Я смеюсь и нерешительно улыбаюсь. Я готовился к встрече с Ларками, но со всем миром? Поговорим о том, как нырнуть в омут с головой.

— Не знаю, чем закончится вся эта история с секс-видео и отношениями с самой печально известной рок-звездой нашего поколения, но мой адвокат заверил меня, что моей опеке над Бринн ничего не угрожает.

Сав морщится, будто чувствует себя виноватой, затем меняет тему.

— Бринн знает?

— Да. Я не лгу своей дочери. Она знает, что я не ее родной отец, и что ее биологический отец был не очень хорошим человеком. Она также знает, что будет лучше, если мы никому об этом не скажем. Она никогда не любила своих бабушек и дедушек, так что точно бы им не рассказала. Правду знаем только мы с Бринн, Шэрон и мой адвокат. Мой отец подозревал это перед смертью, потому что Джулс доверилась ему, как главе нашей церкви, после того, как ее изнасиловали. А теперь ты и весь Интернет в курсе.

Она закрывает глаза и прижимает ладонь ко лбу, затем расстроено стонет.

— Я продолжаю повторять это. Знаю, звучит как заезженная пластинка, но мне очень жаль. Этого никогда бы не случилось, если бы не я. Надо было быть более осторожной. Надо было держаться…

— Не говори так, — перебиваю я ее. — Не смей говорить, что тебе следовало держаться от меня подальше. Вселенная вернула тебя мне не просто так, Саванна. Ты и я — это судьба. Нам предначертано быть вместе с тех пор, как ты столкнула меня с качелей во втором классе. Я влюбился в тебя еще до того, как упал на землю, так что не обесценивай этого. Не преуменьшай. Мы пройдем через это, мы все преодолеем и будем вместе. Это? Ты и я? Мы созданы друг для друга. Ты это знаешь. Я это знаю. Чертова вселенная это знает, и очень скоро об этом узнает весь мир.

Губы Саванны расходятся в легкой улыбке, а глаза вспыхивают счастьем. Затем она всхлипывает и вытирает несколько слезинок.

— Думала, ты считаешь меня негодницей. Кажется, ты говорил, что я слишком дикая и врежу тебе.

Я окидываю взглядом ее лицо. Серые глаза. Ухмыляющиеся губы. Небольшую россыпь веснушек на носу. Даже со спутанными, непослушными серебристыми волосами она идеальна. Мой идеальный шторм.

— Да. Но ты моя негодница. И моя дикарка.

Она смеется сквозь слезы, и это громко, хрипло и по-настоящему. Как солнечные лучи, пробивающиеся сквозь тучи.

— Знаешь, эту собственническую сторону, которую ты показываешь, можно считать красным флагом.

Теперь моя очередь смеяться.

— Мне кажется, красный всегда был твоим любимым цветом.

Она игриво закатывает глаза, но не отрицает этого. Не спорит.

— Хочешь потенциально хорошие новости? — спрашивает она через минуту.

В ее голосе слышна едва уловимая легкость, которую, я знаю, она ощущает лишь частично.

— Я хотела подождать, прежде чем тебе рассказывать, пока не примут окончательного решения, но сейчас самое подходящее время.

Я ложусь на кровать и держу телефон над собой. Саванна сидит в кресле на чем-то похожем на крыльцо или террасу. Сейчас около полудня, и погода, кажется, стоит прекрасная.

— Расскажи мне хорошие новости, рок-звезда.

— Возможно, нам удастся заключить новый контракт с лейблом. Теперь на моей стороне вся группа. Мы не хотим распадаться. Хотим больше гастролировать. Продолжать писать музыку. Но не в том же темпе, понимаешь? Хаммонд составил новый контракт. Он даже угрожал уйти вместе с нами, если ничего не получится.

— Серьезно?

Я, на самом деле, в шоке. Судя по тому, что я о нем слышал, он определенно показался мне марионеткой лейбла. Не ожидал, что он попытается помочь. Саванна кивает, широко раскрыв глаза, и наблюдает за чем-то рядом с экраном телефона.

— Знаю. Но в его защиту могу сказать, что он отговаривал нас подписывать первый контракт. — Она пожимает плечами. — Надо было его послушать. Новый контракт требует год перерыва между гастролями и на треть меньше выступлений. Контроль над всеми нашими треками для следующих двух альбомов и право перезаписать песни с наших предыдущих альбомов, когда истечет срок действия первоначального контракта.

У меня отвисает челюсть. Это звучит… невозможно. Удивительно, но невозможно. Лейбл ни за что на такое не пойдет. Саванна, должно быть, читает мои мысли по выражению моего лица, потому что смеется.

— Я знаю. Хэм говорит, что они, вероятно, попытаются пересмотреть некоторые пункты, но он думает, что у нас есть шанс. Им не захочется терять самую популярную музыкальную группу, особенно теперь, когда они знают, что мы с радостью найдем применение своего таланта в другом месте, а не распадемся, и не захотят терять Хаммонда.

Она морщится и слегка ерзает в кресле.

— У нас есть шанс, Леви. Реальный шанс, что это сработает. И на этот раз мы, наконец, сможем сделать это на своих условиях. Больше никаких концертов до потери пульса, никаких убийственных дедлайнов. Больше не нужно жить в автобусах и гостиничных номерах десять месяцев в году. Меньше стресса. Меньше напряжения. Только музыка и группа. И, черт возьми, Леви, это все, чего я хотела с тех пор, как мы начали. У нас действительно может получиться.

Я улыбаюсь ей. Стараюсь получить подпитку от ее радостного волнения.

Хочу ли я этого для нее? Я говорил серьезно, что ее место на сцене. Но также и рядом со мной. Как у нас все получится, если она вернется в группу? К гастролям, записям и всему, чем занимаются известные музыканты. Как долго мы продержимся?

Однажды она предпочла мне эту жизнь. Сделала бы она это снова?

— Я рад за вас. Очень надеюсь, что у вас все получится.

Я говорю правду, но часть меня противится этому.

— Как там Пол Нортвуд?

Мне нужно сменить тему, но я не знаю, почему мой мозг переключился на золотого мальчика Голливуда. Хочу поморщиться, но сдерживаюсь. Вместо этого сосредотачиваюсь на том, как губы Сав растягиваются в ухмылке.

— Опять ревнуешь, пиписька?

Я сопротивляюсь желанию закатить глаза, но не могу бороться с усмешкой. Она хихикает и виляет бровями, глядя на меня.

— Сегодня мы снимали отличную сцену. Я полуголая. Красное вино и шоколад. Было очень сексуально.

Я стискиваю зубы. Ради себя.

— Или, по крайней мере, так казалось. Пока я не вонзила ему в спину поварской нож и не столкнула с балкона виллы.

Я смеюсь, и она пожимает плечами.

— Тебе не о чем беспокоиться, Леви. У тебя нет соперников. И никогда не было.

Я улыбаюсь и стараюсь контролировать дыхание.

Возможно, не среди мужчин. А как насчет стадиона, полного зрителей? Или страны со стадионами, полными зрителей? Могу ли я соперничать с ними?

— Этот ребенок должен быть со своей семьей, — говорит мама по телефону. — Ты не должен брать на себя эту обязанность.

Я в двух секундах от того, чтобы бросить трубку. Не понимаю, почему я еще этого не сделал.

— Ее семья — я. Она должна быть со мной, там она и останется.

Я расстроен, раздражен и истощен, и эти эмоции отражаются в моем тоне. Она звонила мне не переставая со среды, когда я встречался с Ларками. В итоге, я сдался и ответил, просто чтобы положить этому конец, а затем десять минут слушал, как она отчитывала меня за то, что мне следовало ответить раньше. Будто мне мало беспокойства из-за всех придурков с камерами возле моего дома. Мне не нужно еще один раздражающий фактор, и по какой-то чертовой причине я не могу заставить себя заблокировать ее.

— Ее кровь — Хелен и Уильям. Наполовину. Ты не можешь думать, что справишься с ее воспитанием лучше них. Особенно сейчас, когда эта девушка вернулась. Леви, теперь ты замешан в сексуальном скандале? Я всегда знала, что от нее одни неприятности.

Я не стал отвечать на ее слова о Саванне. Мнение моей матери не имеет значения. Оно — просто воздух.

— Ну, что скажешь в свое оправдание? Если бы у тебя был разум, которым Бог наградил тебя, ты бы вернул ребенка Ларкам. Для тебя так лучше. Ты понятия не имеешь, какая кровь течет по венам этого ребенка.