– Какие документы? Вы у меня работаете?

– Нет, но мечтаю. Пэ О’Двохх. Я много знаю об этой местности и могу быть Вам полезен.

– Чем же? – Бэстия не была добрым самаритянином и долго с малахольными возиться не любила. – Да почему вы всё время дёргаетесь? Почему вы отводите взгляд?

О’Двохх и правда постоянно подергивал себя за ухо, притоптывал ногой, и смотрел исключительно в землю.

– Простите, вы немного не одеты. Я несколько волнуюсь. Я раньше не говорил с вами напрямую. А вы такая женщина, – он даже слегка поклонился, после чего быстро проговорил. – Простите, я слишком много себе позволяю.

– Какая женщина? – Бэстия уже собиралась закончить этот неинтересовавший её разговор с этим неинтересовавшим её человеком, но возможность получить комплимент подсознательно её остановила.

– Поразительная, – выдохнул человечек, покорно склонившись ещё ниже.

Злясь на задержку, Бэстия постепенно остывала. Во время разговора с коротышкой всё её безумное желание исчезло, оставляя сожаление и досаду, будто хотел сладко чихнуть, а тебе не дали это сделать. Бэстия потеряла цель. Теперь она просто весьма обнажено стояла посреди лагеря рядом с нелепым просителем. Безделье начало незамедлительно изматывать Бэстию. Она заозиралась в поисках дела. Палатки, палатки, песок, барханы. Никого. Ночь. Где здесь найти дело?!

Бэстия задумчиво посмотрела в землю, себе под ноги. Там, под ногами, терялся силуэт ночного незнакомца, который уже выпал у неё из памяти. Он стоял в ожидании, всё так же протягивая папку. Бэстия снова оглядела песок. Все спят или развлекаются. Дел нет. Она склонилась к Пэ О’Двохху:

– Давай свою папку, что там у тебя. Пошли в палатку, там разберёмся, а то здесь не видно ничего. Пошли, пошли.

В лагере снова появилась тишина.

Глава 2.

Славек раздражённо пинал пустую крабовую раковину, закатившуюся под стол. Мать снова уже с утра была такой уставшей, такой измученной, ссохшейся. Механическими движениями очищая рыбу для завтрака, она вгоняла его в настолько глубокую тоску, что хотелось сбросить разом на пол все тарелки, чтобы хоть как-то расшевелить её. Славек смотрел на мать и представлял, как и он, день за днём ссыхаясь от ровной жизни цвета песка, от монотонных действий для поддержания монотонного существования, в свой час, через несколько десятков лет рассыпается в прах между статуями.

Изабелль, слегка прищурясь, соскребала с рыбы жёсткую чешую. Не отвлекаясь на эти уже давно привычные действия, она думала о своём. Славек, с недавнего времени хмурый и неразговорчивый, снова молчал. На зубах тихонько скрипел песок.

Рыба выскользнула из её рук, больно оцарапав чешуинкой палец. Изабелль по инерции сунула его в рот, но тут же быстро вынула оттуда, поморщившись от мерзкого привкуса, приподняла над головой, останавливая кровь. Несколько растерянно оглянулась по сторонам, и, чтобы заполнить пробел, возникший в привычном алгоритме, обратилась к сыну.

– Славушка, почему ты такой хмурый с утра?

– Всё нормально, – Славек чувствовал ненужность только начинающегося разговора и не хотел его продолжать.

– Что ты будешь сегодня делать? – Изабелль всё держала палец над головой.

– Погуляю.

– Хорошо, но, дорогой, не уходи далеко. Мари сказала, что в Пустошь пришли какие-то чужаки. Пришельцы всегда опасны. – Изабелль снова занялась недочишенной ещё рыбой, пробормотав себе под нос. – Особенно те, которые приходят, а после и уходят, ни слова не сказав.

Последняя фраза неприятно прошлась по размеренно-раздраженному мышлению Славека. В течение всех его лет мать губила себя и свой образ в глазах своего ребёнка всеми этими вздохами, замечаниями, сказанными полушёпотом, опустошённо-уставшим видом и огородными танцами.

Славек сжал кулаки от злости на эту добровольную беспомощность. Он вжался в стул, чтобы не наделать глупостей, не сорваться и не сбежать из этого тухлого убежища. Но Изабелла опять вздохнула, по привычке стараясь прятать этот вздох, и именно эта постоянная боязнь чего-то такого, что даже вздохнуть спокойно не можешь, вывела Славека из себя окончательно. Он вскочил со стула и бессловно вышел в дверь.

Славек был зол как никогда. Махнув рукой немногочисленным приятелям, которые уже собирались, чтобы идти на озеро, он прошагал дальше. Он шёл не останавливаясь, без конца вспоминая и перемалывая мельчайшие детали сегодняшнего разговора, да и всех прочих разговоров, которые без конца сопровождались вздохами, вздохами, вздохами… Почему его мать не Мари? Уж она бы точно не стала так себя вести. Чтобы тихо страдать из-за какого-то пересушенного сморчка, интересующегося лишь глупыми статуями? Нет, Славек даже представить не мог, чтобы такое случилось с Мари. Но с другой стороны, было очень даже славно, что Мари – не его мать. Иначе ему уже давно надо было калёным железом выжечь тестикулы. Ведь всё орудие заодно с ними приподнималось от её прикосновений. Но жаль, что это случалось так редко. Ведь Мари постоянно была занята то одним, то другим. Конечно, она отдавала предпочтение кому-то постарше, чем Славек. Поэтому Славеку мало что перепадало. Тем более он был сыном её подруги. Мари, как могла, пыталась соблюсти приличия. То есть блюсти их совместно с неприличиями. Что получалось у неё до такой степени здорово, что многие приходили посмотреть. И даже пытались перенять опыт, но это был талант от природы.

Злость до такой степени переполняла Славека, что он даже начал светиться неприятным желтоватым светом, различаемым в тени Самого Большого Бархана. Но Самый Большой Бархан находился очень далеко, поэтому ещё неизвестно, испускал ли Славек свет или нет. Он шёл, старательно не различая дороги, чтобы наткнуться на какую-нибудь неприятность назло Изабелли. Внезапно он понял, чтó из всего гадкого, что можно сделать, нужно сделать сейчас. Нужно попросту отправиться в лагерь «из-подов». Дальше этого мысль не шла, весь остальной мозг был занят злостью, там не осталось места для продумывания последствий. Чем дальше Славек думал, тем ужасней казалась ему его мать и вся его жизнь в целом. Славек даже испытывал своего рода удовлетворение от того, что в дальнейших его планах намечена гадость. И он даже расстроился бы, если бы сейчас его нагнала Изабелль, и пришлось бы мириться.

Тут из-за очередного бархана показались палатки.

Бэстия потянулась всем телом и почти придавила Пэ О’Двохха, лежащего рядом. Потянувшись, она бодро вскочила с кровати и начала разминать затёкшие коленные чашечки. Почти всю ночь она простояла на коленях и локтях, было неприятно смотреть на старающегося удовлетворить её новоявленного экономиста. Тем более, чтобы дотянуться, ему приходилось вставать в полный рост, и это задевало самолюбие Бэстии.

Проснувшийся О’Двохх стыдливо натянул одеяло до подбородка. Но это всё равно не скрыло того факта, что это был никто иной как Свист, проникший на «вражескую» территорию. Ради будущего постапокалиптической цивилизации ему пришлось пожертвовать собственным телом и поступиться предпочтениями. Более об этих предпочтениях не стоит. Не из правил приличия, а лишь по той причине, что это одна из скучных историй его семьи, и она лишь станет тем куском, который обычно пропускают наравне с тавтологическим описанием природы.

Ополоснувшись в походном душе, Бэстия натянула шорты и рубаху. Обнаружив в кармане шорт платок, она вытерла поверхность за ушами, и присела к столу. На столе лежала папка, изучение которой Бэстия отложила на момент, который должен был подойти ровно через пятнадцать секунд. Эти пятнадцать секунд она употребила на дыхательную гимнастику для лучшей работы мозга, после чего приступила к делам. Она как обычно погрузилась в работу с головой, поэтому до поры до времени не обращала внимания на Свиста, который боязливо вылез из-под одеяла и начал собирать свою одежду. Тут он замер, застигнутый мыслью, какой из вариантов наиболее подошёл бы к данной ситуации: остаться и не разрушать образ старательного сотрудника или же бежать со всех ног отмываться от этой женской грязи и искать другие пути проникновения в лагерь. Внезапно его взгляд тяжело упал на зеркало, и он брезгливо поморщился. Впрочем, в своей реакции на это зеркало он не отличился от прочих.