На следующий день Лида застала Аркадия, идущего по коридору в сопровождении медсестры. Они направлялись в другой корпус для того, чтобы узнать главную интригу – насколько плохо обстоят дела внутри Серошейкина после выпитой уксусной кислоты. Вспоминая вчерашнее промывание с удушливым зондом, Аркадию не очень хотелось иметь дело с трубками и тем более глотать их, но выхода не было. Процедура была крайне неприятна. Пока черный шланг пробирался к желудку, изо рта Серошейкина непрерывно текла слюна и вырывались рыкающие звуки. Аркадию казалось, что он задыхается и это последний час его жизни, но это был не конец, через четыре минуты все закончилось. Врач молчаливо написала что-то в карточке, вручил медсестре, и, Аркадий, подхватив с собой, сидящую в коридоре Лиду, направился обратно в отделение. Лида с беспокойным любопытством расспрашивала о результатах, но Серошейкин сам не знал диагноза. Оставалось ждать вердикта доктора, к которому они направились, не заходя в палату. К удивлению нетерпеливых посетителей, доктор был на месте. Посмотрев заключение, с пустяшной интонацией и ноткой разочарования заявил: «Повезло. Легко отделались. Всего лишь небольшой ожог верхнего отдела пищевода. Полежите у нас до конца недельки, подлечитесь и домой. И, конечно же, строгая диета три месяца».
Доктор стал что-то искать на столе, перебирая завалы папок, вытащил листок с памяткой о диете, которой должен теперь придерживаться пострадавший и вручил бумажку Аркадию.
От поставленного диагноза Лиде стало спокойней, а Серошейкин укрепился в идеи о том, что привело его в эту больницу проведение. Для Аркадия все стало очевидным. То, что он испытывал в эти минуты, было похоже на прозрение. Это был его инсайт. Окрыленный состоянием, Серошейкин хотел, как можно скорее записать мысли, хлынувшие потоком. Он понимал, что рожденные в голове, даже самые гениальные идеи могут умереть, если не увековечить их на бумаге. Поэтому он с явным нежеланием слушать дальнейший рассказ врача, буркнул: «Хорошо». Быстрым движением взял Лиду под локоть, развернул к выходу и решительным шагом вывел из кабинета.
– Ты же помнишь, что я тебе вчера говорил о моем писательском пути. Ну, о том, что мне все надо самому прочувствовать. Видишь, мы здесь. Это не случайно, – Аркадий вел не успевшую опомниться Лиду по коридору и рассказывал негромким голосом на ухо, как будто открывал ей большую тайну, – значит, из этого я смогу вынести что-то очень важное.
– Из отравления? – по-детски спросила Лида.
– Не обязательно, но из своего прибивание здесь – точно.
Они вошли в палату, оба соседа были на месте. Лида поздоровалась, ей ответили.
Подойдя к кровати, Аркадий достал из-под подушки изношенный молескин в твердом коричневом переплете, в котором всегда жил какой-нибудь инструмент для письма и каракули побежали по странице. Лида, хорошо знавшая это состояние, догадалась, что Аркадий уходил в страну воображений, был уже не с ней.
– Может, тебе что-нибудь нужно купить?
Ответа от Аркадия не последовало, а на страничках блокнота одно за другим выскакивали слова.
– Я тогда пойду?
Аркадий не отвечал.
Лида аккуратно приблизилась к его колючей щеке, осторожно поцеловала.
– Хорошо, – буркнул Серошейкин, не отрываясь от записи.
«Вокруг нас есть знаки, которые помогают, указывают человеку на правильный путь в достижении своего предназначения – это дар, дар человеку, чтобы найти наиболее короткий путь к счастью. Но счастье есть не только радость, это понятие абстрактно-индивидуальное, ибо человек может быть счастлив и в страдании, находя в нем упоение, не подозревая, что уже не может жить иначе. Однако истинная цель счастья – исполнить свое предназначение, выполнение своей миссии на Земле. Все исходит из относительности явлений и понимания бытия, в соизмеримости многого и малого для конкретного человека. Предназначение заложено в нашей личности и обусловлено генетически, «генетическим кодом», то есть подсознательное стремление к своему предназначению – есть счастье для человека, может и не осознанное».
Аркадий писал сбиваясь, не успевая следовать за мыслями, не дописывал предложения, уже начиная другое.
Избавившись от своих рассуждений, Серешейкин захлопнул книжку, поместив ее в низенькую тумбу у кровати.
– Ты что мемуары пишешь? – иронично проговорил знакомый голос из сна.
– Почти, – не желая вступать в беседу и еще больше не желая выдавать причину своего прибытия, Аркадий стал натягивать на углы неказистого матраса измятую простынь.
– Серьезно, писатель? – удивленно произнес все тот же голос.
– Да, – подавляя ком в болящем горле, спокойным голосом отрезал Аркадий, переминая подушку и придавая ей более пышную форму.
– Надо же, я живых писателей ни разу не видел.
Серошейкина в душе позабавило это замечание, он обернулся с легкой улыбкой насмешки и любопытства, чтобы посмотреть на говорящего, скрутил «рулетиком» одеяло.
– И какая же фамилия у тебя?
– Серошейкин.
– Наверное, ты для детей пишешь? Я не слышал.
– Нет, не для детей.
Серошейкин подумал о том, что как важно иметь правильную фамилию для писателя. Первым на ум пришел Антон Павлович Чехов. Губы Серошейкина еле слышно повторили имярек: «Антон Павлович…Чехов. Даже во рту приятно звучит. Может, мне сменить фамилию на какого-нибудь Фениксова. Аркадий Аркадиевич Фениксов. Нет, не очень на слух. Зато критики обязательно напишут: “Возрождение Фениксова на литературном поприще обернулось очередным шедевром”», – представленное потешило Серошейкина. Он даже сел на кровать, чтобы лучше рассмотреть предмет своего хорошего настроения.
Это был молодой парень лет двадцати. Он полулежал на кровати, держа в руках ядовито-зеленый чехол, в который был одет планшет.
– А что ты пишешь? – не унимаясь, продолжал сыпать вопросы сопалатник.
– Прозу. Обычно рассказы, но иногда из них вырастают романы.
Глаза Серошейкина инстинктивно впивались в интервьюера, рассматривая выступающий вперед подбородок, крючковатый нос и копну темных волос, торчащих в разные стороны. Этот въедливый взгляд немного смутил собеседника. Молодой человек на несколько секунд отвел глаза в сторону, а потом вновь вернул взгляд на писателя. Аркадий все также пристально смотрел и молодой человек отшутился:
– Нет, я не подхожу на роль главного персонажа.
Аркадий промолчал, странно улыбнувшись. Молодой человек подумал:
«Правду говорят, все писатели с прибабахом», – его взгляд вновь соскользнул со смотрящего Серошейкина в виртуальную реальность.
Гармонию созерцания Серошейкина нарушила вошедшая девушка, которая оказалась гостьей юноши. Обрадованный ее приходом, он быстрыми движением развернулся, поставив босые ноги на пол, но тут же схватился за живот и съежился от боли. Девушка подпорхнула к нему, осторожно дотронувшись плеча, и, наклоняясь к его лицу, стала о чем-то спрашивать. Ей отвечала кислая гримаса боли. Через несколько минут парень убрал руки с живота и вновь заулыбался, желая удостоверить гостью, что все у него хорошо. Девушка поставила шуршащий пакет с продуктами на квадратную крышку тумбы, поглядывая на бесстеснительно наблюдающего за происходящим действием Серошейкина. Молодой человек тоже посмотрел на него и что-то ей сказал веселое, отчего девушка улыбнулась. Оба вышли из палаты. За это короткое время Аркадий подметил, что его персонажи при общей непохожести имеют много сходных черт в лице. Ему стало любопытно, кто они друг другу. Но, к сожалению, этого узнать он не мог, потому что оба ушли, и Аркадий отпустил вслед за ними мысли об этой парочке. Серошейкин встал, посмотрел в окно. На безоблачно-голубом фоне колыхались ветки золотых платанов, сквозь них были видны железные трапеции крыш больничных корпусов. Аркадий проплывал взглядом по этому пейзажу. Изношенный вид кровли выдавал постройку прошлого века. Аркадий задумался: «Ведь действительно, больницу восстановили в пятидесятых на руинах бывшей городской лечебницы, построенной в 1910 году по завещанию тяжело больной вдовы. Даже война не помешала исполниться этому предписанию. Да, чему быть, того не миновать».
