Это был обломок скальной породы темного или почти черного цвета с острыми краями. Нащупав его в темноте, я чиркнул им по рашпилю и высек сноп искр, которые меня прямо-таки ослепили. Имея в руках современно-первобытное огниво (рашпиль и кусок кремня), я начал чувствовать себя более уверенно.

Кольцо, которое держало цепь узника, было вбито в скальную породу, и отколовшийся кусок достался мне в качестве кремня. Этого мужика скала сгубила, а меня должна спасти.

Глава 3

Подниматься вверх не имеет смысла, потому что слишком высоко и нет никаких скоб, которые помогли бы мне это сделать.

Чей это зиндан, мне не так важно. Мне важно знать, имеет ли он выход в какой-нибудь коридор или в галерею.

Матвеич мне как-то рассказывал, что по типу ада и рая все люди живут на поверхности и под землей. Не надо думать, что под землей живут только покойники. Покойники вообще никак не живут. Бог жизнь дал, Бог эту жизнь и взял, и никому эту жизнь по наследству не передает. Это не телефонный номер, который передают от одного хозяина к другому, иногда даже за очень большие деньги, передавая с этим номером все беды и несчастья, которые побудили этого человека отказаться от номера.

Иногда бывает, что хоронят живого человека. Думают, что он помер, а он жив, только вида не подает. Сколько было таких случаев, когда в морге покойники начинают шевелиться. Их бы спасать, а служители наоборот деревянной киянкой по лбу бьют, чтобы не шарахались. Вот из таких и получаются орки и всякие там зомби. Жители подземного мира наверх не выходят, вылезают только те, кто когда-то там был и жил хорошо.

Вот мне сверху запросто могут бросить гранату в колодец. Хлопок взрыва за закрытой крышкой никто не услышит, но зато я наверняка бы успокоился со своим неспокойным характером. И одним подземным жителем было бы больше, а наземным меньше. Так что, нужно как можно скорое рвать отсюда когти. Это как у снайпера. Стрельнул разок и сразу меняй позицию, чтобы следующий выстрел не оказался твоим последним событием в жизни.

Взяв газовый ключ, я стал простукивать стенки колодца. В темноте у человека обостряются другие чувства, которые плохо работают на поверхности и при белом свете. Например, осязание, слух, да и интуиция тоже. Думать нужно, шагать ли дальше в темноту, а вдруг следующий шаг понесет тебя в бездонную пропасть, и вылетишь ты на другой стороне земли в каком-нибудь Коннектикуте среди разномастной толпы разноцветных людей, жадно поглощающих пришедшее к ним из германского города Гамбург блюдо для ожирения под названием гамбургер.

В двух местах мне показалось, что за кирпичной кладкой есть пустота и, если судить по тональности звука, то одна пустота небольшая как комната, а другая издает глухой звук, уходящий вдаль, как шаги уходящего человека. Значит, есть какой-то тайник и выход на свободу из этого каменного мешка. Выбор небольшой, но я выбираю выход, потому что я всегда успею вернуться сюда с фонарем и посмотреть, что там.

При помощи зубильца и молотка я стал выковыривать окаменевший раствор, скрепляющий кирпичи. Раствор сделан на совесть, не то что разбавленный песком портландцемент, который сыплется под ветром.

Кладка была сделана в полтора кирпича, и я довольно быстро разобрал отверстие шириной канализационного люка по ГОСТу.

В отверстие пошел свежий, если его можно назвать таковым, воздух. Нужно выбираться наружу.

Еще раз осмотревшись вокруг при помощи кресала-рашпиля и кремня, я заметил, что в левой кисти скелета что-то блестит. Я вообще-то покойников не то, чтобы боюсь, но не испытываю большого желания якшаться с ними, тем более прикасаться к тому, что раньше было человеком.

– Ты, паря, покойников не боись, – говорил мне Матвеич, когда мы с ним тащили нашего напарника Серегу, сгоревшего на работе. Взял вот так и сгорел. Почитай, что неделю пил беспробудно, потом закурил и задул спичку. Вместо того, чтобы спичку погасить, у него получился столб пламени, как у фокусника, потом он стал становиться алым, а затем и вовсе затих. Матвеич его пощупал и рукой махнул – не жилец.

– Ты живых бойся. Вот Серега. Геройский парень. В спецназах каких-то служил. Шибко секретный. Слесарь был средний, как и все вы, а вот, поди ж ты, спился на работе и в слесарке сгорел. На вызов сходит, а там шкалик подносят и кусочек для закуски. По-барски эдак: «Бочку рабочим вина выставляю и недоимку дарю». Поэт это написал один, помню его еще молодым, болезненный мущщина был, а все о народе беспокоился. И хорошо, что Серега так вот по-тихому кончился, и мы его также по-тихому и похороним без шума. А вот пройди еще время и захотелось бы Сереге опохмелиться, а ты бы ему денег на опохмел не дал, а трясущимися руками много не заработаешь, вот и удавил бы тебя Серега ни за понюх табаку за мелочевку у тебя в кармане. Хотя и Серега тоже безобидный был. А самые опасные это те, которые богатые. Богатые и неграмотные. Те, кто из грязи выбился в князи, тот самый и опасный есть. Грамотный человек всех хочет грамотными сделать, просветить, путь вперед указать. Свободный человек хочет всех сделать свободными, уравнять всех в правах и дать всем возможность власть над собой избирать. Раб хочет всех рабами сделать, и чтобы все свободные люди пресмыкались перед ним в рабской позе, а он, как у того моего знакомца, идет и снисходительно так говорит им: «Ладно, ништо, молодца, молодца». А сам за копейку удавится и всех по миру пустит. Если он царем станет, так будет получать все, что царю положено и еще откаты получать со всех, кого он к делу и к большим деньгам пристроил.

Опять Матвеич с панталыка сбил, как будто здесь рядом находится и чего-то копошится в своем углу.

Блестящим оказался небольшой кулончик с цепочкой, который я сунул карман, и вышел наружу.

Наощупь я постарался заделать отверстие в стене и потихоньку двинулся вперед, аккуратно прощупывая дорогу перед собой при помощи ноги. Была бы палка, дело двинулось бы быстрее, а так не хочется лететь вниз куда-нибудь, где в дно вбиты острые колья или просто положена обыкновенная борона.

Глава 4

Я настрою в своем доме краны,

Словно клапаны в трубах оркестра,

По утрам будут слушать все гаммы

И учиться играть что-то вместе.

В праздник мы заиграем «Калинку»,

Перед свадьбою марш Мендельсона,

Мы запишем всем домом пластинку,

Мужики подпоют баритоном.

Будет дом наш с утра музыкальным,

Партитуры дадим по квартирам,

Колыбельные песни по спальням

И шансон для гуляний всем миром.

Это я так баловался на досуге, описывая важность и занимательность профессии слесаря-сантехника. Как и все в нашей стране с поэзией я начал знакомиться в самом раннем возрасте, слушая, как мои родители, желая меня развеселить, напевают: «Чижик-пыжик где ты был? На Фонтанке водку пил. Выпил рюмку, выпил две, закружилось в голове».

Это у нас как лакмусовая бумажка, которой проверяют наличие поэтических способностей человека. Кто-то сразу запомнил этот стишок и пропустил его из своей памяти в желудок и далее по объектам городского хозяйства в виде канализации и очистных сооружений. А кто-то начал прокручивать его в своей голове, пытаясь разобраться, почему эти слова так складно звучат и могут ли другие слова звучать также. Вот тут и зарождается чувство рифмы. Колбаса – голоса. Конь – огонь. Пришла – ушла. Палят – велят. Кровь – любовь. Сапоги – не моги. И когда ты слышишь знаменитое в стихах: «Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят», то сразу блаженное чувство возникает в человеке – и он тоже имеет отношение к этой рифме. Вот так и я потихоньку начал сочинять стихи, особо это не афишируя, разве что Матвеичу прочитал один стишок.