Прибыв в Нонсач всего на четверть часа позже Грея, Эссекс спешился у ворот и направился во дворец. Нельзя было терять ни минуты. Миновав приемную, он направился в личные покои королевы. Дальнейшие события очень напоминают сцену из шекспировской «Лукреции»:

Он к двери спальни медленно подходит,

За нею скрыт блаженства рай земной…

Он от задвижки взора не отводит —

Преграды между злом и красотой.

( перевод Б. Томашевского )

Ворвавшись в опочивальню королевы, Эссекс увидел, что «королева еще не приступала к туалету, и волосы спадали ей на лицо». «Просто удивительно, — сдержанно пишет Уайт, — сколь дерзко поступил Эссекс, ворвавшись в покои королевы: она недавно проснулась, и явно никого не ждала; кроме того, граф — с ног до головы — был в дорожной пыли и грязи». Никому не дозволялось входить в опочивальню королевы, никто никогда не видел Елизавету в постели, на ее роскошной кровати из орехового дерева… Королева и придворные дамы, должно быть, обмерли от изумления. Сейчас нам сложно себе представить, какой святой запрет нарушил Эссекс. Елизавета — королева-девственница, и ее опочивальня, безусловно, святая святых. Год спустя Бен Джонсон изобразил эту сцену в своей пьесе «Пиры Синтии»; в его глазах Эссекс, подобно Актеону, подсматривающему за Дианой, совершил неслыханное преступление:

Не преступленье ли, войдя в священные чертоги,

Их помыслом нечистым осквернить…

Не преступленье ли дерзнуть

Небесному веленью бросить вызов…

Не лучше ль научиться,

Здесь, на земле, свои замаливать грехи…

( перевод Ю. Фридштейна )

Судя по пьесе Джонсона, эта сцена вызвала при дворе животный ужас, она потрясла и воображение драматургов, Шекспир не стал исключением. Возможно, она отразилась в новой пьесе, к которой он недавно приступил, — в сцене, где принц Гамлет, находясь в покоях королевы, требует объяснений, пытаясь ее увещевать.

С какой стороны ни посмотри, в то утро для королевы словно сошлись все звезды. Елизавета не знала, прибыл ли Эссекс один или во главе армии, расправился ли он уже со своими врагами при дворе и грозит ли ей самой опасность. Какой бы прекрасной актрисой Елизавета ни была, она не успела подготовиться к этой сцене и предстать перед Эссексом властной королевой. С годами ей стало непросто играть эту роль — чтобы привести себя в порядок, требовалось немало времени. Эссекс появился совершенно некстати, посреди ее туалета. Елизавета, хотя и обескураженная визитом, ничем не обнаружила смущения. Судя по сохранившимся свидетельствам, Эссекс «опустившись на колено, поцеловал ей руку, а затем и прекрасную шею, а затем заговорил с ней о чем-то личном, и их разговор, казалось, очень его обрадовал». Он действовал как галантный царедворец. Неизвестно, о чем шла беседа, но, возможно, свои чувства Эссекс запечатлел в сонете, написанном примерно в то же время. Языком куртуазной поэзии он выразил разочарование влюбленного поэта-придворного:

Я предан той, что предала меня.

Я ждал ответа в страсти безответной.

Я передышки не давал ни дня

Надежде пылкой, праведной и — тщетной.

Я век служил, за совесть, не за страх,

Той, что любви не зная с колыбели,

Разбила в пыль и обратила в прах

Мою мечту, стремившуюся к цели.

Забудь меня — на что она теперь,

Фальшивая слеза поддельной муки!

А мне не жаль страданий и потерь —

Всё сохранил я вопреки разлуке.

Моя любовь твоей красе равна,

Но рядом с болью меркнет и она.

( перевод Н. Ванханен )

Сонет многое говорит о самом Эссексе — кажется, он не просто искренне верил в свои слова, но и, по словам Генри Уоттона, «излил в сонете душу».

Этот сценарий был Елизавете прекрасно знаком. Она не растерялась и дослушала Эссекса до конца, чтобы выиграть время, а затем велела ему привести себя в порядок. Возможно, она произнесла то, о чем все уже знали, — великая эпоха несчастных влюбленных, подражавших Петрарке, подошла к концу. Эссекс в очередной раз неверно истолковал слова королевы, и потому вышел из ее покоев в убеждении, что благодаря обаянию и манерам ему удалось отвратить гнев Елизаветы. Обрадованный тем, какой дела принимают оборот, он отправился восвояси; «в прекрасном расположении духа он благодарил Бога: несмотря на все несчастья, пережитые им на чужбине, дома его встретили радушно… В 11 часов утра он был готов к аудиенции и вновь отправился к королеве, где совещался с ней до половины первого». К этому времени королева уже знала, что Эссекс прибыл лишь с горсткой сторонников, а значит, и она, и ее придворные — в полной безопасности.

Разговаривая с королевой во второй раз, Эссекс «отметил для себя, как за час она к нему переменилась: настойчиво расспрашивая его о причине возвращения, она выразила неудовольствие тем, что он уехал, бросив дела на произвол судьбы». Королева приказала Эссексу ждать ее распоряжений. Больше он не посмеет поднять на нее глаза. С этого момента, по крайней мере для Англии, рыцарская культура утратила всяческую значимость.

24 сентября, когда Эссекс со своими сторонниками вернулся из Ирландии во дворец Нонсач, в Лондоне, в Фаундерс Холле, на Лотбери стрит, к северу от ворот Моргейт, состоялось заседание, где присутствовал весь цвет лондонского купечества. Два дня назад более сотни из них — от лорда-мэра Соума и членов городского управления до процветающих галантерейщиков и бакалейщиков — решили создать акционерное общество со значительным капиталом в тридцать тысяч фунтов. 24 сентября они встретились, чтобы избрать членов правления и казначеев и разработать детали прошения королеве — «ради славы нашего отечества и продвижения торговли [просим] в нынешнем году снарядить экспедицию к берегам Ост-Индии». Данное начинание, как никакое другое, изменило положение дел в Англии. Так родилась Ост-Индская компания, которая, открыв для торговли новые рынки и расширив географию, приобрела политическую, индустриальную и военную мощь, способствовав становлению Британской империи. Это был судьбоносный момент в истории мирового капитализма.

Мало кто (за исключением визионера Джона Ди, который еще двадцать лет тому назад, как говорят, ввел в обращение выражение «Британская империя») мог даже помыслить о таком будущем. История ведь выглядит совершенно иначе, если смотреть на нее в ретроспективе. До 1599-го попытки сделать Англию имперской державой ни к чему не приводили. Инвесторы, собравшиеся в Фаундерс Холле 24 сентября, прекрасно знали, что англичане не сумели основать колонии в Америке, более того, они не смогли защитить свои колонии в Ирландии. Им не удалось ни заявить о себе на рынке работорговли на Карибах, ни открыть долгожданный северный путь на Восток, ни установить прямую торговлю с Ост-Индией вокруг мыса Доброй Надежды. Они успешно торговали с закрытыми акционерными компаниями из других стран — Турции, Венеции, Леванта и Московии и так далее, — но большого дохода это не приносило: прибыль распределялась в основном между несколькими членами этих компаний. Все знали: скаредная королева, не имевшая имперских амбиций, гораздо охотнее подпишет мирный договор, который сбережет ее средства, чем будет провоцировать Испанию, посягая на ее торговую монополию.