Взлётная полоса аэродрома блестела в стеклах защитных очков пилота мрачной серебряной лётной. Мелкий назойливый дождь застилал видимость своей плотной пеленой, скрывал в густых клубящихся тучах весеннее небо над Хаунштеттеном. Легкомоторный мессершмитт смотрел своим заострённым жёлтым носом в хмурое небо над аэродромом. Тяжёлое дыхание сбивалось в лёгкий свист, сопровождая такой непривычный бег для второго лица в самом мощном государстве мира, второго лица нового рейха, тысячелетнего, незыблемого и самого великого.

– Стоять! – воскликнул охранник, и промокшая чёрная овчарка тут же натянула поводок в его руке, исходя глухим лаем, – документы!

– Капитан Альфред Хорн! – перекрикивая лай собаки представился готовый к вылету пилот, – срочный вылет! Приказ Эрхарда Мильха!

– Извините, господин капитан, приказа не было… – виновато поправил фуражку офицер, – да заткнись, ты! – зло пнул он расходившуюся овчарку, – нужно с диспетчерами связаться, да и погода нелётная.

– Дело не терпит! – пилот стянул с лица прямоугольные стëкла защитных очков и взглянул в молодое лицо обервахмистра, – если не хочешь проблем – просто отойди.

– Извините, господин капитан, – замялся офицер, – порядок есть порядок, я должен дождаться… – он осёкся, оглушëнно уставившись в развёрнутый перед ним партбилет вечернего гостя, – виноват… – ошарашенно выдавил из себя обервахмистр, вытягиваясь в струнку перед пилотом, – удачного полёта, господин рейхсминистр, не смею задерживать!

– Передайте, чтобы небо обеспечили, – раздражённо бросил пилот и поспешил к ожидавшему его bf-110.

Через несколько минут мощный мотор самого быстрого истребителя рейха – гордости немецких авиаконструкторов, ревел на полных оборотах, рассекая густой влажный воздух стремительным винтом. Пилот натянул на лицо плотные панорамные очки и отпустил рукоятку тормоза. Машина тут же, словно породистый скакун, дёрнулась с места, почувствовав вожделенную свободу, и стальная птица войны устремилась по взлëтке, разгоняя белую пунктирную линию под своим брюхом, превращая её в одну сплошную черту. Наездник враз ожившей из стекла и стали летающей рептилии пришпорил её, дернув на себя рычаг высоты, и взвывший в ответ мессершмитт задрал вверх раскалённый солнечно-жëлтый нос, устремившись в густые хмурые небеса Германии.

– Мëлде! Кто разрешил взлёт!? – придерживая так и норовящую сползти под брезентовой накидкой фуражку прокричал сквозь пелену дождя семенящий к часовому грузный диспетчер Бендер.

– Сидеть! – рыкнул рванувшей в сторону начальника овчарке обервахмистр. Та тут же упала на задние лапы и высунула язык, – господин обер-лейтенант, виноват, – молодцевато отчеканил часовой, – но это был рейхсминистр Гесс, не в моих полномочиях было…

– Какой ещё Гесс!? – тут же вспылил раскрасневшийся Бендер, – ты в своём уме, Мëлде? Под трибунал пойдёшь! У тебя только что истребитель из-под носа увели!

– Гесс, господин обер-лейтенант, – уверенно повторил обервахмистр, – я его и в лицо узнал, когда он очки снял, столько раз в газетах печатали… Он и партбилет показал. Рудольф Гесс. Я точно прочитал!

– Гесс, значит… – ловя промежутки в разбушевавшейся одышке раздражённо проворчал Бендер, – а знаешь… – наконец выдавил он, грозя пальцем часовому, – а я так сейчас и доложу: обервахмистр Мëлде отправил в полёт рейхсминистра Гесса на новеньком мессершмитте! – конец фразы обер-лейтенант уже прокричал задыхающимся фальцетом, – и пусть там, – он указал пальцем вверх, – с тобой потом и разбираются!

Часовой застыл в безмолвии, глядя в маленькие глазки начальника, а овчарка глухо зарычала, несмело подрагивая краями пасти, но встать так и не решилась.

– Продолжайте службу, обервахмистр, – выдохнул Бендер и, неловко переваливаясь, засеменил обратно в диспетчерскую.

«Министр вооружения Германии», – сладострастно, нараскат и как-то томно прокатил через нëбо на кончик языка такие сладкие слова сидящий в приёмной фюрера Альберт Шпеер. Он был доволен собой. Такая карьера! Главный архитектор третьего рейха, а сейчас ещё и министр вооружения. В картоном тубусе, лежащем на том же кожаном диване, на котором сейчас восседал Альберт, лежали чертежи нового Берлина, новой столицы мира! Мира свободного и счастливого, мира без евреев, цыган и остальных унтерменшей. План предусматривал две оси, проходящие через центр города перпендикулярно друг другу – с запада на восток и с севера на юг. Место пересечения осей должен был украсить гигантский Зал Народа. По каждую сторону Северо-южной оси он решил построить огромные железнодорожные вокзалы. От Южного вокзала к Залу Народа через Триумфальную арку пойдёт Парадная улица шириной метров сто, а может и сто пятьдесят и длиной около пяти километров, вдоль которой раскинутся каменными громадами министерства и ведомства рейха…

Под эти бравурные мысли Альберт начал клевать носом и расслабленно осунулся на спинке кожаного дивана. Спешить ему было некуда – у фюрера шло военное совещание, а это не его дело, его дело – строительство и архитектура. Новые аэродромы, военные базы и, конечно же, дворцы – его слабость. Даже бункер для фюрера он прорабатывал тщательно и со вкусом.

Из ватной перины накатившей дремоты Шпеера вырвал истошный, нечеловеческий вопль, пронзивший пространство приёмной.

– Нет, нет, нет, нет, нет! – вопил Гитлер из-за двери кабинета, а потом его крик перешёл в какой-то звериный вой.

Альберт вскочил с дивана и, позабыв про субординацию, распахнул тяжёлую дубовую дверь кабинета фюрера. Картина, представшая перед ним, повергла его в смятение: Гитлер стоял, опершись одной рукой о стол, а другой зарывшись в растрепанные, разметавшиеся по макушке волосы, генералы Кейтель и Гальдер замерли, вытянувшись в солдатской стойке, а секретарь и переводчик фюрера Пауль Шмидт затравлено смотрел себе под ноги, молча играя желваками на бледном, гипсового цвета лице. Немая пауза длилась не более десяти секунд, но Альберту показалось, что мир как будто застыл и медленно, по кирпичику начал отваливаться с такой, ещё минуту назад, надёжной мозаики нового мироустройства.

– Вызовите всех сюда! – наконец взревел фюрер, стряхнув с себя охватившую его вдруг поволоку, – свяжитесь с Герингом, пусть хоть на самолёте летит! – кричал он в трубку, которая только чудом не треснула в его побелевших от напряжения пальцах – Найдите Браухича, Гиммлера, шевелитесь, действуйте! А самолёт сбить! Немедленно! Поднимайте авиацию!

Уже через несколько минут в кабинет вбежали Борман, Мюллер, Гейдрих и Шелленберг. Они, тяжело дыша, вскинули руки в нацистском приветствии и молча смотрели на Гитлера, не понимая такой волны ярости от фюрера.

– Пятнадцать минут назад, – тщетно пытаясь унять клокочущий яростью голос начал фюрер, – с аэродрома в Хаунштеттене, – он сделал паузу, подошёл к высокому окну и устремил взгляд в мрачные, предавшие его небеса, – Рудольф Гесс, – и снова повисла пауза, которую никто не смел разбить случайным словом, – улетел в сторону Британии, – Гитлер резко крутнулся на каблуках и пронзил присутствующих резким взглядом своих голубых глаз, – Рудольф Гесс! – прокричал он, срываясь в верхние ноты, – тот самый Рудольф Гесс! Вы понимаете, что это значит!?

Все четверо замолчали и отвели взгляды в разные углы кабинета. Гитлер, тем временем, снова схватил трубку и заорал:

– Что с самолётом!? – после чего наступила пауза, разбавляемая мелким жужжанием динамика, а потом фюрер брызнул слюной в ненавистный уже приёмник телефона и, сжав зубы, то ли грозно, то ли жалобно, было уже не разобрать, заскулил: – и что, что над Ла-Маншем!? Догнать и уничтожить! – после чего он несколько раз ударил трубкой по рычагам аппарата и замер, уставившись стеклянным взглядом в полированную столешницу из морëного дуба, оперившись на неё побелевшими до хруста кулаками.