— О, уже шестой час, — произнес отец Игнаций. — Мне нужно пойти доложиться моему новому аббату. Пан Конрад, предлагаю тебе провести день в городе, а затем, после часа девятого, прийти ко мне во францисканский монастырь.

— Шестой? — переспросил я. — Девятый?

— Когда солнце вот здесь, — объяснил он, указывая на зенит, — и ты слышишь колокола, это девятый час. — Он ушел, ни словом не упомянув о Романе.

— Нам нужно как-то убить время, — сказал я. — Не подкрепиться ли для начала?

— Было бы неплохо. Но, пан Конрад, после мне придется проститься с тобой и отправиться на заработки. Полагаю, к завтрашнему утру я истрачу все заработанные деньги.

— Я думал, мы решили, что ты будешь работать в монастыре.

— Вот именно, мы решили, а не отец Игнаций.

Район вокруг пристани был невероятно грязным, с убогими деревянными хижинами, которые теснились вдоль немощеной дороги. Сама дорога была покрыта густым слоем дерьма — человеческого, лошадиного, собачьего, свиного, коровьего и, несомненно, многих прочих разновидностей, которые сразу не пришли мне на ум. Я героически терпел, когда мои ботинки утопали в зловонном чавкающем месиве.

— Если мы будем здесь обедать, то, вероятно, вновь подцепим блох, — сказал я. — Давай пройдем за городские ворота. Там наверняка чище.

— Нисколько не чище, пан Конрад. Разве что суше.

Городские стены были кирпичными. Они достигали всего четырех метров в высоту и явно нуждались в починке. Вряд ли такие стены могли служить защитой в случае войны, их предназначение стало ясно, когда сонный стражник потребовал с нас дань.

После нескольких минут пререканий он впустил нас за один грош.

За стенами и впрямь оказалось не чище. Люди выкидывали мусор прямо на улицы; свиньи бегали без присмотра, копаясь в кучах отбросов. Собаки дрались из-за объедков, а то, что они не доедали, клевали куры. Я не мог понять, как же люди различают своих животных.

И как контраст этой невероятной грязи, мужчины и женщины в изысканных одеждах проезжали на породистых лошадях через вонючую жижу, игнорируя дерьмо, а также и тех, кто ходил пешком. Вскоре я, в свою очередь, перестал замечать эти напыщенные видения в шелках и бархате.

Мы нашли таверну, выглядевшую относительно чисто, или, по крайней мере, чище четырех предыдущих, в которые мы заглядывали. После спора с хозяином, который настаивал, чтобы ему показали деньги, мы сговорились на полгривне с каждого за тушеную свинину, хлеб и пиво.

Как только мы сели за стол, раздался женский голос:

— Не составить ли вам компанию?

На вид ей было лет двенадцать, и выглядела она крайне отощавшей. Платье грязное и залатанное, лицо неумытое, ноги босые. Она пыталась улыбаться и не смотреть на дымящийся котелок со свининой, который стоял передо мной.

— Почему бы и нет? — ответил я. — Хочешь есть?

— Ну…

— Хозяин, неси на наш стол третью порцию!

— Да, пан Конрад! — отозвался он из кухни. Но, подойдя с едой на подносе, он увидел девочку и недовольно произнес: — Опять ты здесь! Сколько раз я уже выгонял тебя отсюда? Пан Конрад, ты считаешь, что я стану обслуживать попрошаек и шлюх?

— Я считаю, что ты должен проявить хоть немного христианского милосердия. Эта девочка голодна. А теперь поставь еду на стол.

— Но ты же не знаешь, кто она такая!

— Я знаю, что она хочет есть.

— Но цена…

— Я заказал еду, я и заплачу. Так что делай, как я говорю.

Он поставил поднос на стол и, ворча, удалился. Я встал и сам помог девочке поесть.

— Все эти споры и препирательства начинают портить мне настроение.

— Чего всегда нужно избегать, — сказал Роман. — Это вредит пищеварению, что нам совсем ни к чему, когда хорошей еды вдоволь.

— Да, пан Конрад. Пожалуйста, сядьте, — сказала девочка.

Я сел. Мы представились друг другу. Ее звали Маленка. Она была сиротой и жила в Кракове два года. Разговор продолжался во время обеда, и вскоре стало понятно, что она зарабатывала на жизнь, торгуя собственным телом.

— А сколько ты за это просишь? — поинтересовался Роман.

Она взглянула на меня, пытаясь улыбнуться.

— Я надеялась, что спросите вы. День и ночь всего за одну гривну.

Я заметил, что Роман — пересчитывает свои оставшиеся монеты, и решил, что дурное дело нужно пресечь на корню. Достав из кармана три гривны, я положил их перед девочкой.

— Ты ходишь в церковь?

— Да, господин. Каждое утро, — печально ответила она. — Там хорошо находить клиентов.

— Я хочу, чтобы в следующий раз ты помолилась.

— Хорошо, господин. Но на следующие три дня я в вашем распоряжении. Куда мы пойдем?

У меня уже давно не было женщины, и, должен признаться, искушение было сильно. Но этот жестокий век еще не лишил меня моральных принципов, и Конрад Шварц не совратитель малолетних.

— Я пойду во францисканский монастырь, а ты останешься здесь. Кажется, ты чем-то обидела хозяина таверны. Ты загладишь вину, работая у него в течение трех дней!

— У хозяина таверны! — чуть было не заплакала она.

— Ты будешь мыть посуду, подметать полы и спать одна.

— Что? — удивленно воскликнул Роман. — Пан Конрад, это дурная шутка! Если ты не собираешься воспользоваться ее услугами, во имя музы, отдай ее мне!

— Во имя Бога, этому не бывать! Что ты скажешь отцу Игнацию на следующей исповеди? Что изнасиловал девочку-подростка?

— Какое же это насилие? Она предложила, ты заплатил, — не унимался Роман.

— Ее вынудили к этому голод и нищета — силы более убедительные, чем меч или пика. И куда более жестокие! Так что садись и допивай свое пиво.

К нам подошел хозяин таверны.

— Ты уж прости, пан Конрад, но я случайно подслушал каш разговор. Что ты там задумал?

— Я собираюсь на три дня обеспечить тебя служанкой. Если она будет хорошо работать, ты, возможно, оставишь ее на более длительный срок. Тебя это устраивает?

— Вполне. Только почему ты решил так поступить?

— Можешь назвать это деянием верующего. Вот, держи деньги за обед. Пойдем, Роман. Нам пора.

Выйдя на улицу, Роман сказал мне:

— Пан Конрад, ты очень странный человек.

Мы несколько часов побродили по городу, в котором убожество соседствовало с варварской роскошью, и остановились помолиться в церкви святого Андрея.

Несмотря на отсутствие знакомых башен в стиле барокко, сейчас церковь почему-то казалась мне больше, чем в двадцатом веке. Вероятно, причиной тому отсутствие высоких строений вокруг. Я задумчиво посмотрел на круглые башни Вавельского королевского замка и собора. Но Роман покачал головой.

— Это не для таких, как мы, пан Конрад.

— Но они же не станут прогонять честных посетителей, — сказал я. — И я все-таки рыцарь.

— Ты рыцарь без лошади, без доспехов и даже без меча. Попробуй, если хочешь. А я подожду тебя здесь.

— Наверное, ты прав. К тому же нам пора искать францисканский монастырь.

Здание монастыря выглядело сурово, но по крайней мере там было чисто, поразительно чисто по сравнению с окружающими его зловонными трущобами. Монах в коричневой рясе провел нас в комнату, где можно было помыться, и я начал понимать смысл библейского обряда омовения ног. Несколько часов ходьбы по дерьму превращают ноги в нечто ужасное.

Когда нас привели к отцу Игнацию, тот радушно приветствовал меня, сказав, что я принят переписчиком за четыре гривны в день. Он показал мне мою келью и спросил, устраивает ли она меня.

— Намного лучше тех казарм, где я жил во время армейской службы.

— Вот и отлично. Ужин сразу после вечерней молитвы, тогда и увидимся.

Он уже собрался уходить, но я окликнул его:

— Отец, а как же Роман?

— Прости, пан Конрад, я полагаю, что его нежелательно брать сюда на работу.

— Но почему бы не дать ему шанс, хоть на несколько дней?

— Это только позволит ему распространять свои богохульные мысли.

Отец Игнаций ушел, и Роман совсем сник.

— Выше нос, приятель! Приходи завтра и вновь попроси его. Со временем он смилуется.