Явился граф Орлов; спешно приехал Ушаков, крайне удивлённый отведённой ему ролью в коронационных торжествах. Вроде бы всё было готово, но я ждал коронации со смешанным чувством. Этот день многие из дворян воспримут, как открытое объявление войны, и я ничего не смогу с этим поделать.
Но внешне всё оставалось спокойным. Мы жили то в Кремле, то во дворце Безбородко, любезно предоставленном Александром Андреевичем, и каждый переезд из одного места в другое давал повод к торжественной процессии. Двор выезжал также в окрестности Москвы: в монастыри Троицкий и Воскресенский, именуемый также Новым Иерусалимом. Наталья Александровна очень хотела там побывать: монастырь сей расположен в прелестной местности, а еще более интересен оттого, что его церковь построена по образцу Иерусалимского храма и известна изразцовыми изображениями страстей Христовых. В последней поездке, состоявшейся перед коронацией, нас сопровождал митрополит Платон.
С интересом осмотрел я этот величественный монастырь. Я видел его ранее, в «прежней жизни», но тогда передо мною предстал новодел; ведь Новый Иерусалим был полностью разрушен во время войны. И как бы мне так сделать, чтобы этого дерьма вообще не было….
Сравнить, насколько «старый» монастырь был похож на новый, мне не удалось — я уже толком и не помнил, что видел в первый раз. А вот то, что строение связано с именем человека, инициировавшего настоящую религиозную катастрофу, я не вспомнить не мог.
— Вот храм патриарха Никона, своими неловкими действиями приведшего нашу церковь к гибельному расколу. И вам, владыка, предстоит сделать всё, чтобы залечить эту рану! — пафосно заявил я.
«Единоверие» — давняя задумка митрополита. Платон давно уже всячески склоняет иерархов лояльно отнестись к старообрядам.
— Ваше Величество, прежде всего я хотел бы истребить само название «старообрядцы, и никогда не называть более наших православных соотечественников „раскольниками“ или „старообрядцами“, ибо в Церкви ничего нового нет и нет „новообрядцев“. Теперь надобно называть всех „соединенцами“ или „единоверцами“, на что они, особливо на последнее, по предложению моему и согласными быть сказываются, а потому и церковь их именовать единоверческою».
И эта «единоверческая» церковь — вот, что будет продвигать владыка Платон в ближайшее время. «Единоверческая» — это значит, что в ней будут служить и раскольники по своим обрядам. Здесь я мог только поддержать его.
— Не могу не согласиться с вами, святой отец! Все эти мелкие различия в богослужебном чине — право же, какая это ерунда! Будто бы Господу действительно интересно, как в честь его кладут крестное знамение — двумя или тремя перстами.
— Вы получили текст Манифеста? Все приходы готовы его зачитать?
— До поры текст сей хранится в епархиях, — отвечал Платон. — Хотя он и запечатан в пакеты, есть вероятие, что кто-то по любопытству откроет их раньше времени. Вы выдадим пакеты приходским священникам за два дня до коронации.
— Благословите меня, святой отец, — немного смущённо попросил я.
— Нет сомнений, что дело сие угодно Богу! — горячо отвечал старец. — Мы сделаем всё возможное, чтобы в точности исполнить вашу волю!
— Будьте уверены, я сделаю всё, как обещал! — подтвердил я своё намерение относительно Патриаршества.
На том мы расстались. Садясь в карету, я ещё раз взглянул на творение патриарха Никона. Красиво! Ведь человек старался и, конечно, желал своей пастве добра… а получилось, как получилось. Что-то ещё выйдет у меня? Благие намерения иной раз уводят нас совсем не туда!
— Сашенька, ты действительно думаешь, что наши православные обряды не важны? — обеспокоенно спросила меня Наташа, когда мы попрощались с Платоном и сели в карету. — Меня вот иначе воспитывали: надо строго держаться своей веры, не уступая ни пяди, ибо ставка тут — бессмертная душа человеческая!
— Не знаю, милая, не знаю… Думаю, что никто точно не знает. Мы можем лишь догадываться, что для Господа важно, а что нет. Есть ведь лишь один достоверный источник — Евангелие, но там решительно ничего не указано на предмет, сколько перстов надо складывать, когда крестишься… и даже не содержится и слова о крестном знамении. В Евангелии сказано, что креститься надо водой, причащаться хлебом и вином, и молиться «Отче наш», а больше там нет ничего; всё остальное суть домыслы человеческие. А раз так, то и нам с тобою позволено немного «подомысливать», не так ли?
— Не уверена, — задумчиво произнесла супруга, всё тревожнее глядя на меня. — Молитвы и каноны составляли святые отцы, известные мудрости и праведностью, а нам с тобою до них далеко!
— Ну, вот подумай сама. Господь бог сделал людей по своему образу и подобию, а значит, мы можем немного предугадать его замыслы — не полностью, но в какой-то мере.И я так понимаю, что Господь Бог — это очень-очень большой начальник. Мне, как ты знаешь, немного пришлось походить в шкуре «большого начальника», и могу сказать тебе определённо, что разумный руководитель ни за что не будет вникать во всякие мелочи — кто с какой стороны кладёт молоток, за сколько ударов забивает гвоздь, сколькими перстами крестится… Это всё не влияет на суть дела. Руководителю главное, чтобы в целом дела шли в правильном направлении, а уж все эти мелкие детали ему неинтересны. Рискну предположить, что Господу решительно всё равно, заходишь ли ты в храм с покрытой головой или простоволосой, сколько свечей ты возожжёшь, и сколько поклонов отобьешь. Вот что действительно скверно — это когда подчиненные за деревьями не видят леса, мелочной суетой подменяя реальное дело.Если единоверческие церкви Платона помогут избежать новых самосожжений, дискриминации, репрессий — это для Господа много важнее, чем если все будут молиться ему строго тремя перстами.
— Ты говоришь так, будто бы знаешь это! –с досадой произнесла Наташа. Ей явно не хотелось расставаться со сложившейся с детства картиной мира.
— Те, кто говорит обратное, точно также ничего не знают.
— Но это боговдохновенные люди, которым являлись ангелы и даже Богородица…
— Это они так думают. Может, это не ангелы были? Сатана, если что, тоже бывший ангел!
— Ты говоришь ужасные вещи, должно быть, чтобы дразнить меня! — обиделась Натали.
— Нет, я верю в это. Эти мысли подсказывает мне жизненный опыт. Но ты можешь думать иначе, никто тебя, мой свет, не неволит. Свобода — вот девиз нового царствования!
— Скажи, любовь моя, ты действительно желаешь сделать все эти изменения в церкви? Патриаршество и единоверие?
— Да, действительно. Мы уже обсуждали это много раз и с митрополитом Платоном, и с Амвросием.
— А кто будет патриархом?
— Я, право, не знаю. Ведь я не буду решать, кому становиться главою церкви, владыки сами определят это на церковном Соборе. Я бы хотел Платона, но не буду влиять ни на что. Раз они теперь патриаршество, пусть сами разбираются. Главное, чтобы они исполнили свою часть сделки… а я исполню свою.
Глава 12
Коронационная церемония совершилась пятого апреля, в день Светлого Христова Воскресенья, в Успенском соборе. Посередине храма, напротив алтаря, устроили помост, на котором возвышался императорский трон, а в стороне, на небольшом от него расстоянии был установлен чуть меньшего размера трон императрицы. Справа и слева устроили места для императорской семьи, а вокруг ступени для публики. Я сам сам возложил на себя корону, потом короновал императрицу, сняв с себя венец и дотронувшись им до головы супруги, на которую тотчас же надели малую корону. После обедни, причастия, миропомазания и молебна мы прошли к красному крыльцу, с возвышения которого я и прочёл манифест об освобождении крестьян… и ещё много всего.
Признаюсь, глядя на перекошенные лица придворных, мне самому стало страшно. Одни вельможи краснели, другие бледнели, третьи вытирали испарину на растерянных лицах… Чтобы заглушить это беспокойство, я взял бравирующий тон, будто бы всё это — рутина и ерунда. «Вот такие дела. Привыкайте, суки!» — мысленно закончил я свою речь и сошел вниз. К счастью, рядом в этот момент находились граф Суворов-Рымникский, граф Орлов-Чесменский и пока ещё нетитулованный Фёдор Фёдорович Ушаков, трогательно намекая на единство в поддержке моего правления и армией, и флотом, и… кое-кем ещё. Думаю, все всё поняли.
