Ночной гость несет под мышкой нечто скрученное в рулон, которое при ближайшем рассмотрении оказывается походным спальным мешком.
На кемпинг собрались? — подшучиваю я.
Почти, — отвечает тот, расправляя его на полу около моего дивана. — Если ты не против, я бы хотел понаблюдать с тобой за бабочками… ведь ты же смотрела со мной на звезды? Решил отдать дань вежливости.
Дань вежливости, — фыркаю я, — и только?
Мужчина молчит — он всегда молчит, когда речь заходит о главном, теперь я это понимаю. Наверное, мне стоит научиться читать между строк его молчания…
Шарлотта, я хотел сказать, — начинает вдруг он, тем самым проталкивая мое глупое сердце к самому моему горлу, — я хотел сказать, что тебе не стоит сердиться на Юлиана…
Что?! — вскрикиваю я, подскакивая на диване — это не те слова, которые я надеялась услышать. — Как вы можете говорить мне такое? Я ведь вам призналась, что он…
Я помню.
Я вас не понимаю, — выдыхаю я с отчаянием, плашмя падая назад на свою подушку. — Вы позволили ему вернуться в свой дом, а ведь он соблазнил вашу женщину… — Потом анализирую в голове все эпизоды, связанные с ненавистной мне итальянкой и продолжаю: — Теперь-то я понимаю, почему так бесилась Франческа, когда увидела меня впервые… и после тоже… Вы ведь тоже это понимаете, правда: она просто-напросто ревновала меня к Юлиану — их связь длилась не один месяц! А теперь Юлиан переключился на меня… Вы не должны позволять ему это.
Тишина, повисающая между нами, сдавливает мне грудь, словно бетонная плита в тысячу тонн.
Ничего подобного больше не повторится, Шарлотта, — наконец говорит Адриан. — Мы с Юлианом серьезно поговорили… Тебе больше не стоит его бояться.
«Что, правда?», так и хочется съерничать мне, но я прикусываю язык. Неужели он, действительно, верит, что их с Юлианом разговор разрешит тот гордиев узел ненависти, который тот выпестовал в себе? Это же просто смешно. В моих ушах до сих пор раздаются непримиримые слова парня: «Он просто не заслуживает быть счастливым, особенно после того, что сделал с мамой… Ты ему не достанешься. Никогда! Я этого не допущу». А потом новый виток мыслей: «Так или иначе, но ты будешь моя, Шарлотта Мейсер…» Что он имел в виду, произнося эти слова? Почему я раньше не задумывалась об этом…
Адриан, о чем вы говорили с Юлианом? — решаюсь поинтересоваться я. И снова тишину дробит звук секундной часовой стрелки на стене, а потом наигранно беспечный ответ:
Не думаю, что тебе стоит забивать этим голову, Лотта, — голос теплый, словно парное молоко, Адриан протягивает руку и сжимает мои похолодевшие от иррационального испуга, вызванного его уклончивым ответом, пальцы.
Что ты от меня скрываешь, Адриан Зельцер?
Вы делаете мне больно, — шепчу я с гулко клокочущим сердцем.
Извини, — мужчина поспешно выпускает мою руку, и та безжизененно падает вдоль моего тела.
Он даже не догадывается, что я имела в виду совсем не физическую боль…
С этого дня жизнь в доме да и моя жизнь в частности ощутимо меняется: во-первых, его стены покидает все еще витавший в его стенах дух Франчески (она приезжает однажды поутру, когда ни меня, ни Адриана, ни Юлиана соответственно нет дома и забирает все свои вещи), и все мы облегченно вздыхаем, неожиданно осознав, насколько подавляющим было ее присутствие в стенах этого дома, потом странные метаморфозы происходят с самим Юлианом, который начинает вести почти благочестивый образ жизни: забрасывает вечеринки и извечные попойки с друзьями, с новой силой берется за учебу и почти перестает интересоваться футболом, хотя однажды и зовет меня на одну из своих игр… Ну уж нет, ни за что на свете! Меня так просто не провести.
Так незаметно проходит время до весны, и Алекс начинает всерьез готовиться к поездке к бабушке, которая — и это даже не преувеличение! — почти ежедневно ведет с дедом задушевные беседы по Скайпу. О чем они там говорят, я не знаю, но дедушка в последнее время как-то преобразился: и речь даже не о его восстановлении после операции (он теперь ходит практически самостоятельно), нет, речь о его блестящих глазах и жажде жизни, которых прежде я в нем не замечала. После смерти бабушки и обоих моих родителей он сильно изменился… не в лучшую сторону, само собой. Но теперь… Мы с Алексом подозреваем, что причиной всему маленький пузатый карапуз по имени Амур! Получит ли наша теория подтверждение, ответит скорая поездка в Обераммергау… на деревню к бабушке, так сказать.
Глория созывает все семейство отметить пасхальные праздники в своей сказочной горной деревеньке — мы планируем отправиться туда за неделю до общего сбора, и дедушка даже просит меня купить ему новую рубашку. К празднику, как оргументирует он свою просьбу! Мы с Алексом, к нашему стыду будет сказано, всю неделю посмеиваемся за его спиной, а потом однажды утром укладываем в машину наши чемоданы и отправляемся в путь.
Адриан с пасынком обещают приехать позже — оба имеют неотложные дела, с которыми следует расквитаться еще до праздника… Так тому и быть: мы покидаем Нюрнберг с самыми веселыми улыбками на лицах. Дедушка везет на руках один из своих самых любимых хлорофитумов… в подарок Глории, и всю дорогу до ее дома мы перебрасываемся шуточками на этот счет. Дедушка позволяет нам это без единого худого взгляда в нашу сторону…
Деревенька Обераммергау — так называемая «альпийская жемчужина» — очаровывает меня с первого взгляда, а лучше сказать, с первого же дома, примеченного мною еще на подъезде: расписанный самыми невероятными узорами и покрытый причудливой резьбой этот дом сразу же влюбляет меня в себя. Я и прежде слыхала, что жители Обераммергау искуссные мастера резьбы по дереву, но только сейчас я смогла убедиться в этом воочую и потому легко поняла желание Глории жить в таком чудесном, практически незабываемом месте — одни вид на Альпы уже чего стоит!
Это просто сказка! — охаю и ахаю я, только и успевая вертеть головой во все стороны, пока навигатор ведет нас к пункту нашего назначения, к дому Алексовой бабушки и… дедушкиной тайной влюбленности. В итоге мы паркуемся на тихой, маленькой улочке, дома которой почти срастаются с густым, зеленым подлеском с обратной стороны от дороги, и буквально в то же мгновение попадаем в гостеприимные объятия маленькой Глории, в карман кардигана которой наспех засунуты спицы и клубок пряжи.
Наконец-то дождалась! — одаривает она нас своими приветственными поцелуями, обволакивая все тем же стойким ароматом лесных фиалок. Может быть, думается мне в тот момент, это вовсе и не парфюм вовсе, а лишь натуральный аромат жителя предгорий альпийских лугов? Может быть, я тоже стану благоухать фиалками, если только проживу здесь достаточно долго?
Дедушка смущенно топчется на месте, а потом несмело протягивает Глории свой цветок… Та краснеет. Самым натуральным образом краснеет… и прижимает горшок с цветком к своей груди с самым трогательным видом! Мы с Алексом заговорнически переглядываемся: все ясно, маленький карапуз, действительно, достал из своего колчана любовные стрелы и использовал их самым престранным образом… или не странным? Любви, как известно, все возрасты покорны. Только почему бы этому сорванцу с маханькими крылышками на спине не подсобить бы и мне в делах амурных? Что-то с ними у меня явно не ладится… причем с самого начала.
Нужно ли говорить, что время в этом гостеприимном доме летело для нас почти незаметно: мы с Алексом каждый день ходим любоваться на местные достопримечательности, и Глория обещает даже непременно пригласить нас на известную постановку «Страсти Христовы», в которой она, по давней традиции, выступает в роли сердобольной женщины, напоившей Христа водой во время его крестного хода по улицам Иерусалима. Правда, постановка эта ставится раз в десять лет, поясняет она нам позже, и ждать нам остается каких-то четыре года… Подумаешь, какой пустяк. Ее фраза «всего-то четыре года и вы ее увидите» потешает нас Алексом невероятно: когда ты молод, четыре года — это как целая вечность, а для Глории, как я понимаю, четыре года представляются всего лишь четырьмя взмахами рестниц.
