2 ноября 1924 года в городе Батуми в интеллигентной семье, у молодой и красивой супружеской пары Урании и Фемистокла Григориади родился их первенец – сын Григорий. Из родильного дома маленького Гришеньку привезли в большую дружную и любвеобильную семью: кроме родителей к услугам „маленького принца“ в семье были две бабушки и прабабушка. Существует такая поговорка: первый ребёнок – последняя кукла; первый внук – последний ребёнок. Ну а первый правнук, надо полагать, и первый ребёнок, и последняя игрушка. И все три бабушки с упоением купали в волнах трогательной заботы своего «последнего ребёнка» – пухленькое большеглазое существо, любовно теребили длинные волнистые волосы на кругленькой головке, наряжали его, пели колыбельные и потешные песенки, играли «в сказки». Может быть именно эта большая бабушкинская любовь, да помноженная на три, и послужила основанием той неподдельной любви к людям, к жизни, которая не иссякла в поэте до последних его дней.

До последних дней – не фигуральное выражение. Я была свидетелем этого человеческого счастья – дарить себя людям. Он не делил людей по степеням и чину, по нужности или ненужности для «шкурных интересов», ни по степени образованности – но были ему небезразличны все, в ком видел (или провидел) извечные атрибуты порядочности. И сводились они к веками проверенным библейским заповедям, в том числе – не делай людям того, чего не пожелаешь себе. Верующим он не был. Но Библию когда-то читал. Открывал её и теперь иногда. Нравилась «Песнь песней». Мечтал создать цикл стихов под названием «Суламифь». С уважением относился к христианским догмам, очищенным от привнесённых всяческими лжеучителями искажений. Больше того – чувствовал в себе какой-то скрытый, как он говорил, источник духовных волнений, желание, нет не желание, а скорее ощущение способности вести людей, увлекая их христианскими идеалами. И, если бы он мог стать служителем Церкви, не сомневаюсь, что за ним бы шли, как шли за священником Александром Менем.

Он не знал, был ли крещён. Родители коммунисты – крестить ни в коем случае! – но христианки бабушки… Они не могли открыто противиться однозначному «нет» родителей, не допустили бы сговора между собой, а потому, считал Григорий, каждая могла втайне от остальных покрестить внука. Так что, говорил он, может не крещён, а может крещён трижды (две бабушки и прабабушка).

Родители работали в греческом книгоиздательстве «Коммунистис». Фемистокл Григорьевич занимал пост редактора художественной литературы. Зная 12 языков, занимался переводами. Почти все учебники для греческих школ переведены были с русского языка на греческий – отцом. Переводил он и художественную литературу. Кроме того, отец был одним из крупнейших фельетонистов.

Урания Георгиевна работала корректором в этом же издательстве. Заботы о благополучии большой семьи заставляли молодую хозяйку идти на дополнительные заработки – была мама Григория искусной швеёй. В пору её юности ещё приучали девочек к рукоделию. И она, старательная во всём и способная, научилась очень хорошо шить. Кроме основной работы успевала она подрабатывать шитьём одежды местным модницам: в магазинах выбор был невелик, а Урания Георгиевна шила вещи на профессиональном уровне.

Семья по тем временам была достаточно обеспеченной. Григорий вспоминал, что дома у них было большое венецианское зеркало, персидский ковёр, а у него – подростка, совершеннейшая редкость – фотоаппарат.

Со временем книгоиздательство из Батуми было переведено в Ростов-на-Дону. Влюблённые в своё дело родители не остались в Батуми, в обжитой квартире, в этом, заботливо и терпеливо свитом, уютном гнезде. Они оставили ставший родным город, где жизнь их освещалась и текла в окружении друзей, родственников, сотрудников, где совершались семейные прогулки, катание на коньках зимой и отдых в летнем парке под вздохи духового оркестра. Возможно, тогда маленького Гришеньку заворожило пение трубы в оркестре, и позже он выбрал именно трубу, когда пошел учиться «музыке».

В школу Григорий пошел уже в Ростове-на-Дону.

Дядя отца – крупнейший греческий поэт Янис Дамиантис (настоящая фамилия – Канониди, что в переводе на русский означает «Пушкин», вот и пришлось взять псевдоним). Остальное родственное и неродственное окружение тоже были литераторами.

И тоже верны идеям коммунистического «светлого будущего». Все позже сгинули в ненасытном чреве сталинских застенков.

Из Ростова-на-Дону издательство было переведено в Краснодарский край в г. Крымск (в то время станица Крымская) – центр греческого района. И снова семья последовала за издательством.

Там родилась у них дочь. Назвали Зоя – Жизнь. Но жизнь прожила Зоя короткую – унесла её неизлечимая в то время (1969г.) болезнь по имени лимфогрануломатоз. Детей у неё не было, но была любимица племянница – дочка Григория Афина.

Отец был верным коммунистом, как и три дяди Григория с отцовой и материной стороны. Дядьки были известны тем, что до революции привозили из-за границы контрабандой большевистскую литературу – газеты, листовки, брошюры в тайниках своего багажа. И этих троих потом навсегда увёз ночью «Черный ворон» – крытая автомашина, в ночи приезжавшая за очередным «врагом народа».

Был декабрь 1937 года. Вечером, к моменту возвращения с работы отца, на улице уже совершеннейшая тьма, а дома приветливо горит свет, семья ждёт к ужину главу семьи. Такие моменты для тринадцатилетнего Григория и его младшей сестренки Зои были маленькими праздниками – отец приносил если не гостинец, то весёлую шутку, загадку…, словом – радость.

В тот декабрьский вечер Фемистокл Григорьевич внёс с собой в дом тяжелое облако тревоги. Едва раздевшись, он тихо произнёс: „Сегодня ночью забрали N- (греческая фамилия)“. Повисла гнетуще-недоуменная тишина. И вдруг одна из бабушек с возмущенным удивлением воскликнула

Надо же! А казался таким порядочным!

Мама! – прервал её недоумение отец, – Замолчи. И впредь не только не говори, но и не думай плохо об этом человеке!

Фемистокл Григорьевич уже знал, – это был сигнал: началась кампания против греческой интеллигенции. Последние несколько дней пребывания отца пока ещё дома превратились в трагедию ожидания ночного стука в дверь, чуть подслащенную по утрам радостью, что вот он, здесь! И робкой надеждой – обойдётся…

Не обошлось. 19 декабря 1937 года Фемистокл Григорьевич Григориади последний раз переступил порог родного дома. Он никогда уже не вернётся в этот дом, где осталась осиротевшая семья – жена, сын, дочь, мама, мама жены и бабушка жены. Он уже знал, что их ожидает.

А их ожидало отчуждение тех, кто, как недавно его бабушка, верили, что без причины не арестуют. Их ожидало злорадство завистников. Их ожидало настороженное отношение приятелей (бдительное дьявольское око фиксировало каждый шаг «свободных граждан», каждое слово, каждое дыхание своих подданных). Их ожидало разорение – вынесено из дому было все ценное, якобы конфискация в пользу государства, на самом деле местные «вершители» поделили всё между собой: по свидетельствам очевидцев у одного из «тройки» красовалось зеркало, у другого ковер (или ковры), у третьего мебель… А у сына одного из «правоверных» несчастников (пришёл потом и их час) открыто красовался на груди Гришин фотоаппарат. Мама была уволена с работы с соответствующей записью в трудовом деле. Шить несли только тайком и очень редко.