидишь, волка от свиньи не отличишь. Попрятались жители по домам, греются кто чем.

«Вы, – снова хрипло заговорил доктор, – верно, разумеете обычных ангелов, которые и правда бесплотны. Но тут говорится… – доктор замолк, точно прислушиваясь к звуку ветра, – о падших».

Кто-то перекрестился, кто-то сдвинул брови, кто-то стал разглядывать темный потолок.

«Впрочем, – сказал доктор, – если желаете, я могу продемонстрировать вам, как это происходило. Сие не составит мне труда, а вам, возможно, доставит удовольствие и насытит ваше любопытство».

Головы осторожно закивали. Некоторые, особо осторожные, правда, поднялись и, прихватив коврики и писчие инструменты, покинули зал. Но прочие, почти все, остались и стали жадно ждать.

Она лежала, неподвижная и холодная. Он смотрел на нее.

Книги, служившие им постелью, были разбросаны по всему полу. «Надо собрать», подумал он.

Снова потрогал ее. Она была холодная, как обложка книги, даже холоднее. Неподалеку стоял электрокамин и не грел.

Он поднялся и стал искать одежду, свою. Ее одежду тоже надо будет найти. Нехорошо, что она лежит голой, надо одеть. Он поднял ее халат и накрыл ее.

Ее ноги торчали из-под халата. Только сейчас он заметил, что она их брила.

Почему-то не было страха, что сейчас войдут и увидят ее. Подсобка была закрыта, но могли всё равно зайти. Он поглядел на часы.

Часы были на запястье. Даже в момент близости не снимал их.

Он подошел к раковине и стал умываться. Вода была холодной. Он намочил лицо, провел ладонью по груди. Морщась, стал мыть живот, другое. На шум воды могут прийти люди. Но страха не было, только сонная деловитость. Он судорожно зевнул.

Потом надел холодные джинсы и нашел майку.

Когда он вернулся в подсобку, ее там не было. Он не удивился. Халат, которым он накрыл ее, валялся жгутом. Это значило, что роды уже начались.

Голова его звенела, точно в ней подвесили колокол и кто-то бил в него. Бин! Бин!

«Закурить есть?» – услышал он рядом.

Позади стоял голый спортивный парень. Кожа его поблескивала, как от крема, ниже пупка зеленела татуировка. Скорпион. Недавно сам хотел себе такую сделать.

– Так вы утверждаете, что она была мертва.

– Да, – сказал он.

– Но вы говорили (шелест бумаги), что потом она вам звонила.

– В тот момент она была мертва.

– Что значит «в тот момент»?

Он покачал ногой. Вздохнул:

– Я услышал ее стон, потом… она замолкла.

– Вы что-то сделали?

– Что?

– Вы что-то с ней сделали?

– Нет. Я просто представил.

Молчание.

– «Фантома»? – Пальцы изобразили в воздухе кавычки.

– Нет.

– В одной из записей вы сказали, что нужно представить фантома…

– Это необязательно.

– Вы сказали, нужно представить его во всех деталях.

– Это потом… это всё потом… тогда еще не знал.

– Так что вы тогда представили?

Конец записи.

Пометка на полях: «Честно говоря, с этой девушкой – совершенно загадочная история; так и задумано?»

Так не задумано. Так было.

А теперь смотрим дальше.

Они поздоровались.

Ладонь Славянина была мягкой и влажной.

Вокруг поблескивает франкфуртский аэропорт. Славянин только что прилетел из Ташкента. На нем серая с зеленым верхом куртка и такой же рюкзачок за спиной. От него пахнет дорогой.

– Как? – спрашивает Турок.

Славянин отвечает. Он вообще всё время что-то говорит, но почему-то не слышно. Как будто убрали звук; слышно только тяжелое сопение Турка и скрип чемодана на колесиках. И отдаленный гул аэропорта.

Франкфуртский аэропорт – идеальное место, чтобы сбиться, затеряться, исчезнуть. Они уже пошли не туда; останавливаются и поднимают головы на указатели.

На одном обозначено, где можно помолиться. Крест, полумесяц, шестиконечная звезда – полный комплект. Не хватает только колеса дхармы. И инь-яна для пассажиров-даосов. Тогда уж и печати Бафомета, чтобы и сатанисты не скучали. Как это, интересно, там выглядит? Кабинки? Для обладателей серебряных и золотых карт – молитва с повышенным комфортом. И с гарантией, что будет услышана, хотя бы отчасти.

Турок за рулем; весело свистит дорога.

Славянин нажимает, стекло поднимается, свист угасает.

– Он учился в духовном училище, – говорит Славянин. – В православном.

Турок молчит. Он еще не очень уверен за рулем, губы сжаты.

«В православном…» немного висит в подвижном воздухе, гаснет, исчезает.

Новая волна дорожной усталости накрывает Славянина, он трет подбородок.

– Что он там делал? – спрашивает Турок.

– Учился.

Какие-то деревья, какие-то дома. Знак ограничения скорости. Небо в мятых облаках и самолетных росчерках.

Славянин хочет спросить, что нового, но не спрашивает. «Как дела? Что нового? Как ты тут без меня?» Вопросы-атавизмы. Зачем? Он прекрасно знает, какие у этого человека за рулем дела и что у него нового. Переговаривались каждый день. Наелись друг другом – даже больше, чем когда жили вместе, пользовались одной кофеваркой, одной ванной и одним видом из окна.

Запах нового автомобиля.

О том, что Сожженный учился в духовном училище, Славянин, правда, не писал: берёг. Турок слушал спокойно. Что ему сейчас Сожженный? Проект почти завершен (отдаленный шум аплодисментов). Пробоины от последнего экзистенциального кризиса залатаны, взята в кредит машина, он врастает в немецкую жизнь.

– Уже десять минут едет за нами. – Турок мотнул головой в стекло.

Славянин оборачивается, хотя можно было бы просто глянуть в рюкшпигель… как это по-русски? Механический голос: «Зеркало заднего вида».

Обычная машина.

«Уже десять минут едет за нами» продолжает висеть в воздухе и колоть сознание.

Копыта, копыта…

Всадник скачет по лесному пространству.

Звучит голос: «Люди того времени проводили изрядную часть своих дней на лошади. Перебор копыт задавал ритм их мысли, музыки, поэзии. Ритм верховой езды определял смену аргументов в ученом диспуте, пульсацию мысли в философских трактатах, движение тезисов и антитезисов, вплоть до системы Гегеля. Перебор копыт создал старую поэзию с ее твердым ритмом, чередование ударных и безударных слогов».

Это, верно, лесные духи поют голосами его эрфуртских студентов.

Голос продолжает: «Когда современный человек сошел с лошади, он сошел со всей старой культуры. Перестук копыт перестал звучать в его ушах, в его сознании. Какое-то время в нем звучал перестук колес поезда. Но потом поезда стали ездить тише, и этот ритмичный звук тоже исчез. Машины, самолеты… Их голоса лишены ритма, четкого организующего начала. Это хаос звуков, создающий хаос мыслей».