– Мог? – так же тихо и почему-то очень страшно выдохнул Малкольм, тоже отвечая ему бешеным, разом помутневшим взглядом. – Ты так думаешь? Ты… ты… Какой же ты осел, Грегор! Безмозглый рыцарь прекрасной королевы! Сколько ты по ней страдаешь, но так ничего и не понял! Ах, драгоценная пречистая Беатрис…

Он рванул ворот рубашки, открывая налившуюся кровью шею, сглотнул, тяжело и хрипло дыша. Грегор онемел, не зная, как предотвратить безобразную сцену, если Малкольм продолжит говорить о Беатрис так… За что?!

– Знаешь, что она мне сказала перед свадьбой? – Из уголка рта у Малкольма капнула слюна, но он этого не заметил, так и комкая в ладони ворот. – Я просил ее! Просил позволения оставить Джанет в столице! Я, король! У этой итлийской сучки, строившей из себя недотрогу, просил каплю понимания! А она сказала… Знаешь, что она сказала, Бастельеро?! Что она никоим образом не смеет мне указывать! Но воздух столицы очень вреден беременным женщинам и младенцам. И если Джанет останется, то она, Беатрис, не может ручаться ни за ее жизнь, ни за… Воздух, ясно тебе?! Вреден, Баргот вас всех дери! И тебя, рыцарь недоделанный, и эту лицемерную суку, которая тобой крутила, как хотела! Да если б она разок поплакала у тебя на плече, ты бы проклял Джанет – и глазом не моргнул! И не смей говорить, что нет! Не смей, слышишь?!

– Малкольм… – еле вымолвил Грегор. – Ты… Она не могла…

– Она? Не могла? Еще как! Смогла же она в брачную ночь заявить мне, что сундуки с итлийским золотом куда ценнее девственности! Мол, раз уж я польстился на приданое, не мое дело, в чьей постели осталась ее невинность. Да Баргот с ней, с невинностью, но только слепой и глухой не знает, что она таскает в постель моих же гвардейцев и пажей! Ах да, еще ты не знаешь! Потому что хуже слепого и глухого!

Рубашка окончательно расползлась в его пальцах, и Малкольм принялся мять шитый золотом воротник камзола. Грегор, окаменев, следил за короткими толстыми пальцами, рвущими плотную ткань.

– Твоя драгоценная святая Беатрис – та еще дрянь, – сказал наконец Малкольм с мучительным почти наслаждением. – Если бы я не поклялся, что никогда не верну Джанет… и не признаю ее ребенка… Ты хоть понимаешь, что она велела бы убить моего сына?!

– Твоего… Аластор Вальдерон – твой?..

– Хвала Барготу, дошло! – рявкнул Малкольм, глядя на него с унизительным презрением. – И не вздумай сказать кому-нибудь, слышишь?! Только Аранвен знает. Ну и Беатрис… Она пообещала, что не тронет его, если… Если он всю жизнь проживет Вальдероном.

– Она не могла, – едва слыша себя, проговорил Грегор. – Малкольм, она не могла… Все, что ты говоришь…

Он отчаянно пытался понять, что только что услышал. Беатрис, нежная, изысканная, целомудренная… Истинная принцесса! Изменила жениху еще до свадьбы?! И продолжала изменять Малкольму сейчас?! Не может быть. Просто не может! Допустим, она была унижена его изменой так сильно, что в отчаянии угрожала Джанет. И допустим даже, что испугалась за будущее своих детей. Бастард-первенец – это опасно, были случаи… Но за это ее осуждать нельзя! Она защищала честь семьи. Но измены…

– И ты терпел? – вырвалось у него в ужасе. – Почему?!

Не мог Малкольм с его бешеным нравом и гордостью терпеть измены жены! Да он чуть не изуродовал наглеца-пажа, посмевшего ухаживать за Джанет! Только ухаживать… Так отходил чугунными кулачищами… Что Малкольм сделал бы с любовником своей женщины, Грегор даже представлять не собирался. Значит, все, что он рассказывает об изменах Беатрис, попросту не может быть правдой.

– Да потому что пришлось, – безжизненным голосом сказал Малкольм и посмотрел на него, словно удивляясь тупости. – На чьи деньги, по-твоему, мы воевали с Фраганой? Батюшка Беатрис расщедрился… И если бы я удавил эту итлийскую гадюку, он, может, и не сильно бы расстроился, но уж векселя предъявил бы в тот же момент. Благие и Баргот, Грегор, нельзя же быть таким болваном! Криспин и Кристиан – мои, тут никакого сомнения быть не может, но девчонки… Мне сунули в зубы второй итлийский кредит, и я промолчал. И не смей так смотреть! Дорвенанту нужны были деньги! И сейчас нужны.

– Кто… их отец? – спросил Грегор в рухнувшей вдруг на спальню звенящей тишине.

И без тени сомнения понял, что убьет. Еще не знает, кого именно, но кого-то убить нужно непременно. Если только на миг допустить, что это правда, что гордость Малкольма все эти годы втаптывали в грязь… Ну что ж, надо же начать хоть с кого-нибудь…

– А я знаю? – дернул уголком рта Малкольм, тяжело поднимаясь с кровати. – Но, как сказала моя драгоценная женушка, хороший был человек, упокой его душу Претемная. Чего у Беатрис не отнять, так это аккуратности, подчищает она за собой так, что концов не найдешь.

Он прошел по комнате, грузный, страшный в своем холодном спокойствии, что пришло на смену гневу, и посмотрел на Грегора.

– Пойдем прогуляемся. Криспин где-то в саду, хочу его повидать. И забудь, что я тебе наговорил, Бастельеро! Слышишь?

Грегор встал и молча поклонился. Говорить не хотелось, думать – тоже. И не верилось, что бы там Малкольм ни нес в гневе. Не может быть, чтобы Беатрис… А если может – как после этого жить?

«Да вот так и жить, – подумал он, глядя на Малкольма, но стараясь не встречаться с ним взглядом. – Если это правда… Если я, болван, столько лет был влюблен в бесчувственную куклу, шлюху…»

Мысли резали по живому, и он ухватился за возможность хоть немного отложить их на потом, выйдя вслед за Малкольмом из спальни. Гвардеец на посту вытянулся, отсалютовав, – и Грегора передернуло, стоило представить, что вдруг именно этот… Малкольм шел немного впереди и наверняка сожалел о своей откровенности. «Ну где же Аранвен? – зло подумал Грегор, пытаясь сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как ушел канцлер. – Пора бы ему вернуться. И Райнгартена нет…»

Его вдруг снова повело дурнотой, рот наполнился кислым. В глазах потемнело, как бывает от перерасхода энергии, но ведь Грегор не колдовал…

– Отец! – прозвучал на весь коридор звонкий юношеский голос, и с галереи, примыкающей к коридору, сбежал широкоплечий юноша, похожий на Малкольма в юности как две капли воды. – Милорд Бастельеро, доброго дня!

– Доброго дня, ваше высочество, – поклонился Грегор, глядя, как Криспин с тревогой и настороженностью вглядывается в лицо Малкольма. – Рад видеть вас в добром здравии.

На галерее мелькнула девица в пышном голубом платье. Симпатичная мордашка, взбитые локоны… Криспин покосился туда, но тут же снова глянул на отца.

– Я уже час ищу Кристиана, – сказал он с легким недовольством. – Странно, его нет нигде. Лорд Бастельеро, вы ведь останетесь к обеду? Матушка будет рада, и я хотел бы…

Он еще что-то говорил, но Грегор не слышал из-за снова накатившей дурноты. Что-то в ней было знакомое, но он никак не мог понять – что. И уж точно не хотел ничего слышать сейчас про Беатрис. И видеть ее – тоже! Ни Беатрис, ни Аранвена, которому давно пора было вернуться, ни его наследника, ни Райнгартена… О, а вот и он, легок на помине.

– Прошу прощения, я оставлю вас на минутку, – поклонился он Малкольму и принцу, быстро направившись к стихийнику, показавшемуся в конце длинного коридора.

Идти было шагов двадцать. Грегор успел пройти половину, пообещав себе, что только скажет пару слов Райнгартену и попросит у Малкольма разрешения уехать. Порталы ждали пять лет, подождут еще пару дней, а он вернется и…

За спиной что-то хлопнуло – громко, странно и нелепо. Грегор по инерции сделал еще шаг, начал оборачиваться, и тут ужас на вмиг побелевшем лице Райнгартена, смотрящего ему за спину, хлестнул Грегора наотмашь. Он крутнулся на месте, еще не зная, что увидит, но уже формируя щит, и услышал тонкий пронзительный визг. Кричала девица на галерее. А шагах в трех от Малкольма с Криспином воздух превратился в жуткое черное марево, которое Грегор никогда не видел вживую, но узнал почти сразу.

Время остановилось. Что-то кричал позади Райнгартен, звал стражу, кажется. Бежал от дверей королевской спальни усатый гвардеец с бессмысленно распяленным в крике ртом, а черное марево расплывалось все сильнее, и когда огромные лапищи, высунувшись прямо из него, схватили Криспина, не успевшего даже дернуться, мир дрогнул – и распался на вопли, краски и движения.