Еще одно обстоятельство разожгло его нездоровые думы. Лишь на новой земле увидел он в первый раз Уржани, дочь Дахира, и пылкая, упорная любовь охватила его страстное сердце. Как обольстительный призрак, днем и ночью витал в его воображении образ пленившей его сердце молодой девушки. Прозрачная и белая, она казалась вытканной из воздуха и света, а в голубых глазах ее отражалась небесная чистота…

В бурную душу Абрасака запало безумное желание обладать Уржани, хотя он и понимал всю безнадежность своей любви. Дочь мага о трех лучах предназначена была, наверно, какому-нибудь посвященному высшей степени, может быть, даже Удеа, или одному из сыновей Супрамати; а холодность Дахира к нему являлась сама по себе довольно ясным доказательством несбыточности его желаний. Овладеть же молодой девушкой силой, вырвать ее из подобной среды было бы явным безумием. Но Абрасак был не из тех, кто останавливается перед затруднениями, наоборот, препятствия еще больше усиливали его упорство.

Во время их редких встреч, когда ему случалось иногда перекинуться с нею несколькими словами, Уржани выказывала полнейшее равнодушие, едва замечала его, но это обстоятельство только еще больше разжигало его упорную страсть.

Все более крепло в нем решение, захватить Уржани во что бы то ни стало; но раньше чем покуситься на это похищение, необходимо было приготовить убежище для своей добычи и войско на защиту. Чтобы устроить все это, надо покинуть город магов, и он решил бежать.

Пока пылкие и мятежные планы роились в голове Абрасака, он не замечал, что вокруг него скапливались особые призрачные существа – отражения его беспорядочных желаний, которые бурлили, словно раскаленная лава. Это были верные сотоварищи, но опасные сообщники, сопутствовавшие его смелым намерениям и созданные им же самим в минуты крайнего возбуждения, когда разнузданная мысль порождает таких зачинщиков мятежа.

Недаром великие учителя мудрости, божественные послы всегда внушали и предписывали дисциплину и наблюдение за мыслями; мозг – это таинственная динамическая машина, которая порождает не одни лишь пошлые и безобидные мысли, а создает порой и живые формы, снабженные крайне опасной силой.

Может показаться странным, и не без основания, что преступные мысли, которые по самой силе своей представляли весьма жизненные астральные образы, могли быть неизвестны великим магам. Несомненно, это было бы невозможно, и великие посвященные были вполне осведомлены о планах Абрасака, а по поводу задуманного им бегства и смелых намерений состоялось даже совещание иерофантов при участии Супрамати и Дахира.

Последний, первым открывший замыслы и следивший за мятежником, изложил его планы и главную побудительную причину его поступков – страсть к Уржани, а после этого спросил старейшину иерофантов: будет ли воля верховного совета на то, чтобы помешать похищению его дочери, или событиям предоставлено идти своим путем?

– Братья мои и я уже обсуждали готовящиеся события и решили не препятствовать бегству человека, которому судьба предназначила быть рычагом, чтобы подвинуть народы на следующую, высшую степень развития. Ты знаешь, что удар вызывает огонь, а борьба, которую вызовет этот человек, неизбежна и необходима для народов, коснеющих в бездействии.

– Мне очень жаль, дорогой сын мой, что твое чистое и лучезарное дитя возбудило нечистую страсть в этом человеке, но ты возвышенно смотришь на жизнь, а потому понимаешь все величие и предопределение ее испытания. Что же касается Нарайяны, своим упрямством и непредусмотрительностью привлекшего в нашу среду этого опасного человека, вооружив его на борьбу, которую сам же должен будет вести с ним, пусть он получит этот полезный урок осторожности. Уж мы позаботимся, чтобы он до известного времени не подозревал о неблагодарности своего любимца.

И действительно, поглощенный совсем другими мыслями, Нарайяна ничего не замечал и очень мало занимался Абрасаком. С лихорадочным жаром работал он над украшением и обстановкой своего нового дворца, представлявшего действительно чудо художественной красоты и утонченной роскоши. Ничто не было ему достаточно прекрасным для той, которую он хотел поселить в этом жилище, так как глубокая и горячая любовь завладела непостоянным сердцем Нарайяны.

Любимую девушку он знал чуть ли не со дня рождения: на его глазах вырос и развивался восхитительный цветок, именуемый Уржани, и он не заметил даже, когда и как дружба превратилась в любовь. А дружба их была давнишняя. Никто не умел так развлекать девочку, восхищать своеобразными подарками и забавлять рассказами, как дядя Нарайяна. Дахир и Эдита давно подметили произошедшую перемену в чувствах обоих друзей и не препятствовали их сближению. Эдита еще высказывала некоторые опасения, но муж успокоил ее. Дахир полюбил его, а с тех пор, как тот получил первый луч мага, в душе Нарайяны произошла большая перемена к лучшему. Он уже должен был обуздать свои земные слабости и возвышаться, а добрые качества его природы более определились.

Разговор о браках, предложенных магами, разъяснил Нарайяне сущность его чувств к Уржани; тем не менее, мысль жениться на ней вызвала в нем внутреннюю борьбу. Первый раз в жизни почувствовал он себя стариком по отношению к этому ребенку, а воспоминание о мятежном прошлом внушало опасение, что Дахир совершенно основательно отнесется, может быть, к нему с недоверием и не захочет иметь своим зятем. Все же и под лучом мага таилась еще весьма бурная натура прежнего человека, чтобы подчиниться каким бы то ни было, даже самым разумным доводам рассудка. И вот, совершенно неожиданно, произошло между ним и Уржани решительное объяснение.

Во время прогулки по божественному городу, когда он показывал ей свой дворец, и они болтали в саду, а Уржани восхищалась красотою виденного, Нарайяна сказал:

– Да, это не дурно на время, а настоящий волшебный дворец, я построю в моей будущей столице. Ты же знаешь, в будущих государствах, где будут царить первые божественные династии, одно из царств предназначено мне. Я построю, конечно, столицу и, как обещал тебе когда-то, назову ее «Уржана». Дворец же, где я буду жить с женою, будет просто чудом. У меня готов и план его.

Уржани вдруг покраснела и опустила глаза, а потом совершенно неожиданно для себя спросила:

– А кто будет твоей царицей, дядя Нарайяна?…

Темные глаза Нарайяны заблестели, он нагнулся и взял ее руку.

– Хочешь быть царицей в городе твоего имени? – спросил он полушутя, полусерьезно, заглядывая в ее смущенные глазки. – Только я уж не пожелаю называться «дядя Нарайяна».

– Да, хочу, если отец и мать позволят быть твоей царицей. Но ты должен обещать не любить никакую другую женщину, потому что, говорят, ты был очень ветреный, – решительно ответила Уржани.

Нарайяна рассмеялся:

– По всему видно, что г-жа Ева переехала сюда с покойной Земли, и что во всех мирах женщины похожи одна на другую. Что же касается распущенной обо мне дурной славы, будто я был повесой, так это – старые и необоснованные сплетни. Я только любовался всеми видами женской красоты, потому что я художник по природе; но так как вместе с тем я никогда еще не любил и не восхищался чем-либо столь же прекрасным, как моя маленькая Уржани, то могу добросовестно поклясться быть ей безусловно верным. Завтра утром отправлюсь просить твоей руки у твоих родителей.

На другой день утром Дахир и Эдита были на террасе, прилегавшей к их помещению. Пышная листва окружавших деревьев заслоняла ее от солнца, а душистые кустарники в больших кадках, в изобилии расставленных, повсюду образовали тенистые уголки, и в одном из них, около стола, сидела и работала Эдита.

На столе перед нею стояли две большие плоские хрустальные вазы; одна была с золотом, другая с серебром, но металлическая масса была мягка и гибка, как воск. Эдита брала то из одного, то из другого сосуда, и тонкие пальцы ее лепили корзинку для плодов, изумительную по художественной работе. Она усердно занималась изготовлением посуды для украшения и обихода в новом дворце божественного города, куда им предстояло скоро переселиться.