Остаток того дня Данилов был под впечатлением. Бывают вещи страшнее, чем средневековая нищета или смерть от пули.

Первое время Младшего иногда тошнило, но в дальнейшем он адаптировался, и больше его не тревожил вестибулярный аппарат даже в сильную качку.

Тяжелый физический труд требовал больших затрат энергии. Поэтому есть хотелось вдвое против того, что требовалось раньше. Пища была грубая, но сытная. Её давали вволю. В судовой кладовке хранилось достаточно картошки, лапши, разных круп, солонины, сухарей. Для профилактики цинги использовали кислую капусту. А вот довоенных консервов не употребляли. Мол, себе дороже так рисковать. «Мертвая еда», называли их норги. Это на берегу есть хотя бы небольшой шанс, что тебя спасут, когда будешь лежать с раздутым животом или гадить со скоростью реактивного самолета. Здесь же, в море, сразу – капут и привет рыбам.

Через неделю Александр не мог смотреть на рыбу без омерзения.

А еще через пару недель… привык. Притерпелся и к рыбе в засолочных ваннах, и к рыбе в меню.

Тем более, что готовил ее кок весьма разнообразно – жарил, тушил, отваривал, делал уху. Соленая и копченая, предназначенная для продажи, тоже часто доставалась команде, когда имелись излишки. Либо кто-то ловкий из бригады мог притаранить несколько рыбин из «экспортной» партии.

Главной приправой была соль, а также лук и чеснок. Перец выдавался команде в крохотных количествах. Имелась и горчица.

Кормежка была бесплатная. Что очень радовало.

После бегства с Острова Младший остался с довольно легким рюкзаком да горстью монет и бумажек города, которого больше не было… по крайней мере в прежнем виде.

Зато отъелся и заматерел от тяжелого физического труда.

Работа была адская. Понятно, почему считалось, что риск утонуть для моряка – наименьший из возможных.

Медицинская помощь тут была символической. Немолодой сварливый кок-швед мог вправить вывих, зашить рану (и, судя по всему, ему это нравилось), дать настойку из трав от простуды или при болях в животе.

Боцман Борис Николаевич Родионов тоже кое-что умел. Однажды Саша видел, как он ловко наложил шину из подручных материалов (это были дощечки от тарного ящика) на сломанную руку молодого матросика, шкета лет шестнадцати. Потом дал ему выпить стаканчик спирта в качестве обезболивающего и разрешил сутки отлежаться. А после даже с такой рукой ему придется работать, выполнять труд, который по силам.

Но более сложные процедуры оставались за гранью возможного. И тогда судьбу больного или травмированного определяли высшие силы.

Осмотрев очередного пациента, вместо ответа о прогнозах кок иногда показывал на небо. И бормотал себе под нос что-то такое, что даже норвежцы с трудом разбирали.

– Шансы есть. Но всё в руках Господа, – переводил это боцман для русских. – А по-ихнему: «Хеер его знает».

Иногда Борис Николаевич лечил ушибы… подмором. Оказывается, и здесь знали это чудодейственное средство на основе дохлых пчел. Боцман брал крохотный лоскуток ткани, капал на него несколько капель подмора и прикладывал к синяку или шишке. У него имелся всего один флакон, который он очень берёг и не собирался разбазаривать на всяких «симулянтов». Увидев как-то Сашины распухшие руки, он принёс из баталерки банку с коричневой вонючей мазью, намазал язвы и велел Младшему ещё завтра и послезавтра зайти к нему. Как ни странно, эта процедура помогла, руки сначала сильно чесались, но очень быстро язвы затянулись молодой розовой кожей. Это тоже не могло не радовать парня. К тому же Скаро научил его, что надо делать, чтобы в перчатки попадало меньше соли.

Жизнь потихоньку налаживалась.

По вечерам свободные от вахты, у кого оставались силы и желание видеть себе подобных, собирались в кают-компании. Иногда делились по профессиональному признаку, иногда на национальные диаспоры. Но никогда не сидели вперемешку.

Темы были одни и те же. Вздыхали, что женщин нет, кроме белых медведиц на льдинах. На самом деле в этой акватории не встречалось ни полярных медведей, ни льдин, способных их выдержать. Для этого надо было обогнуть Норвегию. Но пошлые шутки на эту тему не иссякали. Да почти все шутки были скабрезными.

Часто жаловались на погоду. На то, что в прошлом году был лучше улов. На поборы береговых властей и обнаглевших пиратов.

Говорили и о политике. В основном эти разговоры вертелись вокруг конфликтов прибрежных городов друг с другом. Частенько упоминали Северный Легион, о котором Младший слышал еще в Питере. Оказалось, что это не банда, не страна, а военизированный орден. Его еще называли Нордическим Легионом. Ходили слухи, что в нем состояло минимум пять тысяч бойцов, не считая вспомогательных служб. Легионеры контролировали значительную часть Скандинавии и акватории прилегающих морей.

Относились к ним по-разному. Редко кто любил, многие видали в гробу, но большинство говорило, что они хоть какой-то порядок поддерживают, а до их появления было еще хуже.

У капитана и корабельного начальства (Младший про себя звали их офицерами, но норвежский термин не знал, да и в русском не был уверен) была своя кают-компания, но иногда боцман заходил в матросскую. Молча сидел, читал старые журналы и газеты да курил трубку.

В эти моменты он выглядел как Джон Сильвер из «Острова сокровищ».

Все сразу старались говорить потише, чтобы ему не мешать. Если же кто-то продолжал спор на повышенных тонах, он мог недобро глянуть, а то и постучать пальцем по столу. Спорщики сразу стихали. Когда Родионов бывал в хорошем настроении, мог рассказать историю. Но это были узкоспециальные байки, понятные только посвященным. Про морское дело, рыбу, технику. Младший слушал внимательно, старался всё запомнить, а непонятные вещи потом посмотреть в справочниках. Другим же, судя по всему, истории боцмана давно набили оскомину.

Вот только о самой главной истории в своей жизни старый моряк никогда не упоминал в кают-компании. Рассказал её Саше Скаро во время одной из ночных вахт на верхней палубе.

Очень давно Борис Николаевич был обычным деревенским рыбаком с маленькой лодкой. На корабле судачили, что семья его погибла во время налета бандитов, а дом тогда же сгорел. Мол, тогда он и записался на своё первое судно, сначала младшим помощником самого последнего матроса, но начал быстро расти по служебной лестнице и теперь Родионов – большая шишка на большой рыболовецкой посудине. Скаро рассказал, что реальность банальнее, хоть и не менее драматична. Близких Николаича унесла «русская простуда», которую занесли в его городок бродячие торговцы. Много тогда народу на побережье полегло, в некоторых поселениях живых осталось меньше, чем мёртвых.

С тех пор зараза, вызывающая эту болезнь, успокоилась и больше о таких массовых жертвах не слышали, хотя то и дело случались новые вспышки. Что удивительно – вдали от берегов, в материковой России о «русской простуде» почти не знали. Возможно, сырой морской климат как-то влияет на восприимчивость организма к инфекции.

Послушав Скаро, Младший вспомнил, что Денисов рассказывал ему о «русском кашле». Наверное, это одна и та же болезнь. «Русский кашель» почти не трогал здоровых, сытых и живущих в тепле. Но быстро убивал людей ослабленных. А еще тех, кто проживает скученно, в крупных городах. В Питере он пару раз объявлялся, но последствия были не так тяжелы.

Болезнь похожа на грипп, но с более высокой летальностью. Лекарства нет, первые симптомы выглядят не страшно, их легко недооценить. Некоторые сгорали за неделю. Другие умирали в течение месяца.

Теперь «всего лишь» каждый десятый заболевший отправляется в лучший мир. Но ко многим вирус… или бактерия?.. даже не привязывается. Закономерность никому не известна. Не было больше лабораторий, где возбудителя можно выделить. Только на иммунитет и надежда. И он побеждал, но медленно, в масштабах популяции, выбраковывая всех, кто был слаб. Поэтому о нем в русских землях стали забывать. Хватало других проблем.