Лежа за обломком скалы, он рванул предохранитель вниз до упора и дернул затвор, ободрав кожу с мизинца. Из патронника вылетел блестящий, островерхий цилиндрик и пустячно звякнул о камни. Автомат был готов к бою всегда, но Василий об этом забыл…

– Ладно! – Василий склонил лицо к собаке и снова похлопал по загривку, чувствуя, как в груди возникает и разматывается теплый клубок, будто из шерстяной нитки. И, кончик её протянулся через горло, и высунулся в ноздрю, будоража и щекоча… Он пошмыгал носом и поморгал глазами. Навернувшееся отступило. Он ощутил себя голым младенцем, с разумом внезапно состарившегося человека, на чьей-то огромной и теплой ладони, в которую захотелось уткнуться лицом. Он судорожно втянул воздух, и, закрыв глаза, помотал головой из стороны в сторону. Вроде, прошло. И что бы окончательно прогнать то, что делало его слабым и беспомощным, обратился к пастуху:

– Ну, это ладно…А, ты-то? хоть чего-нибудь, хочешь ты, или нет? А, Коля?

Тот повернул голову в сторону пруда, будто всматриваясь вдаль, мечтательно сказал:

– Хочется, Василий! Поумнеть бы мне! Ох, как хочется!

– Ты, Коля, книжки, тогда читай. Бери с собой и читай. А то разбогатеть собрался, а даже билета лотерейного не купил. Ладно. Пойдем мы.

Он поднялся с земли, набросил на плечи рюкзак и взял в руки ружье. Пес тоже поднялся, и, прыгнув, стал передними лапами на грудь хозяина всматриваясь в его лицо преданным взглядом.

– На вот… забирай всю. – Василий, погладив пса, столкнул его, и протянул Коле сигареты.

– А ты как? – обрадовался удивленно Коля.

– У меня еще есть. – соврал Василий.

– Ну, спасибо тогда! Ни пуха тебе, ни пера!

– К чёрту! – сплюнул три раза через левое плечо Василий, и повернувшись, направился в сторону Крутых Горок, – тех самых почерневших холмов. Лайка оглушительно и радостно бамкнула и помчалась вперед.

Пересохший лог, виляя густыми камышовыми зарослями, тянулся по правому краю еще не уничтоженного, вытянутого вдоль камышей, лесного байрачного островка. С левой стороны, деревья и кусты уткнулись, словно в стену, в невысокий желтеющий глиной, обрыв. Это был край террасы плоского заброшенного поля, заросшего путающим ноги стелющимся, кудрявым бурьяном, с пятаками высокой, усыхающей конопли.

Против обрыва и полосы леса, в самом логу, находилась распаханная низина с торчащей из почвы после уборки початков кукурузной арматурой. Прямо за ней – невысокая возвышенность, с заброшенным и прошитым прутьями дурного лозняка, состарившимся садом. Плоды давно уже не наливались там соком и не гнули ветви яблонь; не румянились, подставляя катившемуся по небу солнцу свои бока. Деревья одичали. Стволы и ветви покрылись серо-зелеными лишайниками.

Вот тут, между садом и лесочком, выходили из камышовых зарослей кормиться кукурузой фазаны. Василий посвистел потерявшейся из виду лайке.

Ответом на свист явился резкий шум в камышах. Обернувшись, он увидел заходившие ходуном верхушки. И, ввысь, как праздничный салют, шумно хлопая крыльями, взметнулась стайка фазанов. Птицы разделились: четыре из них перелетели через поле, и зрительно уменьшившись до размера букашек, спланировали в заросли, у подножия старого сада. Пара других, темный петушок и серая курочка, вытянув в струны длинные хвостовые перья, пронеслись над камышами вдоль лога, и скрылись за ближайшими деревьями в стороне Василия. Он снял с плеча ружье. Другие птицы еще могли вспорхнуть и полететь в его сторону. В кустах, между полосой леса и стеной камыша, послышался звук трещавших прутьев и шорох сухой травы. Вслед стронутым с места кормёжки фазанам бежала собака.

Через несколько минут Василий услышал взволнованный лай. Пес быстро отыскал затаившуюся птицу и начал ее облаивать, замолкая, и вновь взлаивая.

«…Ага! На месте… ванфуза…» – довольно подметил Василий, думая о фазане, сидящем где-то на дереве, и по-птичьи, бестолково взирающем на шумевшую внизу собаку. Прочитав когда-то книгу о Дальневосточной тайге, Маньчжурии, тиграх, об исцеляющем корне женьшень и разбойниках-хунхузах, ему из всего этого обилия новизны, почему-то запомнилось -слепилось именно вот такое слово…

Рюкзак мешал осторожному движении в чаще. Василий снял, подвесил его на сучок приметного вяза, и, осторожно, двинулся в сторону собачьего голоса. Среди деревьев и кустов пахло наметенной в эти дни пылью; на лицо и одежду пыль сыпалась со всех задетых при движении веточек, медленно кружась и осаждаясь в спертом воздухе лесного пространства. Когда собака лаяла, Василий осторожно шагал, отводя то левой, то правой рукой гибкие ветки. Засохшие сучья целились прямо в глаза, – уклонялся, не ломал. Когда лай затихал, охотник застывал, вслушиваясь, и, наконец, до него донеслось глуховатое птичье: «кур-рук…» – это скрежетал – скиркал встревоженный лайкой фазан. Василий порадовался еще раз. На дереве – петушок. Курочки затаиваются молча и стойко высиживают собачью осаду.

Пробираясь, Василий уперся в густой кустарник, с темными тонкими ветвями, всем своим объемом создавший такую упругую непроходимость, что пробраться через препятствие никакой возможности не было. Василий эти кусты просто ненавидел. Даже колючки шиповника, терна, молодой акации не доставляли столько неприятностей, сколько этот кустарник, названия которого Василий не знал. Растение это просто не давало прохода. Его нужно было только обходить. В кусты эти, с возвышающихся деревьев, нападало древесного сора отжившего свое: веток, сучьев, коры. Поперек лежало сломленное недавней бурей дерево, создававшее вместе с этими кустами, просто непреодолимый для пешеходного человека завал.

Василий повернул вправо и, изгибаясь в разные стороны, полез вдоль кустарника, высматривая хоть какой-то прогал, малейший просвет куда можно втиснуться и двигаться дальше. Подбираясь все ближе и ближе, и, встав на колени, пригнув голову, – снизу от земли было лучше видно, – он сквозь прутья расширявшихся к вершинам кустов, увидел махавшего хвостом, белозубо оскаленного пса. Чувствуя приближение хозяина, тот взвизгнул и принялся лаять уже как-бы горячась, задрав умную морду к верхушке раскидистого тополя. После появления хозяина, всегда раздавался грохот, и эта, раздражавшая, не дававшая покоя птица обрушивалась. И с треском ломая собою все тонкое и засохшее на пути к земле, тяжело шлепалась о её твердь. И, такая горячая, такая ожидаемо-вкусная, еще трепеща, попадала в жаждущую, клыкастую пасть.

Светлый ствол тополя окружали деревья, и увидеть где затаилась птица, возможности пока не было. Крупные, округлые тополиные листья покоробились, но еще частично были зелены, и облетели далеко не все. «Кур-рук» – вновь подал голос недовольный фазан. Он был где-то там. Где-то рядом. Василий лег на землю, и стал подползать по-пластунски. Палая листва гремела ржавыми консервными банками. Пыль поднималась и лезла в нос. За ворот, на спину нападало, натряслось какой-то царапающей дряни. Её до дрожи хотелось достать и выбросить. В правой ноздре, что-то закрутилось, защекотало, словно туда вставили сухую травинку и принялись вращать. Неудержимо захотелось чихнуть. Чтоб не напугать птицу, Василий с силой задержал дыхание и от этого в ушах послышался шум морского прибоя. Выпустив из правой руки тонкую шейку приклада, он быстро-быстро потер ладонью, разминая нос, и наконец, мизинцем попытался пробраться в ноздрю, царапая ее раздраженную поверхность отросшим ногтем. Желание чихнуть прошло, и вместе с ним, отступившим, нахлынуло какое-то туманящее разум чувство, и по околице зрительной периферии поплыли-покатились полупрозрачные круги.

Он закрыл глаза и опустил лицо в сгиб правого рукава. От камуфлированной куртки несло пылью и чем-то застарелым, затхлым. Дышалось тяжело. Хотелось лежать и больше не вставать, не лезть через эти пыльные дебри, а остаться здесь, на прохладной земле. Навсегда. Сердце забилось, и заработало с перебоями, и он, словно ожидая чего-то, поднял лицо, и всматривался в окружающую растительность, чтобы увидеть собаку, вновь услышать ее голос и сконцентрировать внимание на чем-то единственно ему близком. Думалось какими-то обрывками: «…Приполз в чащу… как зверь лесной…завыть… что ли…». Но завыть не получилось, сердце успокоилось, и он снова стал красться, подползать к дереву, с затаившейся птицей. Собака махала хвостом, беспокойно смотрела то вверх, то на него, и лаяла, не понимая, почему хозяин не производит оглушительного грома.