Спокойная и сосредоточенная, молодая жрица вдумчиво смотрела на безобразную толпу великанов, павшую ниц, прославляя ее беспорядочными возгласами. Белая, прозрачная, в белоснежном одеянии, Авани действительно казалась жалким тупым дикарям существом небесным.

После того как вся толпа перебывала в пещере и собралась затем на равнине, Абрасак, не смущаясь нимало, взяв на себя роль истолкователя воли божества, передал им, что каждое утро, от восхода солнца, которое служило жилищем великому Богу, Владыке вселенной, и до самого захода его божественная дочь будет видима, и все жители обязаны ежедневно по разу приносить в жертву на престол цветы или плоды и могут излагать перед божеством свои нужды, а больные должны купаться в водоеме.

Вернувшись к себе, он решился пойти к Уржани. Устроив и удалив Авани, он мог свободно «открыть» себе путь к счастью.

Уржани сидела у окна, видимо, погруженная в грустные думы. При появлении Абрасака она встала и смерила его строгим и холодным взором, а он быстро подошел к ней, страстно глядя на нее. Какая-то невидимая сила словно удержала его в нескольких шагах от нее но он был так поглощен своими бурными чувствами, что не заметил этого и, вздрогнув, покраснел, когда Уржани прервала молчание и холодно спросила:

– Что тебе надо от меня?

– Я хочу воспользоваться неоспоримыми правами, которые дает мне твое похищение. Ты будешь моей женой, как и твои подруги, уже ставшие женами моих товарищей. Но я великодушен и хочу понемногу приучить тебя к себе. Пока я желаю только поцеловать твои розовые губки, сапфировые глазки, милые кудри и доказать, что мои ласки стоят поцелуев Нарайяны. Страсть же моя к тебе совершенно другого свойства, нежели тепленькое и пресное чувство ваших полулюдей, полупризраков.

С этими словами он собирался уже броситься и сжать ее в объятиях, но один взгляд Уржани, суровый и острый, как нож, сразу пресек этот порыв.

– Не пытайся никогда простирать свою руку к достоянию твоего учителя. Ты забываешь, что я – супруга мага Нарайяны и дочь Дахира, мага о трех лучах, а они уж сумеют защитить меня и взять обратно к себе. Страсть же твоя – не что иное, как выделение обуревающих тебя нечистых чувств, она не внушает мне ничего, кроме отвращения.

В голосе Уржани звучала и в глазах ее горела такая смесь презрения и брезгливости, что Абрасак попятился, словно его ударили по лицу; горло его сжало и он задыхался. Но он мгновенно оправился и, в свою очередь, смерил ее гневным и надменным взором.

– Избыток гордости лишает тебя благоразумия, прекрасная Уржани. Не забывай также, что тебя пока еще не освободили и ты находишься вполне в моей власти. Ты отказываешься от миролюбивого соглашения? Хорошо, я обойдусь без него! Но моею ты будешь, волей или неволей. Твоим прихотям я так же не подчинюсь, как и власти магов.

Он отвернулся и вышел в полном бешенстве. Уржани с облегчением вздохнула, но была, однако, недовольна собою. Зачем не воздержалась она от угроз и явно выказала пренебрежение и отвращение к этому опасному человеку? Вероятно, его беспорядочные веяния воздействовали и на нее.

Уржани опустилась на колени и стала горячо молиться. Успокоенная и подкрепленная молитвой, она встала и решила быть на будущее время миролюбивее и осторожнее.

В своей комнате Абрасак застал Жана д'Игомера, который в задумчивости сидел у стола, угнетенный, по-видимому, грустными мыслями… Когда вошел Абрасак, он поднял голову и при виде расстроенного лица приятеля и явно кипевшего в нем гнева загадочная усмешка мелькнула на его лице. Однако никакого замечания он не сделал и стал говорить о деле, которое привело его.

Абрасак сделал несколько кратких распоряжений, а потом опустился на стул и провел рукою по лбу, точно отгоняя назойливые думы.

– Ты как будто озабочен, брат, но чем? Или медовый месяц твой подернулся тучами? Все вы вообще, помалкиваете о своем супружеском счастье, и вот уже несколько дней, как я вижу только нахмуренные лица.

– Ты провидишь истину, и супружеское небо друзей твоих очень пасмурно. – И Жан д'Игомер вздохнул: – В одном ты сдержал свое слово, Абрасак; жены наши восхитительно хороши, но характер их оставляет желать лучшего. Вместо того чтобы заниматься хозяйством и начать, как было обещано, украшать наши дома художественными произведениями, большинство из них сидят угрюмые и выказывают такое отчаяние, что оно становится обидным даже для самого скромного самолюбия; а вместе с тем они так мало скрывают страстное желание бежать, что мы вынуждены держать их под замком и приказали зорко стеречь нашим «обезьянам».

О, у Уржани имеется хоть серьезная отговорка в том, что она – замужняя, а ведь моя жена Сита, была свободна, а… Черт возьми, я же не хуже других! Она очаровательна, и я без ума от нее, а она ручьем разливается и обвиняет меня в том, что я будто бы обесчестил ее; лишь только я захочу подойти к ней, она вызывает между нами, не знаю каким образом, голубой каббалистический знак, который препятствует мне и отталкивает. Просто с ума можно сойти! А например раздражительный и вспыльчивый Рандольф совсем взбесился, увидев, что его красавица преобразилась в фонтан слез; он даже побил ее. С тех пор та молчит и рта не открывает, а как только его завидит, то старается куда может спрятаться.

Абрасак громко расхохотался.

– Ну, это уже было глупо! К такому обращению они, конечно, не привыкли. Но, как сказано, завтра я помогу вам, а тебя научу одной формуле, которая уничтожит создаваемое Ситою между вами препятствие.

Когда спустилась ночь, Абрасак забрал разные магические талисманы и стал неслышно подкрадываться к комнате Уржани. Осторожно заглянув вовнутрь, он увидел, что та спит. Как тень скользнул он к постели и в нескольких шагах от нее остановился, словно очарованный, не отводя глаз от Уржани. Никогда еще не видел он ее такой прекрасной и соблазнительной, как в эту минуту.

Небольшой электрический шарик на потолке озарял ее мягким серебристым светом, и Уржани походила на прекрасную статую уснувшей Психеи. Легкое одеяние обрисовывало ее дивные формы, прелестное личико дышало глубоким покоем, а длинные и пушистые черные ресницы отбрасывали тень на нежно-розовые щечки.

Порыв страсти ударил в сердце и голову Абрасака. Проворно поднял он руку, начертал в воздухе каббалистический знак и прошептал заклинание, которое должно было держать Уржани в глубоком сне, а затем бросился к ней. Наконец-то мог он свободно обнять обожаемую женщину и покрыть поцелуями пленительное личико.

Но в этот миг внезапно произошло нечто неожиданное. Не более двух метров отделяло его от добычи, как вдруг из груди Уржани сверкнул бледный голубоватый свет, поразил Абрасака в самую грудь и с такой силой отбросил его, что он зашатался и, словно сметенный порывом ветра, упал на другом конце комнаты. Дрожа от бешенства, поднялся изумленный Абрасак и снова перешел в наступление. А Уржани не слышала, казалось, шума от его падения и продолжала спокойно спать.

Теперь Абрасак подступал уже осторожнее. Светлый луч не появлялся более, но между ним и Уржани стала точно какая-то преграда. Она была так близко, что, протянув руку, он мог бы ее достать, а между тем он тщетно толкался в прозрачную стену, защищавшую постель Уржани.

Однако Абрасак был слишком упорен, чтобы сдаться без боя. На этот раз он усилием воли подавил свое бешенство и призвал на помощь свое знание и магическую силу. Но тщетно произносил он самые страшные заклятия, взывал к духам стихий и демоническим силам; все старания его оставались напрасными. От сильного напряжения воли жилы на лбу и на шее вздувались, как веревки, пот градом катился по телу, орошая искаженное, смертельно бледное лицо, а грудь тяжело вздымалась. Позабыв уже всякую осторожность, он выкрикивал хриплым и прерывистым голосом такие формулы, которые, по его мнению, имели почти безграничное могущество.

Но ничто не помогло. Невидимая стена выдерживала самые яростные нападения и так хорошо, по-видимому, ограждала спящую, что ее не могло разбудить всё происходившее вокруг нее.