Судя по дневнику Хенслоу, театральная жизнь во время кризиса ничуть не изменилась — театры продолжали заказывать пьесы для новых постановок. Чепмен, Деккер и Джонсон работали не покладая рук. В конце июля Чепмену поручили дописать «финал пасторальной трагедии» — за эту работу он получил 40 шиллингов. Деккер также был поглощен работой — первого августа ему заплатили за пьесу «Bear a Brain», а через неделю вместе с Беном Джонсоном он получил аванс за трагедию «Слуга из Плимута», которую соавторы обещали закончить через три недели. В начале сентября они объединились с Генри Четтлом и другими драматургами для работы над другой трагедией — «Роберт II, король Шотландии» (до наших дней не дошла). Пьеса очень своевременная, учитывая неприязнь англичан к шотландцам, — Роберт II, предок Якова, один из самых слабых монархов, когда-либо правивших Шотландией.
Если кому-то из лондонских драматургов и предстояло взяться за оружие, так это Джонсону — в свое время он проходил службу в Нидерландах и не раз хвастался тем, что однажды убил вражеского солдата. Однако и он был тогда очень занят — не только писал в соавторстве пьесы для труппы лорда-адмирала, но и работал над продолжением комедии «Всяк в своем нраве», рассчитывая продать ее труппе лорда-камергера. Генри Четтл и Томас Хотон также получили гонорар за работу — прямо в разгар лондонской паники. Четтл — за пьесу «Трагедия мачехи», Хотон — за «Рай бедняка». Майклу Дрейтону, Уилсону, Хэтеуэю и Энтони Мандею предстояло завершить первую часть «Сэра Джона Олдкасла» и написать продолжение к середине октября, поэтому, вполне вероятно, в августе они уже обсудили план работы. Наконец, Джон Чемберлен упоминает о кукольном представлении в доме на Сент-Джонс-стрит в середине августа — в здании располагалась в прежние времена торговая компания, затем разорившаяся. Все это свидетельствует об одном — лондонским театрам испанцы были нипочем.
Две пьесы из репертуара Слуг лорда-камергера пришлись особенно кстати. Одна из них — «Генрих VIII», где воспевалась мощь Англии (хотя упоминание военачальника, подавившего восстание в Ирландии, наверняка изъяли из пьесы в свете последних событий — неудач ирландской кампании Эссекса и слухов о том, что нынешней мобилизацией народ якобы обязан именно ему). Шекспировская труппа, конечно, вспомнила и о другом подходящем тексте из своего репертуара — «Морская чайка Лондона, или Осада Антверпена», — не так давно опубликованном. В начале пьесы речь идет о том, как был захвачен Антверпен, жители которого не приняли всерьез угрозу, исходившую от испанцев, и поставили личные интересы выше общественных:
Горожанам, дабы сохранить свой мир,
благоразумие бы сохранить.
Беспечность дорого стоит: могли бы,
услышав угрозу-призыв,
мгновенно собрать сорок тысяч
обученных славно солдат.
( перевод А. Бурыкина )
Удачной эту пьесу назвать нельзя, она демонстрирует, насколько неровным был тогда репертуар труппы, однако публике того времени ее сюжет оказался близок и понятен. Зрители содрогались от ужаса, увидев на сцене безжалостную расправу над одной английской семьей. Слепого отца, фактически случайно подвернувшегося под руку, пытают на дыбе — он лежит на столе, его запястья и лодыжки схвачены ремнями, к которым привязаны веревки. При натяжении веревок ремни впиваются в кожу — тело медленно растягивают из стороны в сторону. Женщинам угрожают, и сладострастные испанцы даже начинают срывать одежду с одной из них прямо на сцене. Можно ли представить что-то более ужасное для елизаветинского зрителя? Лондон в страхе замер, со дня на день ожидая вторжения неприятеля. Правда, в отличие от беспечных протестантов Антверпена, лондонцы были начеку.
Вот наступил уже август, но испанцы так и не напали. Чем больше проходило времени, тем более безумными становились предположения англичан. Чемберлен пишет:
Народ не хочет верить в то, что ситуация с вторжением испанцев покрыта тайной; не понимая, в чем дело, люди начинают выдумывать небылицы и гадать на кофейной гуще <…> Поговаривают, что королева опасно больна и что все делается, чтобы показать тем, кто не с нами, что можно подчиняться не только им, и при необходимости, войска готовы вступить в бой <…> На западе Англии все еще стоят наши войска, так как если где и опасно, так это там.
Фразы о «тех, кто не с нами» и о грозящей опасности на западе Англии — явный намек на Эссекса. Чемберлен имеет в виду опасения англичан — а вдруг Эссекс покинет Ирландию, высадится с войском в Уэльсе и пойдет войной против своих соперников при дворе.
К концу августа ситуация накалилась до предела. В Тайный совет продолжали поступать противоречивые сведения о планах испанцев, и в результате там не знали, чему верить. Торговцы настолько беспардонно гнули цены и обирали солдат, что лорд-адмирал вынужден был вмешаться — вскоре вышел указ, запрещающий спекуляцию товарами. Королевская казна, истощенная кампанией в Ирландии, совсем оскудела и едва справлялась с огромными расходами. В середине августа Елизавета приказала Томасу Уиндбенку напомнить Сесилу о его обещании держать под строгим контролем расходы на всеобщую мобилизацию. «Вчера вечером, — писал он государственному секретарю, — я был у Ее Величества и сопровождал ее во время прогулки; она попросила меня намекнуть Вам о том, что „из пустого кошелька денег не достанешь, и он не предназначен для благотворительности“». Кроме прочего, королева опасалась масштабного восстания, предвидя недовольство фермеров, которых забрали в армию прямо с полей в разгар уборочной страды. После полосы неурожаев (1594–1597), вызванных плохой погодой, власти никак не могли допустить, чтобы ситуация по их вине повторилась. 17 августа командиры войск на юге страны — граф Бат, сэр Фердинанд Гордж и другие — распустили солдат, объяснив свое решение достоверными сведениями разведки о том, что, якобы, «ни одного корабля противника нет ни в Бресте, ни в Конкете». Как раз вовремя, потому что «положение было отчаянное, и если бы солдат, набранных из крестьян, не отправили домой, назад в поля, то из-за плохой погоды и отсутствия рабочих рук был бы потерян весь урожай».
Терпение Елизаветы лопнуло — во второй половине августа лорд-адмирал «распустил наших дорогих подданных, призванных на службу по нашему распоряжению». Он считал это большой ошибкой, но не посмел ослушаться приказа королевы. Итак, солдаты покинули Лондон, поскольку опасность миновала. 23 августа Джон Чемберлен с воодушевлением написал, что «буря, которая казалась нам столь мрачной, к счастью, позади <…> наши войска постепенно расформировывают, и наконец все закончится».
Однако вскоре опять поступили тревожные новости. Из Плимута писали, что испанцы собираются «высадиться в Англии, у них 15 000 человек, а по прибытии они рассчитывают на помощь еще 15 000 английских католиков». Скорее всего, полагали англичане, враг высадится в Милфорд Хейвене. В субботу, 25-го августа, в этом не оставалось никаких сомнений, и Тайный совет уведомил лорда-мэра и графа Камберленда о том, что испанцы «уже на побережье». Пришлось снова собирать войска, мобилизовывать вооруженные силы города и готовиться к обороне Темзы, чтобы «помешать испанским галерам». «Самое время, — полагал Тайный совет, — каждому из подданных проявить свою преданность королеве и стране». Наступили напряженные дни. Ранним утром 26 августа 3000 солдат «собрались на улицах Лондона в полном вооружении в ожидании командиров, однако, основательно промокнув под дождем, вынуждены были в тот же день по приказу властей отправиться домой». На другое утро еще 3000 горожан проходили в Лондоне учения на Майлз Энд.
Так продолжалось до 4 сентября. Наконец опасность миновала, и страна, изнуренная мобилизацией, начала постепенно возвращаться к прежней жизни. Елизавета молча переехала в Хэмптон-Корт, где, как сообщает очевидец, «танцевала „Испанскую шутку“ под дудку и тамбурин», «в присутствии лишь леди Уорвик». Хорошее название для танца! Елизавете было что праздновать — ей опять удалось избежать беды. Кризис миновал. О том, что его спровоцировало, ходили разные слухи. Фрэнсис Бэкон, осведомленный лучше других, отказался принять официальную версию событий. Утверждение, что испанцы наступают, писал он, «не более чем выдумка, с целью обмануть даже самых умных людей». Возможно, имей он, как Сесил, доступ ко всем данным разведки, не торопился бы с таким выводом. Сам Сесил, который точно знал, что испанцы готовят наступление (но не понимал, куда будет направлен их удар), признал, что погорячился, заметив в свое оправдание, что «люди готовы распять его (как это и случилось с его отцом) всякий раз, как он пытается разубедить их».
