Я видел также миг, когда являлся

на сцену Цезарь, Брут и Кассий, как

вели беседу на мечах, и публика

немела, потрясённая игрой.

( перевод А. Бурыкина )

Уиверу вторит Леонард Диггс; в спектакле его особенно поразила сцена накануне битвы при Филиппах, где Брут и Кассий не могут прийти к соглашению:

Многоголовая толпа, проникшись речью Брута

о Цезаря амбициях, решила: прав он… До той поры, пока

ораторским искусством Марк Антоний

не убедил её, сколь совершенен Цезарь,

и Брут его напрасно опорочил.

(перевод А. Бурыкина)

Найдется ли на сцене той эпохи другая пьеса, настолько покорившая сердца современников, как «Юлий Цезарь»?..

Лето

Глава 9

Невидимая армада

В июле 1599-го политическая ситуация накалилась до предела, и потому зрители Глобуса стали воспринимать события, изображенные в «Юлии Цезаре», гораздо острее. Услышав, как Брут упрекает Кассия («Я посылал к тебе / За золотом и получил отказ»; IV, 3), публика теперь лишь усмехалась — по Лондону ползли слухи, что «в Ирландии в английской армии вспыхнул бунт — солдаты требовали денег и продовольствия». Надежды подавить восстание с минимальными потерями не оправдались. Сэр Энтони Полетт пишет на исходе весны, что «война в Ирландии затягивается» и «не видно ни конца ни края». Власти решительно пресекали любые разговоры о войне, заставляя неугодных замолчать. «Под страхом смерти запрещено упоминать о положении дел в Ирландии», — писал своим друзьям за границу Джордж Феннер, извиняясь за отсутствие новостей.

Фрэнсис Кордейл просит прощения за отказ «распространяться о войне в Ирландии»: «это запрещено, и Тайный совет держит все новости в секрете». Тем не менее, признается он, «война идет с переменным успехом, наши потери велики, и надежды на успех мало». На смену раненым и убитым набирают новых рекрутов: «3000 солдат на этой неделе выдвигаются из Вестчестера, и на военную службу призовут еще 2000 человек». При дворе поговаривают, добавляет Феннер, что «королева и Эссекс то и дело угрожают друг другу». Англичане прекрасно понимали свою уязвимость — их лучшие войска стояли теперь в Нидерландах и в Ирландии. Знали про это и испанцы. Дальнейшие события очень напоминают шекспировскую драму. Томас Филлипс отмечает, что «испанцы — народ воинственный», и потому, «король Испании грозится выступить против нас, понимая, что лучшие солдаты сражаются сейчас на чужбине и что у нас нехватка продовольствия».

Ситуация дошла до абсурда. Люди жили в постоянном страхе: со всех сторон — шпионы, беглые преступники, купцы — твердили одно и то же: испанцы снаряжают морскую экспедицию, грядет наступление. В середине июля разведка сообщила, что испанцы готовы выступать: их «эскадра базируется в Андалусии и насчитывает 22 галеры, 35 галеонов и других кораблей. По всей вероятности, это далеко не всё. Сухопутные войска — 25 000 солдат. Испанцы планируют напасть неожиданно и захватить наш флот. Ими движет желание отыграться за поражение 1588-го». Испанцы действительно очень хотели отомстить за унизительное поражение Непобедимой армады одиннадцать лет назад. Англичане опасались, что враги нападут сразу с двух сторон — и на южном побережье, и на Темзе, и мародеры разграбят Лондон, как это случилось с Антверпеном. И хотя в Глобусе все еще шли отделочные работы, Шекспир с грустью думал о том, что театр могут спалить дотла, и все его усилия пойдут прахом.

Чтобы защитить побережье, власти реквизировали лучшие английские корабли, а королева, слава богу, отложила летнюю поездку, которую запланировала наперекор всему — лишь услышав, что «долгие морские путешествия не для людей преклонного возраста».

Положение дел было точь-в-точь таким же, как перед сражением с Непобедимой армадой, и потому, желая укрепить боевой дух солдат, архиепископ Кентерберийский предложил Сесилу: пусть англичане услышат «те же проповеди, что и в 1588-м, ибо нет проповедей, более подходящих для сегодняшней ситуации, чем эти». Наступил конец июля; беспокойство усилилось еще больше, ведь испанцы совершили предыдущее нападение именно в июле 1588-го. В ночь на 25 июля 1599 года лейтенант Эдвард Додингтон, один из тех, кто защищали Плимут от испанцев, отправил в Лондон гонца: «Ее Величеству лично в руки…». Письмо помечено как срочное, посланник спешил как мог быстрее доставить Тайному совету депешу, в которой сообщалось о грядущем наступлении: «Ветер северо-западный, на горизонте виднеется флот, и скорее всего, это приближаются наши враги». Хотя тревога и оказалась ложной, донесения такого рода следовали одно за другим. Джон Чемберлен, осведомленный лучше многих, недоумевал, в чем же дело. В августе, находясь в Лондоне, он писал Дадли Карлтону: «…уж не знаю почему, но мы здесь взбудоражены так, будто враг уже стучится в двери».

И в Англии, и за границей довольно скептически относились к возможной победе англичан — хорошо, если удастся хотя бы отбить атаку врага. На континенте поговаривали, что «королева умерла». О том же судачили и в Англии. Генри Уэйк предупреждал Сесила: «В народе ходят слух, что королева либо смертельно больна, либо уже мертва». Слухи множились. Утверждали, что «король Шотландии обнажил меч на Елизавету», а «граф Эссекс <…> ранен, и солдаты бросили его», «в Англии волнения и беспорядки, и многие бегут на юг столицы. Говорят, королевы уже нет в живых и при дворе объявлен траур».

Джон Биллот, сбежавший из испанской тюрьмы, тайно провез в Англию испанскую декларацию, написанную по-английски, спрятав ее в сапоге. В ней говорилось, что Филипп II приказал своим войскам добиться от англичан «повиновения католической церкви». Он призывал английских католиков объединиться с испанцами и восстать против английских еретиков. Тем, кто страшился гнева английских протестантов, предлагалось перейти на сторону испанцев «во время боя» или же «перед последним сражением». Англичане-протестанты боялись теперь не только нападения испанцев, но и предательства католиков, готовых переметнуться на сторону врага. Английское правительство приняло решительные меры, чтобы религиозная рознь не вспыхнула с новой силой, положив начало гражданской войне. 20 июля Тайный совет поручил архиепископу Кентерберийскому выявить и отправить за решетку самых активных католиков из тех, кто регулярно платят штрафы за отказ участвовать в обязательных протестантских богослужениях, а также конфисковать их лошадей. Если дворяне-католики захотят перейти на сторону врага, им придется идти к испанцам пешком. Но и это еще не все. Сэр Артур Трокмортон предупреждал: протестанты, жены которых исповедуют католицизм, еще более опасны, чем католики, не скрывающие своего вероисповедания, — их нужно ограничить в правах и лишить оружия.

Уильям Ресулд не раз говорил Сесилу: испанцы хотят посадить на английский престол католика, устранив Елизавету, и, хотя он не готов назвать имена, в Англии есть кому заявить о своих правах на трон. В Лондоне опасались, что католики предадут королеву. 19 августа лорд-мэр города сообщил Тайному совету, что «Лондон кишит католиками, которые предательскими разговорами завлекают людей в свои сети; они опасны для государства, так как, подвернись возможность, они не преминут ею воспользоваться». Во всем, что казалось подозрительным, мерещился католический заговор. Несколько неграмотных каменщиков нашли на улице показавшийся им подозрительным листок бумаги; проявив бдительность, они отнесли его писарю, который в свою очередь отправил их к констеблю; прочитав письмо, тот предупредил местные власти, а они — самого Сесила. Письмо ирландца-католика, графа Десмонда, предназначалось королю Испании. Десмонд убеждал Филиппа II «вернуть Англию в католическое русло», оправдывая свой призыв тем, что Елизавета правит как тиран («Королева гораздо более жестока, чем Нерон»). Обронил ли кто-то письмо случайно или его просто подкинули — история об этом умалчивает.