— Почему же? — снова спросил Тон, с возрастающим изумлением глядя на меня.

— Если вас помают, то пыткой смогут выведать сведения о тайном обществе; это недопустимо, поскольку оно должно будет действовать даже и после восстания, чем бы оно ни кончилось! Также будьте готовы, что для победы вам придётся делать очень нелицеприятные вещи, о которых лучше никому не знать. Поджоги, убийства, террор, подрывы и многое, многое другое — всё это должно остаться тайной. Нет такого морального принципа, который вам нельзя было бы переступить ради ослабления мощи Британии! Только после этого вам следует прибегнуть к помощи французского и голландского флотов, которые будут громить транспорты, подвозящие в Ирландию подкрепления для английской армии; и тогда вы сможете победить! Это потребует времени: поэтому я бы вам рекомендовал отложить восстание на следующий год.

Тон задумчиво покачал головой.

— не думаю, что это возможно. В сущности, восстание во многих местностях уже началось, а репрессии уже достигли такой степени и размеров, что терпеть это уже просто невозможно! Теперь в Ирландии установилась самая отвратительная тирания, под какой когда-либо стонала нация: в моей стране нет ни одного человека, которого нельзя было бы выхватить из его дома в любой час дня и ночи, подвергнуть заточению, и обращаться самым жестоким и оскорбительным образом, причем он вовсе не знал бы даже, в каком преступлении он обвиняется и из какого источника вышло донесение против него. Я знаю примеры, когда люди в Ирландии ставятся на острые столбики, пока не лишатся чувств; когда они приходят в сознание, их снова ставят, пока они не падают вторично; и все это, чтобы исторгнуть от пытаемых страдальцев признание либо в их собственной виновности, либо в виновности их ближних. Людей подвергают полуповешению, а потом полузадушенных возвращают к жизни, чтобы страхом повторения этого наказания заставить их признаться в преступлениях, в которых их обвиняют. Широчайшим образом применяется засекание до смерти, причем ни власти, ни исполнители не подвергаются никакой ответственности за то, что «исправительное» наказание, предпринятое ими, превращалось (будто бы случайно) в квалифицированную смертную казнь. Особенной свирепостью отличаются солдаты нетуземного происхождения, привезенные специально для усмирения из Англии. Солдатские постои кончаются убийствами хозяев, изнасилованием их жен и дочерей, разграблением имущества, а иногда с целью скрыть все эти злодейства — поджогами домов. Наши сторонники тоже начали убийства: иногда из засады, иногда же отряд инсургентов является в поместье и требует выдачи искомого лица под угрозой истребления всех остальных, и если выдача не происходила тотчас же, нападавшие приводят в исполнение свою угрозу. Необыкновенно участились убийства сыщиков, а также свидетелей, дававших показания в политических процессах в пользу обвинения, судей, известных своей суровостью, администраторов, проявлявших наибольшую активность. Англичане отвечают на такие нападения сжиганием домов, где приблизительно, по их расчету, могли укрыться убийцы, а иногда целых деревень, откуда они могли получить помощь. Мы доведены до последней крайности! Ирландцы готовы восстать, с моим руководством или без такового!

— Ну что же, это ваша страна и ваш выбор. Я советовал бы отложить дело; но если вы выступите, готов вас поддержать, поставив вам десять тысяч мушкетов и восемьдесят орудий. Это трофейное польское оружие, которое невозможно связать с Россией. Для обучения ваших канониров вам надо истребовать французских или голландских инструкторов.

— Но как мы доставим это оружие в Ирландию?

— Наши силы сделают это. И, по поводу, скажем так, «взаимных расчётов»: в обмен на наши услуги мне нужны будут гавани — две или три базы на побережье Ирландии для нашего флота. Вы согласны? Тогда предлагаю закрепить это письменно!

* — Карно — военный министр республиканской Франции.

Глава 10

Семейная жизнь не всегда радует нас конфетами и букетами; и последние несколько дней Наталья Александровна вела себя очень нервозно. Постоянно от неё следовали какие-то намёки в стиле «я тобою недовольна, а за что — догадайся сам». Это было так непохоже на неё, всегда разговорчивую и приветливую, что я просто терялся.

И вот опять: за завтраком она сидит мрачная, совершенно ничего не ест, и вдруг задаёт крайне странный вопрос:

— Я вижу на тебе красивый измайловский мундир… Ты теперь будешь носить его постоянно?

— Я шеф полка. Отчего же его мне не носить?

— Ну конечно! — гордо и мрачно отвечала супруга и демонстративно отвернулась.

Да что ты будешь делать!

— Наташенька, если ты из-за Жеребцовой, то объясняю ещё раз: она приходила ходатайствовать за брата Николая. Я ей, и вправду, кое — что обещал, но это конфиденциальная информация…

— Да плевать я хотела на Жеребцову! — вдруг рассердилась жена, да так, что вся покраснела. — Ты совершенно не слушаешь меня!

Я отставил от себя тарелку и кинул на стол салфетку из-за шеи.

— Ну вот теперь слушаю, и очень внимательно. Что у нас не так?

— Я хочу, чтобы ты дал мне зарок — никогда самому не участвовать в войне!

Гм. Вот тебе и раз. Никогда бы не догадался, что речь пойдёт об этаком предмете!

— Как это странно! Ты же дочь генерала, неужели тебе так это невыносимо?

— Даже более, чем ты можешь себе представить! С детства я видела, как военная служба разлучает моих родителей. Я знаю, как много мой отец воевал, сколько раз он был ранен. Это ужасное чувство — знать, что в любой момент можешь потерять самого близкого человека! Я прожила с ним с младых ногтей и до сих пор, и не могу вынести мысли, что это предстоит мне до самой смерти!

Ах, дорогая моя Натали! Как легко пообещать что-то, и как трудно сдержать обещание, когда долг перед миллионами подданных потребует его нарушить…

— На самом деле, моя дорогая, нет никакой необходимости мне самому участвовать в сражениях. Полагаю, этого никогда не случится!

— Нет, не так!

Она взяла мою руку и положила себе на живот.

— Представь, что это твоя Библия. Поклянись своим будущим дитя, что никогда не войдёшь на поле сражения!

Дитя… ДИТЯ!!!

— Наташа! Боже мой! Неужели!

Порывисто обняв её, я целовал мокрые от солёных слёз глаза, рассыпанные по лицу локоны волос, мягкие податливые губы.

— Но ты уверена?

— Доктор Вейкарт полагает, новость достоверная. Доктор Рождерсон предлагает подождать до появления утренней тошноты… и сегодня она у меня была!

— Ооо! Как это замечательно!

Ну вот, всё и разъяснилось. Перемены настроения — кажется, это связано со скачками «гормонального фона». Ничего, всё утрясется!

И, окрылённый, я поспешил «на службу».

Никогда ранее я не был отцом, и, разумеется, такая новость заставила меня серьёзно задуматься — а что у нас вообще с родовспоможением? Немедленно вызвал доктора Самойловича и поставил ему задачу устроить самую лучшую перинатальную больницу.

Первое дело — это санитария и гигиена. Тут у нас, как оказалось, были сложности с антисептиками. Разумеется, у нас был спирт, но он не везде пригоден. Производство йода пока не было налажено, хотя Лавуазье уже сумел в лабораторных условиях выделить этот металл.

Тут я вдруг вспомнил такую вещь, как прополис. Пчеловодство в России вполне себе в ходу — отчего бы не использовать этот природный антисептик? Приказал немедленно начать эксперименты с этой штукой, благо вещество вполне известно и доступно. Ещё один распространённый антисептик, уже существовавший в это время — ляпис, то есть нитрат серебра. Также, поставил химикам задачу изыскать перекись водорода (гипнозом из моей головы удалось добыть сведения, что она добывается путём электролиза).

Кроме того, мы к этому времени достигли успехов в развитии обезболивания. Эфир (диэтиловый эфир) уже был был известен. Получался он очень просто: перегонкой спирта и серной кислоты при температуре 150 градусов Цельсия. Сам эфир для облегчения болей известный английский врач и химик Томас Беддоус использовал уже с 1795 года. Доктор Самойлович разработал гуттаперчевые маски и отработал дозировку в каплях в минуту. При кесаревых сечениях эта штука была бы актуальна.