В Пеллу мы решили не ездить — из Царского Села ехать туда далековато, к тому же нам точно было известно, что усадьба эта находится довольно далеко от Петербурга, не достроена, и требует больших вложений, так что под резиденцию она не пойдёт.

Пока мы развлекались таким образом, наша свита стала партиями, через сутки одна после другой, отправляться в Москву. Сделано это было, чтобы все могли без спешки и тесноты разместиться в путевых дворцах. Вслед за ними отправились и мы.

После пятидневного путешествия являлись последовательно одни за другими в Петровский замок, расположенный у Московских ворот. Это здание было выстроено императрицей Екатериной для краткосрочных остановок, ибо обычай предписывал государям каждый раз торжественный въезд в Москву. Здание было отстроено в то время, когда императрица Екатерина предпочитала готическую архитектуру всякой другой, но в общем, производит впечатление бесформенной массы. У него мрачный вид, и он скверно расположен: с одной стороны запущенный парк, с другой — большая дорога, пересекающая открытое голое пространство. Хотя город находится всего только в четверти часа езды, но из Петровского дворца его совсем не видно. Несмотря на радикальное сокращение двора, все придворные оказались плохо размещены, а ведь нам простояло прожить тут добрых две недели, пока в самой Москве готовилась коронация и торжественный въезд.

Всё это время московская публика приезжала в Петровский дворец, чтобы представиться новым императору и императрице. Эти приёмы были занимательны — я мог познакомиться с видными московскими аристократами, известными совей оппозиционностью петербургскому свету, — но крайне утомительны и отнимали много времени. Между тем я хотел смотреть Москву и Подмосковье — присутственные места госпиталя, и, конечно же, частично принадлежавшую мне текстильную фабрику Грачёва. Пришлось ввести приёмные дни, после чего я смог свободно, хотя и «инкогнито», ездить в Москву. Надо сказать что поездки эти принесли мне мало удовольствия — вследствие оттепели дороги сделались почти непроезжими. Карета, в которой находились мы с императрицей, каждую минуту грозила падением, но нас это лишь забавляло.

— Не боишься ли ты любовь моя? — спросил я Наташу когда мы проезжали особенно ужасный буерак

— Как можно, Сашенька! Я всегда помню, чьей дочерью я являюсь, да и супруг мой, как говорят, не зря получил свой Георгиевский крест!

— Ну вот и молодец! — похвалил я жену, звонко целуя её в ухо.

— Ааай, злодей! — громко заверещала супруга, шутливо отбиваясь перчаткой.

27 марта, в Вербную субботу, состоялся торжественный въезд императорской четы в Москву. Поезд был громадный, войска тянулись от Петровского дворца до дворца Безбородко. Все гвардейские полки прибыли из Петербурга, согласно существующему в подобном случае обыкновению.

Кортеж задержался в Кремле, где мы обошли соборы и поклонились мощам. Оттуда двинулись дальше и в девять часов вечера прибыли ко дворцу Безбородко, отправившись из Петровского еще около полудня.

Дворец принадлежал князю Безбородко, канцлеру, который только что отделал его для себя с необыкновенной роскошью и изяществом. Князь предложил его нам с Наташей на время коронации, так как кроме Кремлевского дворца другого помещения в Москве не было, и даже императрица Екатерина, в последний раз как была в Москве, поселив нас с Костей в Кремле, сама имела пребывание по большей части в частных домах: императорский дворец давно сгорел. Дворец Безбородко стоял на окраине города, в одной из самых красивых его частей. При нем был небольшой сад, отделенный прудом от дворцового сада, прекрасного места общественного гулянья. Дворец не был стиснут постройками, и из него открывался обширный вид, что делало пребывание в нем более приятным, чем в Петровском. Мы с Наташей и великой княжной Александрой поселились в нем, а великий князь Константин вместе со своим двором остановился напротив, в здании, называемом «Старым сенатом». Двор провел во дворце Безбородко лишь несколько дней, а в среду на Страстной неделе переехал с большой пышностью в Кремль готовиться к коронации.

Кремль не сильно переменился с тех пор, как я последний раз видел его. И в тот раз, и теперь он производил на меня очень странное впечатление. Я, рождённый на исходе 20-го века, два раза видел Кремль вживую и много раз — на экране, но это всё не то! Тот замок, к которому я привык, выглядел, как новодел: идеально ровная кладка, прекрасный качественный кирпич, всё приглаженное, прилизанное, и какое-то неживое. А вот этот Кремль — это совсем другое дело! Древний, крошащийся кирпич, покрытый полусмытой дождями известью, трещины, из которых росли берёзки, лестничные ступени, наполовину стертые сапогами опричников и стрельцов… в общем, разница была, как между седовласым живым ветераном, облачённым в прадедовскую кольчугу, шлем со следами от татарских сабель, и пластмассовым манекеном в китайской бутафории и плаще из ацетатного шёлка.

Сам по себе дворец оказался недостаточно велик, чтобы вместить всю императорскую фамилию, поэтому мы с супругой поселились в Архиерейском доме, а Константин — в Арсенале. Наташа постоянно шушукалась с великой княгиней Анной и оставляла ее только в сумерки. Жена Константина вечно была печальна: пребывание в Москве не имело до сих пор для нее ничего привлекательного, а неприятного было достаточно. Все окружавшее не только не восхищало ее воображения, но подавляло и щемило ей сердце. Однако по вечерам, глядя на на древнюю красоту Кремля, освещенного ярким лунным светом, восхитительно отраженным всеми золочеными куполами соборов и церквей, любой испытывал мгновение невольного восхищения, воспоминание о котором никогда уже не изгладится из памяти.

Однако, я не забывал и о делах.

Пока до коронации оставалось несколько дней, мы осмотрели все потенциальные московские и подмосковные резиденции: успели съездить в село Коломенское — место рождения Петра Великого, в Царицыно, где прелестно расположен Баженовский дворец, так не понравившийся когда-то Екатерине, в Коньково, в Булатниково, и в село Архангельское, которым владел князь Николай Голицын. Чтобы не терять время даром, я совершал все эти поездки в больших шестиместных, а иногда даже восьмиместных каретах, и всю дорогу мои секретари — Сперанский или Попов, — читали мне доклады о текущих делах, военные рапорты и разного рода всеподданнейшие прошения. Я опасался, что Наташа будет скучать, но, к моему удивлению, она довольно-таки внимательно слушала и даже задавала докладчикам вполне уместные вопросы.

Итак, мы осмотрели все московские и подмосковные резиденции. Понятное дело, Кремль никто трогать не будет. Недостроенное Царицыно, видимо, надо будет попробовать продать. Коломенское, столь тесно связанное с именем Петра, придётся оставить в казённом ведении, но и оставлять его без применения тоже неправильно. Пётр бы не одобрил! Видимо, надо применить под учебное заведение. Академия Сельского хозяйства… почему бы и нет?

Посмотрели мы на дворцы в Булатниково и Коньково — оба не закончены из-за последней войны со Швецией. Прекрасные места, но как их применить? В Коньково выстроен один этаж, в Булатниково здание заведено под крышу и так оставлено. Ладно, попробую тоже продать; но если нормальной цены не дадут, значит, придётся придумывать что-то ещё! Долго гуляли мы по прекрасному Лефортовскому парку, рассматривая Екатерининский дворец. Это здание строилось уже много лет и было почти закончено; оставалась лишь выполнить отделку Тронного зала и еще нескольких помещений. Пожалуй, это просторное здание было бы лучшим кандидатом на роль московской императорской резиденции! Вот только часто ли мы будем появляться в Москве…

* * *

До коронации оставались уже считанные дни. Явился генерал-фельдмаршал Суворов; мы вместе распределили вокруг Москвы верные мне военные силы, так, чтобы пресечь любые волнения или мятеж, очень возможный после оглашения манифеста об освобождении крестьян. Я ожидал не столько даже враждебных действий со стороны дворянства (эти не смогли бы так быстро отреагировать), сколько спонтанных взрывов возмущения среди крестьян, ожидавших, конечно же, освобождения с землею. На этот счёт Суворов и его войска были очень подробно проинструктированы не допускать каких-либо жестокостей, действуя прежде всего убеждением.