— Английский, это основной язык финансовой системы. То есть, политически наша империя противостоит Британии, но объективно во многом используем их наработки и английские стандарты. И это некоторый парадокс, потому что общая платежная система мира называется свисс, производное от Швейцария, а там государственные языки не содержат английского.

— А какие языки в Швейцарии?

— Немецкий, итальянский, французский и ретороманский, на нём говорят, как ни странно, цыгане.

— Круто.

— А почему Вы спрашиваете, господин Аркадий Ефимович?

— Никаких господ! Так, выясняю степень твоей адекватности и эрудированности. Так сказать, по косвенным.

— И как я, прошёл собеседование?

— Тебя бы часок помучить, но времени нет. Вот что, приходи завтра к девяти в офис. Там Чен. Он тебя впустит.

— Вы меня берёте? Тоже, получается, по блату.

— Получается, что так. Тебя результат интересует или честность?

— Всё интересует, — насупился Ильяс.

— Я тебя не то, чтобы прямо беру. Я тебя попытаюсь устроить в банк Берклис.

— Я пробовал туда устроиться. Говорят, мест нет.

— Ну, а я знаком с управляющим. Так что, может и найдётся. Приходи. В крайнем случае будешь помогать по прииску, там тоже дел хренова гора. Или по медной фабрике. Всё, до завтра, мне пора.

Чен огорчённо покачал головой через окно, видя, что я так и не зашёл в офис, но мне и правда было нужно успеть к Канцлеру.

…

Канцлер держал во рту печеньку и самозабвенно рисовал.

В расчищенной для такого случая подсобке стояло уже четыре «черновика», то есть эскизы-наброски, где большее внимание уделялось каким-то частям картины, деталям или работе с цветом.

— Герр Канцлер, простите, что врываюсь.

— А, Аркадий? Не услышал, совсем увлёкся. Заходите, заходите, Вам можно.

— Красота!

— Считаете?

— Конечно, я в восторге и с удовольствием куплю у Вас один из эскизов. А зачем их столько?

— Ну, Рембрандт — это Вам не подпись начальника казначейства на поддельном чеке, тут материя тонкая.

Я, не отвлекая его от рисования, присел рядом.

— С чем пожаловали? — он критически посмотрел на мешанную им краску и посмотрел, как она ложится на холст. — Паспорт, накладные?

— Нет, задача, достойная автора. Можно сказать, маэстро.

— Не тяните интригу, мне же интересно.

— Помните, Вы делали паспорт?

— На того степняка, на Юбу, настоящий?

— Он каган.

— Ну, профессия моя учит быть на короткой ноге с правителями и сильными мира сего. И великими художниками. И что там, нужен новый паспорт?

— Целая индустрия нужна. Для начала нужна их конституция.

— Консти… что? Я никогда не подделывал конституции стран.

— Проблема в том, что в Южном Алы Тау ровно ни одного закона, вообще ничего, даже письменности. И думая об этом, я вспоминаю, что как раз-таки письменность для них разрабатывал мой скромный друг Канцлер.

— Возражаю! Так у Вас говорят? Я не разрабатывал для них письменность, просто бахнул транскрибирование кириллицей на их словарь.

— Это и есть разработка письменного языка!

— Написать конституцию на их языке? Ну, для начала мне нужна она на русском. А это сложно, это же основной закон. Я не в курсе, есть ли он даже у Кустового.

— Конституция на русском с меня. Пока что это будет чуть ли не единственный закон страны.

— Допустим, я напишу, но это будет просто книжечка.

— Просто картина, просто книжечка. Силу ей придаёт подпись.

— Есть образец? Я подделаю подпись их правителя.

— Не понадобится, он и сам подпишет, это в его интересах.

— Странные у Вас дела творятся. Как если бы Вы мне живого Рембрандта привели.

— Искусство должен творить творец, а законы пишут скучные крючкотворы, а цари их только подписывают.

Канцлер задумчиво кивнул.

* * *

Вечером я временно пересел с грузовика на свою двухместную машину и поехал к своим двоюродным брату и сестре.

Филипп стоял во дворе и пытался делать гимнастику.

— Это что-то новое!

Он недовольно зыркнул на меня.

— А, Аркадий, заходи. Да вот, говорят, что сейчас в моде спортивные молодые люди.

— Всегда в моде, — я зашёл во двор и присел в одно из уличных кресел. Возле меня немедленно пристроился пятнистый кот, которого я потрепал по гриве. Кот замурчал.

— И, в связи с этим, девушкам нравятся военные, — недовольно продолжил Филипп. — А я человек сугубо гражданский. Что мне теперь, одиноким прожить?

— Тебе тётя Мириам наверняка парочку невест уже нашла.

Филипп на это лишь возмущённо фыркнул, не удостоив меня ответом.

— Постой, — меня озарила догадка. — Тебе нравится конкретная девушка.

— Нравится, — легко согласился он. — Но она мне нравится, а я ей — нет.

— Пробовал пригласить на свидание?

— Пробовал, — вздохнул он. — Но она не может. Занята и всё такое. Вот я и решил.

— А если я тебя с одними ребятами познакомлю, которые тренируются спортивным единоборствам?

Он пару секунд раздумывал над моими словами.

— Она меня засмеют, — он отрицательно тряхнул головой, — Мы с тобой, Аркадий, если говорить объективно, дрыщи доходные. Причем не от слова «доход», а от слова «доходить», то есть помирать.

— Эти не засмеют, — криво улыбнулся я. — Только они китайцы.

— Китайцы? А, ну да, дяди говорили, что ты спутался с азиатами и даже хуже выражались.

— Ты свой расизм попридержи. Тебе нужна хорошая физическая форма и уверенность в себе?

— Нужна. Но если они так хороши, что ж тебя не подтянули? — он пренебрежительно ухмыльнулся.

Мне пришлось встать, стянуть пиджак, потом мой верный и постоянный бронежилет и скинуть рубашку.

Мой двоюродный брат Филипп уважительно присвистнул. Причем удивила его не мускулатура, которая у меня понемногу прорезалась за почти ежедневными (пусть и не изнуряющими) тренировками, а почти зажившие синяки в районе сердца.

В этот момент за моей спиной кашлянули. Это была Иона. Как она ухитрилась подкрасться к нам беззвучно?

— Я сейчас не спрашиваю, почему ты, Аркадий, почти голый. И чем это занимается мой братец. Мне интересно что это у тебя за синяки такое на спине и груди? Зажившие шрамы? Ты что, дерёшься в подворотнях? Скажи откровенно, тебя бьют?

— Я много хожу на охоту.

— От ружья такого не бывает, — отрицательно покачала головой девушка.

— Это не приклад. Некоторые эпизоды пошли не по плану.

— Скажи честно, чуть не погиб?

— Ну, ранения были.

— Следы когтей на этом твоём странном жилете, тоже оттуда?

Следы когтей я получил при защите риелтерского агентства, сейчас они были зашиты, хотя отчетливо видны.

— Ты только никому не рассказывай, но… Да. Туго приходится.

— Значит, ты пошёл по позорному пути зарабатывания через охоту. Семейное проклятие Филиновых, тяготеть к охоте.

— Не позорное. Охота — это благородное занятие, к тому же наш Предок — это охотник. То есть Филиновы буквально потомки охотников.

— Я никогда в таком свете не думала.

Одевшись, подал ей руку.

— Филипп, брат, моё предложение в силе. Единственная опасность, тебя там могут китаянки захомутать.

— Ой, да ладно.

— Я не шучу. И поговорю с их главным… Тренером. Иона, нам надо поговорить.

— О чём? К спорту я совершенно равнодушна.

— Это напрасно, но нет, о твоей работе.

— Я тоже должен это слышать! — возмутился Филипп. — Как старший брат!

— Шутка. Про работу это была шутка. По поводу девушек посоветоваться. Про дела амурные.

— С ней?

— Нет, блин, с тобой, старым девственником! Конечно, с ней, она девушка, Филипп, если ты не заметил! И тебе бы советовал понять, что она не ребёнок давно, а взрослый человек.

— Это бы всем понять, — согласилась Иона.

* * *

— Правда про девушек хотел поговорить? Про ту, как её, Пенелопу?