Как опровергнуть Ньютона
Моя жизнь в Сараево, на холме, над самым городом, открывала бесчисленные возможности для запуска в небо крышек от кухонных кастрюль. Траекторию их полета определяло все что угодно, кроме законов физики, и точно так же произведения Петера — даже в большей степени — не подчинялись законам, по которым прежде писатели создавали рассказы и романы.
Безмерным было удовольствие наблюдать за долгим полетом крышки и ее свободным падением. В те годы многие мои современники даже не слышали об Исааке Ньютоне и не видели дискобола, которого изваял греческий скульптор Мирон, но для нас — уличных мальчишек — закон всемирного тяготения был законом, который нуждался в проверке и, насколько это возможно, в опровержении. С холма Горица, что над Марьиным Двором, летели ржавые крышки, тайком стащенные из дома или выуженные из сараев, — мы запускали их высоко в небо, и они летели, словно спутники, над щербатыми крышами.
Самыми искусными «мастерами крышек» были те, кто знал, как подстроиться под воздушные потоки так, чтобы крышка сделала «винт». Движение руки, запускавшей маленький спутник, должно было быть таким, чтобы крышка, направляемая ветром, вернулась туда, откуда ее бросили. Точный расчет! Когда крышка улетала и не возвращалась, не описывала круг — вдалеке слышалось бом, бац, бумс, и эти звуки вызывали у мальчишек восторг. Петр Апостол Спелеолог говорил, что именно в способности живо откликаться на события и кроется высшая сила человека.
Запуская крышки, мы не были уверены в том, что они не угодят кому-то в голову, не продырявят старую крышу и не разобьют окно утлого домишки. Мы запускали их с холма после уроков, а когда отец получил квартиру на улице Джуро Джаковича, почти в самом центре Сараево, я почувствовал в себе уверенность олимпийского чемпиона и запустил с небоскреба, который был на несколько метров выше труб соседних домов, новую крышку от кастрюли — голубую, как небо.
Паренек с жидкими усами проводил ее взглядом. Крышка описала дугу над домами и исчезла бесследно! Ни звука, она просто исчезла. Как такое могло случиться? Не знаю. Наверное, ветер поднял ее в вышину, а крышке не хотелось превращать полет в падение. Так была объявлена война гравитации и ограничениям, которые налагала жизнь. Позже, когда я был не в духе, особенно из-за скверных отметок в школе, стоило мне поднять глаза к небу, как рождалась фантазия, которая для меня становилась реальностью. Мои глаза смотрели на то, чего другие не видели; в вышине свободно кружила моя голубая, как само небо, крышка. Впервые придуманный образ оказался столь явно ощутимым, и юноша осознал: воплотить можно любой замысел. Я поделился своим открытием с мамой, но она, как всегда, не поняла меня.
— Ты берешь пример с отца, хочешь, как и он, быть крышкой к каждой кастрюльке.
Так выражался мамин протест против отцовского убеждения, что политика — это судьба, а заодно против моей склонности к дерзким выходкам, замеченной ею при первом балетном выступлении в школе.
Когда толстушке Милице Теодорович сказали, что из-за лишних килограммов балетной карьеры ей не видать как своих ушей — а толста она была сверх всякой меры и часто впадала в уныние, — она оцепенела и уставилась в пустоту. Видно было, что она вот-вот расплачется, но сперва ей удалось сдержаться. А потом по щеке поползла слеза и, упав на заношенное до дыр трико, застыла крупной градиной; все засмеялись. Меня тоже разбирал смех, но я стиснул зубы. Не оставалось ничего другого, кроме как вступиться за Милицу.
— Вам-то смех, а Милице каково?
— Да ты кто такой, чтоб указывать, над чем смеяться
— Кто я такой? Да кто бы ни был, а вот вы кретины!
Учительница физкультуры одернула меня:
— Ты зачем обзываешь товарищей?
— Даже и не знаю, как объяснить, — уж вы-то наверняка лучше меня знаете.
Так, толком не успев начаться, оборвалась моя балетная карьера.
Хранить тайну небесно-голубого спутника было нелегко, но я боялся, что друзья засмеют меня и решат, что по мне плачет психушка. Меж тем маленький спутник превратился в настоящее чудо, и мне в конце концов стали безразличны насмешливые взгляды сверстников.
Голубой спутник кружил в небе, словно им управляла сила моего желания! Вскоре дело приняло новый оборот. Мы с ним оба поверили в то, что он стал независимым и летает сам по себе. То, что чудо-спутник рожден ребяческим порывом выделиться из компании сверстников, было предано забвению. Впоследствии небесно-голубому спутнику удалось то, чего не могли добиться мои отец и мать. Утренний подъем с кровати был для меня — и до сих пор остается — трудной задачей. Ни отец, ни будильник не могли вызволить меня из мира снов и отправить в школу, а крышке от кастрюли выпала роль, которую годы спустя мое поколение признало за песней «Роллинг Стоунз» Start Me Up!
Крышка врывалась в комнату, щелкала меня по носу и по лбу и тут же исчезала. А я просыпался, словно ужаленный электрическим током, как рыба, которую бьют браконьеры. Правда, рыбы от этого погибали — я же, уминая ломоть поджаренного хлеба, спешно надевал школьную форму и несся к первому уроку. Поначалу, когда главнее всего для меня был футбол, крышка взяла за обычай повисать в метрах над головой во время тренировок на стадионе Футбольного клуба Сараево. Приятели подтрунивали надо мной, ведь я «говорил сам с собой, глядя в небо»!
— Лучше уж говорить с собой, чем с такими балбесами, как вы!
Свободная и независимая, крышка была прекрасным компаньоном и на первых порах давала мне советы, а потом — подобно тому, как утренняя роса превращается в облако, — стала моей совестью! Она проникала в каждый уголок моей жизни, и ей всегда было что сказать.
— Там, где другие бьют крученые, ты лупишь пыром?
— Так учил меня тренер Стипич.
— При чем тут Стипич! Вот умел бы ты запускать крышки так, чтобы они возвращались, ветер не унес бы меня, не стала бы я скиталицей.
— А кто говорит, что ты скиталица? Ты — и дом, и кров, и подпол, ты моя совесть!
— Тебе надо освоить бумеранг! Знаешь, что это такое? Не знаешь.
— Знаю, лучше всех запускали крышки те, кто умел закрутить их полет!
— Так, да не так! Послушай-ка! Сверло, вгрызаясь в стену, движется не по прямой, а словно кружась, винтом. Ты не сверло, но жить — все равно что сверлить дыру, это круговое движение по косой!
— Ладно, согласен, но завтра-то как мне быть?
— А что у нас завтра?
— Матч! Мы, «Пионеры», играем против «Железничара»!
— Золотое правило: никогда не напрягай стопу, просто мягко поддень мяч мыском, удар должен быть легким, но разить наповал. Эх, вот бы мне оказаться на твоем месте!
— А мне бы — да твою свободу!
— Дерьмовая у меня житуха! Кабы не воздушные завихрения, я превратилась бы в ржавый хлам, и даже цыгане-старьевщики не подобрали б меня в свою тачку, с которой они всюду ходят, выкрикивая: «Починяем зонты, продаем плошки-миски!»
— По-моему, жизнь — это водоворот! — воспроизвел я фразу, которую часто слышал дома.
— Только для бестолочей она не водоворот. Правда, люди в большинстве своем так и не осознают того, что с ними творится, а ведь нужно чувствовать — что там, с обратной стороны, куда не проникнуть взору!
— Легко говорить! По крайней мере, ты твердо знаешь: лучше носиться по небу, чем крыть кастрюли. Живешь как персонаж «Волшебника страны Оз», наверняка там у тебя есть жестяная родня.
— Речь не про кино. Ветер — большой чудак. Не стоит забывать: тот, кто приводит тебя в движение, играет с тобой самую злую шутку!
— Ничегошеньки не понятно!
Небесно-голубой спутник поймал волну северо-восточного ветра и улетел в сторону Греции. Шло время, темы наших разговоров менялись, но сладостный пыл этих бесед можно сравнить разве что с насыщенностью тех мгновений, когда подъемная сила вздымала крышку-планер в небо или когда, позднее, выпавшая на мою долю слава стала подспорьем в борьбе за свободу. Такое же упоение охватывало меня, когда мяч метким ударом отправлялся в ворота противника. В конце концов небесно-голубая крышка заслужила звание спутника.
