Как с тобой это случилось? C ногами, — наконец решаюсь поинтересоваться я. — Если тебе неприятно об этом говорить, то…

Да нет, ничего такого, — отзывается Алекс обыденно. — Неудачно упал с велосипеда… Уже два года прошло.

О, — тяну я с сочувствием, — мне очень жаль. — Мне, действительно, жаль. Алекс кажется чудесным парнем и явно не заслживает такого.

Ты не виновата. Так просто вышло… — на какую-то долю секунды он становится тихим и серьезным, но потом снова расплывается в широкой улыбке: — Ты пей, пей чай, иначе не отогреешься! Давай я лучше расскажу тебе кое-что поинтереснее моих недействующих ног: историю любви, хочешь?

Все девушки любят истории про любовь, — улыбаюсь я парню, глотая обжигающий чай. — Главное, чтобы концовка была счастливой.

Ну это уж как посмотреть, Шарлотта Мейсер, я эту историю люблю, может, и тебе она понравится.

Можешь звать меня Лоттой, если хочешь.

Алекс согласно кивает, мол, почему бы и нет, так даже лучше.

Итак, Лотта-Шарлотта, — начинает он неторопливо, — жили-были парень-выпускник и его молодая учительница математики…

О, звучит многообещающе! — хмыкаю я, не удержавшись от вздернутых вверх бровей.

Поверь, так оно и есть, — кажется мой собеседник начал этот свой рассказ не просто так и он как будто бы предвкушает то впечатление, что он должен произвести на меня. Что ж, теперь мне действительно становится любопытно… — И вот однажды они посмотрели друг на друга и между ними словно искра пробежала. Знаешь, как такое бывает?

Я утвердительно киваю головой, мол, продолжай, дело бывалое.

Он был симпатичным, молодым, мечтательным и одиноким, она — красивой, молодой, мечтательной и… одинокой. Сама понимаешь, сначала она противилась этому взаимному притяжению, избегала любых встреч и совместных бесед, но сердцу, как известно, не прикажешь… и вот уже эти двое тайно встречаются на ее квартире, считая себя самыми счастливыми людьми в мире.

Это конец истории? — интересуюсь я, наблюдая за тем, как Алекс неторопливо жует свое печенье.

Не совсем. Потом об их связи узнали, и молодую учительницу уволили с работы… Ее юный возлюбленный закончил школу…

И напрочь забыл о своем былом чувстве? — не удерживаюсь я от шпильки.

Шарлотта Мейсер, да вы настоящий циник! — Алекс тыкает в мою сторону шоколадным печеньем с разноцветной крошкой. — Ни за что бы не подумал о тебе такого. Но ты не права: он закончил школу… и женился на учительнице, которая к тому времени носила в животе шестимесячного меня! Как тебя такая история?

Я округляю глаза, точно округляю, иначе как объяснить громкий хохот рассказчика, который едва не давится своим чаем с печеньем, прыснув и тем и другим прямо на столешницу перед собой.

Ты меня разыгрываешь, — скептически отзываюсь я на этот почти оскорбительный хохот. — Признайся, ты все это выдумал, чтобы разыграть меня…

Ничуть, это чистая правда, — Алекс полностью наслаждается произведенным эффектом. — Потом появился я, и мои родители были самыми счастливыми родителями в мире, если верить их словам, конечно!

Послушай, — мой мозг усиленно работает, — но ведь Юлиан старше тебя, как такое возможно?

Алекс продолжает посмеиваться улыбкой древнего сфинкса. По карайней мере мне кажется, что древний сфинкс улыбался бы мне именно так…

А, вот ты и дошла до сути вопроса, — провозглашает он высокопарно, — мы с Юлианом не родные братья, сводные… по матери. То есть у мамы уже был ребенок, когда она выходила за моего отца… и этот ребенок никогда меня особо не жаловал. Отец все пытается вызвать у нас братские чувства друг ко другу — вот поэтому-то Юлиану и поручается «присмотреть» за мной, — он изображает руками невидимые ковычки, — словно совместно съеденная пицца и просмотр телевизора могут сделать нас чуточку ближе. Но это не работает, говорю тебе со знанием дела. Мой брат меня терпеть не может! — Он быстро глядит на меня из-под своей челки и добавляет: — Я не то, чтобы хочу разрушить твой образ идеального героя, но Юлиан не совсем тот идеал, который ты, должно быть, себе нарисовала.

С чего ты взял, что я непременно что-то там себе рисовала?! — парирую я беззлобно. — Может, я вообще рисовать не умею! А это так и есть, между прочим.

Мы снова улыбаемся друг другу. Общаться с Алексом легко и интересно, давно я не испытывала такого уютного чувства покоя и умиротворения.

А я немного рисую, — говорит он просто, — может однажды покажу тебе… Но не сейчас. Ты согрелась?

Я прислушиваюсь к себе: да, я согрелась до самых кончиков пальцев! Как же хорошо. Мотаю головой в знак согласия.

Тогда переходим ко второму пункту нашей программы! — провозглашает Алекс, подкатывая к холодильнику. — Какое мороженое ты предпочитаешь?

Мороженое, ты шутишь? Я только что отогрелась.

Но отогрелась же, — восклицает он искренне. — А что за вечер без хорошей порции мороженого!? — И тут же подозрителньо прицуривает правый глаз: — Нет, только не говори, что ты не любишь мороженое, это разобъет мое бедное сердце…

Его театральные ужимки снова заставляют меня улыбнуться. Не помню, когда в последний раз я так много улыбалась…

Я вовсе не собираюсь разбивать твое сердце, Алекс: да, я люблю мороженое, но за окном ноябрь и скоро пойдет снег, если ты не заметил… Не самое подходяее время для мороженого!

Ерунда! Не будь занудой и неси две ложки. — С этими словами он вынимает из морозильника контейнер с названным лакомством и водружает его на стол между нами. Я послушно исполняю его просьбу, и вот мы уже молча смакуем ванильно-клубничное лакомство с шоколадной крошкой, которое приятно тает на языке…

Нравится? — прерывает Алекс наш молчаливый пир. — Это мое любимое.

Да, очень вкусно, хотя сама я предпочитаю шоколадное.

В следуюий раз куплю и его, — обещает он так просто, словно наша следующая встреча является вполне решенным делом. Между тем я ни о чем таком пока и не думала, поэтому говорю:

Не думаю, что тебе нужна нянька, Алекс.

Он вскидывает на меня серьезный, оценивающий взгляд и без тени иронии или сарказма, так свойственных ему, произносит:

Но мне очень нужен друг. Разве ты не хочешь быть моим другом, Шарлотта Мейсер?

Очередной неловкий вопрос от Александра Зельцера!

У меня не так много друзей, чтобы я стала отказываться от подобного предложения, — отзываюсь я искренне, подпадая под чары его лучезарной улыбки.

Значит еще увидимся, подруга! — он кладет в рот ложку мороженого с самой счастливой полуулыбкой на своем безусом лице.

Мы снова ненадолго замолкаем, а потом я снова спрашиваю:

А ваша мама, где она?

По его мгновенно помрачневшему лицу я понимаю, что ответ будет не самым приятным.

Умерла, — отвечает мой собеседник с небольшой заминкой. — Четыре года назад… от рака мозга. Звучит ужасно, я знаю, но я уже свыкся с этой мыслью… Не парься. — Хоть я мысленно и приготовилась к чему-то подобному, но слова парня все равно глубоко затрагивают меня, а он между тем продолжает: — У нее постоянно болела голова, мол, пустяки, просто переутомление. А когда все выяснилось — изменить ничего уже было нельзя, разве что продлить агонию на месяц-другой… Мама на это не согласилась… И в течение трех месяцев ее не стало, — он бросает ложку в опустевший контейнер с мороженым. — Мы даже и осознать ничего не успели, а ее уже не стало… Так быстро.

Ух, Лотта, ты прямо слон в посудной лавке, пеняю я себе мысленно. И что мне теперь делать? Но Алекс в очередной раз поражает меня неожиданным предложением:

Пойдем смотреть телевизор — я сыт этим мороженым по горло! — и он быстро выкатывается из кухни, а я, сбитая с толку и полная внутреннего самоистязания, выглядываю в окно (стоит, пожалуй, дать Алексу время успокоиться), пытаясь оценить свои шансы на возможное бегство. Нулевые… Дождь, действительно, перешел в снег, и мелкие хлопья плавно парят в воздухе, подобно мотылькам… Я невольно любуюсь этим неспешным танцем, размышляя об Юлиане, у которого нет матери, и Алексе, который не может ходить, и о себе, потерявшей обоих родителей восемь лет назад. На сердце становится невероятно тоскливо…