И надо же было такому приключиться, что Коля «прокололся». Неведомым шальным ветром занесло в его бесшабашную ушастую башку непонятное, но нежно звучащее для непосвящённого словечко. И однажды он им воспользовался. При прощании, лобзая пальчики «ладным чинушечкам в мундирчиках», он выплеснул с наигранно-неизбывной тоской: «До свидания, бесценные мои профурсеточки! Как перетерпеть мне предстоящую разлуку? Не перенесу!». И те откликнулись той же шутливой взаимностью.

Сколь же неистовым оказалось возмущение Авергун и Торховой, когда знакомая «филологиня» просветила их, что понятие «профурсетка» имеет сложную этимологию. Этот с позволения сказать термин заимствован от древних римлян, у коих, наряду с «лупой» (волчица), обозначал легкомысленных девушек, ловящих свой шанс. Века спустя, в Англии и Франции им обзывали тех продажных девок, что сами предлагают себя. Перекочевав в Россию, понятие осело в уголовной среде, трансформировавшись в «профуру». Короче, это слово со сложной исторической судьбой означает, ни много ни мало… дешёвую проститутку.

– Что! Дешёвая проститутка! – услышав резюме, вскричала почти целомудренная Мелисса Марковна, и упала в непродолжительный обморок.

– Ну, на худой конец – просто проститутка! – в приступе отчаяния стенала верная мужу и мало что уже соображавшая Ульяна Васильевна. – Но дешёвая! Нет, это выше моих сил! Хотя… Даже и не скажу, что лучше: дешёвая шлюха или дорогая? Миля, как ты думаешь?

– Ах, оставь меня! – оттирала виски в приступе мигрени и сценически ломала руки, целованные подлым циником, Авергун. – А что правильнее: незваный гость хуже татарина, или незваный гость – лучше татарина?

Придя в себя, бесконечно уязвлённые в собственной женской слепоте и доверчивости, помощницы прокурора бескомпромиссно постановили: «В пятый кабинет больше не ступит нога этого нахала и проходимца! Этого коварного пустобрёха!»

И напрасно лепетал, тужась им что-то втолковать, пришибленный ужасной вестью Николай, с треском выставленный за порог при очередном визите. Бесполезно он «обрывал» телефоны «раздраконенных прокурорш», стараясь разжалобить их сердца. Безуспешно выступал в роли парламентёра и Алексей, вступаясь за друга. Несчётные дипломатические усилия, направленные на улаживание межведомственного конфликта, оказались тщетны.

И вот сегодня Бойцов пожаловал с «тортом мира». От лобовых атак он решил перейти к манёврам, обзываемых «тихой сапой». Выждав, когда из кабинета помощников прокурора удалится посетитель, он просунул внутрь кабинета коробку, а дверь тотчас прикрыл, оставшись в вестибюле неопознанным. Теперь выйти наружу из кабинета номер пять было реальным лишь при условии принятия льстивого подношения.

Диалог между Авергун и Торховой, доселе обсуждавших жалобу ходатая, стих, подобно морю при полном штиле. Оттуда доносилось только внезапно участившееся дыхание женщин.

Первой не выдержала любопытная Торхова, тихонько подёргавшая дверь и осторожно заглянувшая в щёлочку притвора. Однако из залитого солнечным светом кабинета невозможно было различить, что происходит в полутёмном вестибюле. Да и Николай предусмотрительно отступил вбок.

– Брать или не брать? – принялась размышлять вслух Ульяна Васильевна.

– Бойтесь данайцев, дары приносящих! – предостерегла её Мелисса Марковна. – Щас кэ-эк шандарахнет!

Общеизвестно, что томление неизвестностью для женщины – вещь непереносимая. Торхова повторно подёргала дверную ручку, пошепталась с подругой и даже принюхалась к коробке. Тем временем проницательная Авергун позвонила по телефону Подлужному и без предисловий спросила:

– Брать или не брать?

– Я не знаю о чём речь, – прикинулся простачком Алексей, – но брать надо.

Торхова в очередной раз прикоснулась к коробке, колеблясь, переглянулась с Авергун, и, наконец, приняла «залог перемирия».

Сознавая, что промедление смерти подобно, что железо куют, пока горячо, Бойцов тотчас, со сверхсветовой скоростью просунул свой гладко выбритый «бильярдный орган мышления» в кабинет, остальное, оставив снаружи. Возник эффект, именуемый в цирковых аттракционах «говорящая голова».

Ослеплённый солнечными лучами, пытаясь из неудобного положения отыскать взглядом Торхову, испуганно ойкнувшую и отпрыгнувшую в угол, Коля непродолжительное время молчал, потешно водя выпученными глазами.

Привыкнув к свету, «голова профессора Доуэля»¹⁹, глотку которой слегка передавило дверью, принялась хрипло вещать, выкрикивая фразы, ясные исключительно осведомлённым лицам: «Повинную голову меч не сечёт! А уж если сечёт, то валяйте сразу, чтоб без мучений… Как на гильотине!»

Женщины не знали, что и делать: то ли смеяться, то ли снизойти до раскаявшегося незадачливого грешника.

– Ну что, Ульяна Васильевна, может, простим повинную голову? – отозвалась отходчивая Мелисса Марковна.

– А стоит? – засомневалась подруга.

– Дадим уж ему последний шанс, – протянула Авергун невидимую «руку помощи» Бойцову. – Вы же больше не будете, Николай?

– Н-не буду! – давясь спазмами, спешно заверила «говорящая голова».

– Слово?

– Слово, слово! – поспешно поклялся сыщик.

– Бог с вами, заходите.

Примирение состоялось. Четвёрка разместилась за столом и приступила к ритуальному чаепитию, символически даже чокнувшись чашечками.

– Вы, Коля, относительно легко отделались, – уже посмеиваясь, подвела итог размолвке Мелисса Марковна.

– В мире всё относительно, – отозвался тот. – Миг отсидки, пардон, попой на электрической плитке почудится вечностью, а ночь с очаровательной девушкой – прекрасным мигом.

– Или вот ещё на заданную тему, – развил соло друга Подлужный. – Двое рецидивистов в камере «по фене ботают»²⁰. Один на нарах развалился, а другой в классической позе – руки за спину – из угла в угол шастает: сколько дней отсидки осталось, вычисляет. И второй спрашивает у того, что на нарах: «Слышь, Вован, я любую фигню понимаю, но что такое теория относительности, не въезжаю». «Чухан! – насмехается тот. – Это же элементарно. Сейчас, допустим, ты что делаешь?». «Как что? Хожу». «Это ты думаешь, что ходишь, а в натуре ты – сидишь».

На радостях приятели готовы были рассыпаться в байках и анекдотах до бесконечности, если бы слаженный дуэт не прервала секретарша Римма, пригласившая их на заслушивание к прокурору.

9

С работы домой Подлужный добрался поздним вечером. Несмотря на это, у него хватило сил на приличный кроссик, после которого он принял тёплую успокаивающую ванну, а также почитал в постели для нервной разрядки О`Генри. Окончательно снимая напряжение, Алексей по привычке «занырнул» в приятные годы студенческой молодости.

…В то раннее утро будильник в комнате номер тридцать девять студенческого общежития зазвенел в половине пятого. Подлужный резким, но невесомым и отработанным ударом ладошки утопил кнопку часов, прерывая лихорадящую трель – трое его компаньонов по комнате продолжали безмятежно спать. Алексей поднялся с кровати, на цыпочках пробежал по прохладному полу к окну и, ёжась, глянул за стекло. Увиденное его не обрадовало.

Ноябрь того года отличался по-женски капризной и непостоянной погодой: заморозки и снегопады перемежались оттепелями. Вот и накануне было ощутимое потепление, но текущей ночью резко похолодало, а затем на улице закрутила снежная круговерть. На дорогах намело сугробы. Ненастье означало, что студенту Подлужному следовало отбросить мечты о продолжении сна и поспешить к медсанчасти авиационного завода, где он подрабатывал дворником.

Студента зябко передёрнуло. Он протяжно зевнул. Алексей не выспался, поскольку накануне засиделся допоздна: на него снизошла муза поэтического вдохновения, и он, впервые в жизни, накропал наивные и неуклюжие любовные вирши… Впрочем, лирика даже Пушкина не освобождала от исполнения прозаических обязанностей. И потому Подлужный, покорно кряхтя, засобирался на отнюдь не романтическую работу.