Затем, по наводке Лютц-Блонделя, полиция отправилась на рю Галеви в Banque Centrale de Commerce для выемки у его администратора, Робера Монье[153], остальных шести векселей Литвинова на сумму еще около 190 тысяч фунтов. Представляя собой узкие длинные листки бумаги без каких бы то ни было печатей или штемпелей, они были выписаны от руки, на немецком языке, со сроками платежа, варьировавшими от 25 октября 1928 года до 30 января 1929 года, но дорогостоящая марка гербового сбора была наклеена только на одном из них. Допрошенный Монье показал, что на предложение учесть вексель ответил категорическим отказом, но дал согласие взять его на инкассо[154]. В свою очередь Лютц-Блондель заявил, что ввиду неплатежа опротестовал вексель, полученный от Монье, и предъявил судебный иск к Савелию Литвинову, Марку Иоффе и берлинскому торгпредству. По закону исковое заявление следовало подать не позднее 15 дней с даты опротестования векселя, и хотя полиция уже изъяла его, Лютц-Блонделю пришлось спешно обратиться в коммерческий суд департамента Сена, назначивший слушание дела на 14 декабря, однако адвокат Грубер возбудил ходатайство об отсрочке разбирательства в связи с уголовным преследованием Савелия, ударившегося в бега[155].

Но гораздо больше заинтересовало полицию заявление Лютц-Блонделя о подосланном к нему служащем парижского торгпредства, который просил не опротестовывать «подложный» вексель, обещая за это вознаграждение. «Я выпроводил его, – заявит Лютц-Блондель на суде, – но ко мне затем стали являться всевозможные советские агенты. Все они предлагали покончить дело миром. Предлагали даже 30 % стоимости векселей. При этом разговоре с большевистскими агентами присутствовали два сотрудника Сюртэ[156], которых я спрятал в комнате. Они запротоколировали это предложение, и протокол приобщен к делу»[157]. Впрочем, один из упомянутых «агентов», старший бухгалтер парижского торгпредства С. Б. Файнберг[158], утверждал прямо противоположное: Лютц-Блондель якобы показал ему один из векселей и заявил, что если им удастся договориться о продажной цене, то он готов предъявить и все остальные, а также оригинал доверенности от торгпредства и надлежащим образом удостоверенное письменное заверение, что Савелий Литвинов не выписывал каких-то иных векселей и не намерен этого делать.

В парижских газетах историю с векселями изображали сначала как чисто уголовную аферу. Ведь в официальном сообщении торгпредства СССР в Германии от 12 ноября говорилось, что, хотя Савелий Литвинов действительно «состоял короткое время помощником торгового агента и в течение нескольких дней исполнял его обязанности», он, присвоив казенные деньги, был уволен еще 1 июля 1926 года, а сфабрикованные им векселя представляют собой «такую грубую подделку, что лица, принявшие их, едва ли могут считаться добросовестно заблуждавшимися»[159]. Но уже 12–13 ноября французские газеты – «Журналь» («Le Journal» – «Газета»), «Пти паризьен» («Le Petit Parisien» – «Маленький парижанин»), «Пари-Миди» («Paris-Midi» – «Парижский полдень») и отчасти «Матэн» («Le Matin» – «Утро») – стали писать о «векселях Коминтерна» и «таинственном деле Литвинова». Например, «Пти паризьен» напечатал интервью с одним из якобы причастных к истории лиц, уверявшим, будто векселя были выданы с целью изыскания средств на вооруженную борьбу Абд эль-Керима, вождя объединения берберских племен рифов на севере Африки, против французских войск. Но вскоре газетная шумиха стихла, и тему вексельной аферы будировала только эмигрантская пресса, прежде всего – «Последние новости», да и то, по оценке полпреда СССР во Франции, довольно вяло, ибо «в версию с Коминтерном они не верят». Неделю спустя Довгалевский повторил, что «печать молчит и интереса к делу больше не проявляет», хотя в «Матэн» появилась статья о критическом финансовом положении большевиков, в которой между прочим говорится, что дела их, видимо, совсем плохи, раз они не могут выкупить фиктивные векселя, сфабрикованные братом наркома, и тем избежать скандала[160].

Во вторник 13 ноября дело о векселях было передано судебному следователю Одиберу (Audibert), который в среду начал передопросы лиц, опрошенных уже полицией, и вел расследование, по оценке Грубера и Зеленского, «в высшей степени добросовестно и корректно», считая это обычным уголовным делом, обязывающим его предать виновных суду[161]. Иоффе, похоже, был уже сам не рад, что ввязался в столь опасную авантюру, но предпринял еще одну попытку договориться с большевиками, и 14 ноября отправил своего «парламентера», некоего Акима Немировского, к главе правления акционерного, фактически советского, парижского Коммерческого банка для Северной Европы (Banque Commerciale Pour l’Europe du Nord, или Eurobank) M. В. Барышникову[162]. Уверяя, что векселя, выданные Литвиновым, учел «богатый берлинский банкир», действующий от имени международной группы финансистов, а потому деньги им «безусловно присудят», посланец имел при себе письмо, которым Иоффе уполномочивал его закончить дело миром. Предлагая отдать векселя за половину их номинала, Немировский прозрачно намекал, что в противном случае «Матэн», которая, мол, только и ждет сигнала, развернет громкую антисоветскую кампанию. Но его предложение отклонили, а копию письма Иоффе с призывом «договориться» передали следователю, который, подвергнув Немировского допросу, распорядился произвести у него обыск.

Вслед за этим торгпредство посетил частный банкир Георгий Альгарди, сообщивший, что еще в июле ему предлагали учет каких-то советских векселей, причем 23 октября он встретился с группой лиц, включавшей Иоффе, которая искала «приличного француза», согласившегося бы опротестовать их за 17 % стоимости. Но когда, увидев один из векселей, Альгарди критически высказался относительно его формы и содержания, то услышал, что можно их… изменить, и у него сложилось определенное впечатление, что речь идет о подделке. Допрошенный следователем 22 ноября, Альгарди дал «очень тяжелые» для обвиняемых показания, из которых вытекало, что «векселя были сфабрикованы, скорее всего, недавно и заведомо для Иоффе и Кº – фальшивые»[163].

Сам Иоффе показал 15 ноября, будто еще в апреле 1926 года разговорился в кафе с одним из своих знакомых-биржевиков, от которого и узнал о злополучных векселях. Имени его Иоффе точно не помнил, называя Григорием Капланом, но имел в виду упомянутого выше «шибера» Давида Капланского, приходившегося братьям Литвиновым дальним родственником[164]. Хотя Иоффе, специализировавшийся на учете векселей, был незнаком с Савелием, он заинтересовался возможностью заработать, и Капланский якобы свел его с Туровым, являвшимся «начальником всех торгпредств заграницей».

Переговоры, по утверждению Иоффе, продолжались 2–3 недели, и Туров выразил согласие отдать векселя за 30 тысяч фунтов, или 600 тысяч марок, после чего дело оставалось за «малым»: собрать нужную сумму. Получив-де 300 тысяч марок от Либориуса, 200 тысяч от Симона и 100 тысяч от Алыпица, Иоффе передал Турову деньги в обмен на векселя. Никакого формального соглашения о сделке не составлялось, так как Иоффе и Альшица связывали многолетние дружеские отношения, а Либориус и Симон удовлетворились расписками. На словах условились, что если компаньонам удастся выручить целиком вексельную сумму, то Либориус получит 50 тысяч, а остальные – по 75 тысяч фунтов; сам Иоффе довольствовался комиссионными в размере 12 тысяч марок, выданными ему Альшицем в день расплаты с Туровым. Но, поскольку учесть векселя не удалось, Иоффе сдал их на инкассо в банк.