– Он… Нам до дворца культуры Свердлова, – с неуверенными нотками в голосе протянула Серебрякова.
– Дворец культуры Свердлова! – властно распорядился Алексей в адрес таксиста, захлопывая пассажирскую дверцу.
– Дворец культуры Свердлова, – прозвучало для пассажиров объявление водителя автобуса, в котором ехал и Подлужный. – Следующая остановка – улица Чкалова.
– Опля! – отвлекаясь от дум, непроизвольно воскликнул старший следователь. – Чуть не прозевал. На следующей мне выходить.
И он сквозь скопление пассажиров стал протискиваться к выходу.
Глава четвёртая
1
Дисциплина и законопослушание – великая вещь. И пусть начальник райотдела милиции Бодров, принимая от Подлужного отдельное поручение, стенал о его нереальности, на деле же он обеспечил выполнение предписания в точности и в срок. В десять ноль-ноль следующего дня в прокуратуру прибыла вся смена, находившаяся на дежурстве в медвытрезвителе в ночь с 26 на 27 апреля. Даже уборщица.
Проанализировав состав явившихся, Подлужный оставил «на десерт» дежурного, фельдшера и техничку. В первую голову его занимали постовые, обслуживавшие палаты. Их было четверо: трое мужчин и одна женщина. В Среднегорске на миллион сто тысяч жителей приходилась единственная женская палата для вытрезвления, рассчитанная на четырёх пациенток. Трудно поверить, что сравнительно недавно численность «назюзюкавшихся» до непотребного состояния представительниц рода Евы, соблазнённых Зелёным Змием, можно было сосчитать на пальцах одной руки. И того сложнее было представить, что существовали двуногие скоты, жаждавшие обладать ими.
Из трёх постовых мужского пола предстояло «вычислить» для ключевой акции – опознания – «любителя лихого аттракциона» в туалете. Если он, конечно, не плод вымысла Регины Платуновой. Алексей ответственно относился к данному выбору, учитывая, что Платунова в ту ночь была пьяна и видела насильника, как сие ни парадоксально звучит, мимолётно. Неудачная попытка могла лишить её уверенности и отразиться на установлении истины. Нельзя было допустить, чтобы в органах продолжала «пастись» паршивая овца. Вместе с тем, не хотелось и противного – «натянуть» эпизод до изнасилования, если такого не было. Короче: и хочется, и колется, и мама не велит.
Один из постовых, Ронжин, отпадал сразу, поскольку по возрасту явно «перевалил» за четвёртый десяток лет. Выбирая из двоих оставшихся, сержантов милиции Волового и Малышева, соответственно тридцати одного года и двадцати семи лет, следователь предпочёл «стартовать» с более зрелого. И не потому, что Воловой проявлял признаки нервозности. Просто Малышев со своими впалыми щеками не тянул на «мордастого Рукоблуда». Подлужный также не упускал из виду и возможные годы службы Волового в армии. В мозгу следователя нескончаемо вращалась (пока что лишь воображаемая) гравировка на часах: «Дембель 1975-1977».
Завершив подготовительные процедуры, связанные с опознанием, Подлужный пригласил к себе через понятого из кабинета номер пять Платунову, заранее отправленную под присмотр к Авергун и Торховой. Регина вошла, и перед ней предстал Алексей.
– Свидетель Платунова, – внешне бесстрастно произнёс он, – вы участвуете в следственном действии, именуемом опознанием. Предупреждаю вас об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний и отказ от дачи показаний по статьям 181,182 Уголовного кодекса РСФСР. Пожалуйста, распишитесь о том в протоколе. Вот здесь. Да-да. Сбоку от вас сидят понятые. Перед собой вы видите ширму. За ней находятся трое мужчин, которые поочерёдно будут произносить одну и ту же фразу: «Помалкивай. Никто не узнает, и всё будет хоккей». Если голос кого-то из них для вас окажется знакомым, то вы скажете нам, где и когда его слышали. Если окажется, что таких голосов вы прежде не слышали, тоже сообщите нам.
Воловой по собственному желанию изрекал сакраментальную фразу последним. Регина на удивление твёрдо опознала его, пояснив, при каких обстоятельствах его слышала. Голос говорившего она идентифицировала по низкому тону и хрипотце.
Четверть часа спустя Регина повторно вошла в кабинет и столь же чётко признала Волового уже по внешности:
– Тот, что стоит у сейфа. Узнаю его по лицу. И по глазам – они у него как у хорька зыркают, вроде норовят чего отхватить. И по щекам – висят, ровно у хомячка. И ещё по… животу – он бочечкой выпирает. Это… это он меня выводил в туалет в вытрезвителе 26 апреля. И там снасильничал. Только тогда он был в милицейской форме…
– Чушь! Я протестую! – резко перебил её Воловой, до того беспрестанно скептически ухмылявшийся. – Оговор! Всё подстроено! Она мне мстит…
– Минутку, опознанный, я вам не давал слова, – попробовал оборвать его разглагольствования следователь. – Лучше назовите-ка свои фамилию, имя и отчество.
– Чушь. Это провокация, – гнул собственную линию Воловой. – Она была в стельку и ни хрена не помнит. Мстит за то, что её засадили в вытрезвиловку. Налепит тут горбатого с три короба. Срамина позорная!
– Молча-а-ать! – заорал Подлужный, хрястнув кулаком по столу, отчего опрокинутый стакан, стоявший на столе подле графина, перевернулся и встал на донышко, понятые подпрыгнули вкупе со стульями, а опознаваемые шарахнулись в стороны. – Молча-ать! Или я вас немедленно задерживаю на трое суток!
– А чего она пиз… врёт как…, – утихая, перечил Воловой, самовольно опускаясь на стул. – И вообще… Я требую занести в протокол, что она меня назвала вороватой крысой и плутоватым лисом.
– Встаньте, опознанный, – уже хладнокровно потребовал следователь. – Ваши слова, равно как и пояснения свидетеля Платуновой, будут занесены в протокол. И чтобы никаких «сильных» выражений от вас я чтобы не слышал. Итак, встаньте и назовите себя.
– …Воловой. Аркадий Николаевич Воловой, – нехотя выдавил из себя милиционер, поднимаясь со стула.
– Я правильно понял, что вы, всё-таки, сопровождали её в туалет 26 апреля, как следует из вашей оговорки?
– Да. Выводил. Галя легла поспать. Ну, постовая Галина Ефремовна Астахова. Я её подменял. Астахова меня сама попросила. Но в туалет нога моя не ступала и до… этой… я кончиком пальца не прикоснулся.
Ах, как надеялся Алексей на то, что Регина идентифицирует личность Волового, ко всему прочему, и по часам! Это стало бы мощной привязкой, не просто к контакту между вытрезвляемой и постовым, но и к особому, интимному соприкосновению между ними. Подлужный предвкушал, как он, прежде чем защёлкнутся стальные оковы на кистях Волового, снимет с одной из них наручный хронометр и, повернув его тыльной стороной к свету божьему, громогласно прочтёт: «Дембель 1975-1977». Уж тогда похотливый «Рукоблуд» сменил бы напускную кичливость на личину ничтожества, жалко лепечущего слова признания и идущего в «абсолютный расклад».
Увы, на руках опознанного часы отсутствовали. Убедиться в том было проще простого: в жаркий июньский день мужчины щеголяли в футболках и рубашках с короткими рукавами. И загорелые предплечья Волового не имели даже узкого ободка бледной кожи, что остаётся нетронутой солнцем под браслетом или ремешком. Надежда на скорую и победоносную развязку рухнула.
2
Устыдитесь те, кто подумал, что досадная неудача надломила Подлужного. Во-первых, он на Воловом до поры отнюдь не «ставил крест», как на честном человеке. Напротив, противоречие с часами зачислил ему в актив. Во-вторых, Подлужный не был бы самим собой, если бы пал духом от такой малости. Отрицательный результат – тоже результат. Блицкриг в деяниях, совершённых в условиях неочевидности – крайне редкая вещь. Наступила фаза нудного и всестороннего накапливания обвинительных улик и реабилитирующих фактов. И в последующий час производственные свершения «горели» от напора старшего следователя прокуратуры.
Перво-наперво он провёл накоротке очную ставку между Платуновой и Воловым, в процессе которой каждый из них отстаивал персональную правду или персональную ложь. И места правды и лжи пока не были окончательно «застолблены».