После долгого боя «французская» эскадра Сенявина, по всем расчётам, понеся тяжёлый урон, практически утратила боеспособность. «Капитаны» обменялись рукопожатиями и пошли буксировать свои модели в отведённый им шлюпочный сарай

* * *

Антон Антонович, дождавшись, когда Пётр Кондратьевич, наконец, освободится от своих «посреднических» обязанностей, подошёл к нему. Церемонно поклонившись начальнику Морского корпуса, он с самой дружелюбной улыбкою произнёс:

— Ваше Высокородие, я вижу, у вас образовательный процесс идёт на всех парусах!

­– Какими судьбами в наших краях, господин Скалон? Как вы можете видеть, император Александр придумал забавную штуку — он периодически командирует строевых командиров в кадетские корпуса для обучения молодых офицеров теми, кто «нюхнул пороху» и знает, как всё происходит на войне на самом деле. И эти наши упражнения в Марлинском пруду, — одно их таких упражнений.

— И оно действенно? — с интересом спросил Антон Антонович.

— Безусловно! Здесь с участием настоящих боевых офицеров, мы одновременно прививаем курсантам понятие о морской тактике, и в то же время разрабатываем новые тактические построения и приёмы. В любом случае это много полезнее, чем три года заучивать наизусть латинские стихи, как это было при моём предшественнике!

— Это чудесно, капитан, но не следовало ли удалить с территории Корпуса праздношатающуюся публику? Тут могут оказаться совершенно нежелательные личности!

— Вы полагаете? У нас же нет ничего серьёзного — увиденное вами, Антон Антонович, это просто военная игра в рамках учебного процесса

— Если хотите знать моё мнение, — вмешался в разговор Гораций Эдмундович, подходя к Карцеву и Скалону в окружении стайки жадно внимающих ему кадетов — так всё это пустое, как впрочем и весь этот «Морской корпус»! Желаете иметь боеспособный флот, пригодный к тому, чтобы плавать в океанах — делайте так, как поступает истинная морская нация: отправляйте юных джентльменов на действующие корабли, под команду бывалых, опытных кэптенов. Сражайтесь в настоящих морских битвах, а не в этих потешных сражениях на мелководном пруду. Пересекаете океаны, хоть иногда выбираясь из лужи балтийского моря, — лишь тогда вас ждёт успех. Хотя, признаться, ваша сугубо сухопутная держава вряд ли когда-либо достигнет тех же высот, как и прирождённо морские народы.

— Времена меняются, — сухо ответил Карцев. — Лет двести назад португальцы и испанцы первенствовали на морях; затем их сменили голландцы. Теперь же Англия держит несомненное первенство, но кто знает, что будет далее?

— Ну, может быть, лет через двести Россия займёт её место, — со смехом отвечал Нельсон, отходя и продолжая хвастливо рассказывать окружавшим его кадетам какие-то случаи из своей морской практики.

— Какой неприятный тип! — заметил Скалон, глядя ему вслед.

— Да, надо признать, без меры самолюбив и любит пустить пыли в глаза! Однако дело своё знает, в отличие от многих других иностранцев, второпях набранных в последнюю нашу войну с Турцией! От иных из них нашему флоту чиниться откровенный вред…

— Император надеется, что вашими усилиями мы сможем обеспечить все наши флоты собственным кадром, без иностранных волонтёров. Как вы разместились в Петрегофе?

— Много лучше, чем в Кронштадте! Преподавание ведётся в настоящем дворце! Правда, расширение набора требует постройки новых корпусов, что делается ныне с большим поспешанием. Но главная беда — учителя. Придя на место начальника морского Корпуса два года назад, я обнаружил в учебной части полное неустройство. В образовании, даваемом кадетам, был просто какой-то хаос: отсутствие всякой системы, бессмысленное препровождение времени в классах. Учебников никаких не было; каждый преподавал что и как ему вздумалось по безтолковым запискам, диктование коих занимало большую часть классного времени.

Поставив себе за цель искоренить это зло, я принялся за составление руководств по всем предметам наук, проходимых в корпусе. Теперь составлены учебники по астрономии, навигации и высшей математики, готовятся пособия по алгебре, теории и практике кораблевождения — последние уже написаны Горацием Эдмундовичем, правда, на английском языке. Лишь теперь, после перевода в Петергоф началось у нас преподавание высшей математики и теории кораблевождения. И, если в Кронштадте мы сидели сиднем, не видя ни попечителей, ни шефов, то теперь всё разительно изменилось. К нам теперь командируют преподавать строевых офицеров, а лето мы проведём в практических плаваниях. Теперь вот, готовим некоторых наших кадетов для плавания на Мальту с новой эскадрой, на днях готовящейся к отплытию…

— О последнем, Пётр Кондратьевич, вы бы лучше не распространялись — сухо заметил Скалон. — Я, собственно, к вам заехал по одной надобности. У вас тут есть кадеты, не отличающиеся примерным поведением. Один из них, граф Фёдор Толстой — это ведь он пререкался во время игры? — так вот, о его проказах стало известно даже в Петербурге. Извольте позвать его, и оставьте нас наедине — я переговорю с ним о его поведении.

— Разрешите заверить вас, полковник, что последний год дисциплина во вверенном мне учебном заведении существенно укрепилась — с беспокойством заговорил Карцев. — Что же касательно названного вами кадета, от его дурные склонности есть исключительно результат семейного воспитания. Он пришёл к нам таким, и наши воспитатели, несмотря на все усилия, не смогли…

— Оставьте эти оправдания, сударь! — прервал капитан-командора полковник Скалон. — К вам нет по этому поводу решительно никаких претензий. Просто препроводите ко мне этого субъекта!

— Незамедлительно! — подтвердил Карцев и поспешил исполнить просьбу Антона Антоновича. Начальник Морского корпуса был на чин выше полковника Скалона, но с некоторых пор в управленческой практике Российской империи чины и звания стали значить удивительно мало. А вот тот факт, что Скалон — очень доверенное Государю лицо, был заметно важнее его скромного полковничьего горжета.

Через несколько минут Фёдор Иванович Толстой, всё ещё в своих промокших насквозь тюленьих сапогах, предстал перед полковником.

Прежде чем что-то сказать, Скалон внимательно осмотрел юношу. Высок, красив, дерзок. На немного тяжеловесном лице опустившегося херувима застыло выражение презрения и скуки. Странное отношение к жизни в столь юном возрасте!

— Как вы поживаете, сударь? — осторожно начал разговор Скалон.

— Благодарю, вполне прилично — равнодушно ответил юнец, глядя при этом вниз, на свои хлюпающие сапоги.

— Понравилась ли вам игра, в коей вы имели честь участвовать?

— Да, не знаю. Дурь какая-то. То же самое можно было бы сделать на плацу, безо всяких ботфорт на гуттаперчевой коже!

— Понятно. Вы не одобряете ваше обучение?

— Не, ну стало лучше в Петергофе, — сквозь презрительную ухмылку молодого графа прорезалось выражение «начальство иногда всё-таки чего-то делает». — Кормить стали весьма преизрядно… преподаватели стали меньше молоть чепуху! Но в целом — прав этот англичанин. Если императору нужны справные моряки — сажаёте нас на корабль и вперёд!

— А вы желаете на корабль? — будто невзначай спросил Скалон, записывая что-то в свою книжечку для заметок.

— Я-то? Можно! Ну, правда, я уж передумал идти в моряки…

— Вот как?

Скалон перестал писать и поднял глаза на своего собеседника, внимательно вглядываясь в равнодушно-затуманенные глаза графа.

— В гусары. Я пойду в гусары! — сообщил юный граф, и в глазах его впервые появился проблеск интереса к происходящему.

— Вы полагаете, ваши склонности бретёра получат в гусарском полку должное своё развитие? — с иронией спросил его Скалон.

— Да! — дерзко отвечал Толстой, с вызовом глядя на полковника. — Я самолюбив и горд, и не спускаю никому оскорблений. И что же с того? Разве офицер должен вести себя по-иному?

— Не спускаете в свой адрес оскорблений? Это замечательно… Однако же, обратите внимание, граф: среди нас есть лицо, постоянно оскорбляющее всех русских подданных, а следовательно, и вас тоже. Некто, известный вам, нагло заявляет, что наш флот ничего не стоит; что Морской корпус бесполезен и должен быть распущен; что русские безтолковы и тупы. Конечно же, я говорю про господина Нельсона.