Так про Небесные Врата лучше сразу испросить всемирного китаеведа Малявина В.В. Ведь даже Великий Пекинес не сразу прикинулся спящим при чтении нараспев его перевода. Однако все по порядку. В комментариях знаменитого профессора к настоящей строке сказано, что Небесные Врата – это центр вращения Небесной Сферы; их открытие и закрытие тождественно покою и движению, а еще названию дыхательной практики в даосской медитации. Кроме всего сего, уверяет большой ученый муж, Небесные Двери по даосским традициям – это мистическая точка «байхай» где-то на голове мудрокитайца, которая обязательно приоткроется, как только тот выделит из себя «чистый Ян». Уй-юй! Услышав столь мощную мудрость, Великий Пекинес как-то вдруг приспустил свой божественный хвостик и прикрыл передними лапками пушистые ушки. «Небесные Врата всегда открыты, а самка пекинеса – лучшая из самок!» – обиженно прорычал он. – «О любимый двуногий, неужто Небесная Сфера вертится вокруг Небесных Ворот? А, что тогда делает Небесная Ось? Вот как открытие и закрытие могут быть тождественны покою и движению? Почему в таком случае соседские куры мало тождественны нашему вислоухому кролику? Ах, ужели, в самом деле, Совершенномудрый следовал даосским традициям, культивируя в своем организме «чистый Ян» после каждого приема сухого корма? Хотя, конечно, Лао-цзы ведь был даосом. А Будда – буддистом. А Иисус Христос – христианином, да, непременно, православным! Разве не так?»

Вторая половина строки – «能нэн 為вэй 雌цы 乎ху» – способен ли быть как самка. Причем, иероглиф «цы», частенько переводимый в этой строке как «самка», в древнекитайской действительности обозначал «девочку птицы». Например, Ян Дюйвендак разглядел в этом иероглифе обычную курицу: «In opening and closing the natural gates, can you be like a hen?» (Duyvendak J.J.L. Tao Te Ching. 1954). Любопытно, какую же связь он усматривал между нахальными курами и тайной калиткой в небесные сферы?

Созерцая повадки двуногой зверюшки, чье сознание претерпело фазовый переход от дуалистической обособленности к безграничному Дао-единству, древнекитайцы справедливо сравнивали их с тем, как ведет себя улыбчивая самка, проявляя нежный Инь в период страстной влюбленности. Например, в главе 15 Лао-цзы сообщает об уступчивой нерешительности древнемудрых китайцев, а в главе 20 на сцене появляется утомленный существованием запотевший странник, которому некуда возвращаться в своем абсолютном одиночестве. Ужели то не зрелый Инь во всем своем великолепии? А божественный плотник из Назарета? Ведь та овечья кротость, с которой он сносил побои и страдания, лишь однажды прерывается жалобной молитвой к Небесному Отцу со странным предложением пронести «чашу сию» куда-нибудь мимо него. Очаровательная молитва, если не сказать большего, но, несомненно, смирный Инь. Правда, на таком фоне активное выдворение из храма невинных работников древнеиудейской торговли и массовое истребление домашней скотины под предлогом борьбы с инфернальными силами – это уже агрессивный Ян, между прочим, уголовно наказуемый даже в те замшелые времена. Но не станем отвлекаться, и вспомним, наконец, что говорил об утрате волевых эго-импульсов Великий Чжуан-цзы, кажется, в главе 22: «Пусть опустошится и исчерпается моя воля, чтобы она никуда не направлялась и не знала, куда пришла; чтобы уходила и возвращалась, и не знала, где остановилась. И я бы уходил и возвращался, и не знал бы конца этому движению. Я блуждал бы в бескрайней пустоте, где появляется великое знание, и не знал бы его пределов». Вот так. И никаких жалобных молитв.

Небесные Врата всегда перед носом у всякой домохозяйки. Правда, она предпочитает читать о них в книжке вместо того, чтобы набравшись храбрости, сквозь них с разбегу просочиться. Даже легкий ветерок в тех широтах уже вызывает «глубочайший переворот» в сознании и стремительную переоценку житейских ценностей. Заодно он прививает стерильный иммунитет к любым измышлениям о Дао-реальности, от каких бы вальяжных профессоров они ни исходили. Чисто теоретически, Небесные Двери в сердце-уме двуногой хомоособи открываются в обратно-пропорциональной зависимости от «плотности» ее иллюзорного эго. Чем «плотность» пожиже, тем шире Врата. Ну а практически, в Дао нет хоженых троп, широких ворот, узких дверей и тайных проходов. Поэтому ответ на пятый вопрос аналогичен всем предыдущим.

(6). Первые четыре иероглифа строки везде одинаковы – «明мин 白бай 四сы 達да», где «мин бай» означает «доводить до полной ясности, делать очевидным, брать в толк, easy to understand». Знак «сы» – это 4, а «да» – достигать, проникать, повсюду, во все стороны, проницательный. Далее: стандартный текст спрашивает «能нэн 無у 知чжи 乎ху» (можешь ли без знания?); вариант Хэшан-гуна – «能нэн 無у 知чжи»; текст Фу И – «能нэн 無у 以и 為вэй 乎ху» (можешь ли, не прибегая к действию?); второй мавантуйский текст – «能нэн 毋у 以и 知чжи 乎ху» (способен ли без помощи знания?). То есть, вопрос, заданный Лао-цзы в этой строке, звучит просто, но восхитительно: «Можешь ли ясным образом узреть «сы да», без формирования об нем условных представлений?» Мировое мудросообщество откликается на эту строку странными фразами, вызывающими недоумение даже у соседских кур. Ян Хин-шун: «Возможно ли осуществление недеяния, если познать все взаимоотношения в природе». Маслов А.А.: «Можно ли, постигнув четыре начала, пребывать вне знания?» Малявин В.В.: «Постигай все в четырех пределах – можешь ли обойтись без знания?» Роберт Хенрикс: «In understanding all within the four reaches – can you do it without using knowledge?» (В понимании всего в четырех пределах – можешь ли делать это, не используя знания) Ох-ох. Мы, с Великим Пекинесом, легкомысленно полагаем, что познавать и постигать можно, for example, математику, химию с физикой, астрономию или любое иное наукоемкое ремесло. Вот орбитальный телескоп «Хаббл» именно тем и занят, что мужественно «penetrates the four quarters» бесконечной вселенной во имя прогрессивного прогресса науки и техники. Как ни подпрыгивай, постижение и «understanding» чего угодно – это самое обычное знание. Поэтому без мистической пудры строка принимает вид бездарной задумчивости а-ля «можешь ли постичь знания, не используя знание?» Не скроем, китайцы обожают лузгать семечки и грызть гранит всяческих наук, но все-таки не до такой мучительной степени. Артур Уэйли: «Can your mind penetrate every corner of the land but you yourself never interfere?» (Способен ли твой ум проницать каждый уголок земли, но при этом ты сам никогда не вмешиваешься?) Ой! За всю Одессу не сказать, но у нас на деревне исследователи уголков в трезвом виде уже не встречаются. Lau Din-cheuk: «When your discernment penetrates the four quarters are you capable of not knowing anything?» (Когда твоя проницательность проницает все четыре стороны, способен ли ты ничего не знать?) Ах! Ничего не знать, воистину, редкая способность. Ее обладатели даже называются по-особенному – невеждами. Так если знание остается за бортом этой чудо-проницательности, то как же догадаться, что сия проницательность куда-либо проницательно проникла?

Если фыркнуть, не взирая на лица, то бином «四сы 達да» ни с какими «пределами», «reaches and quarters» и «every corner of the land» ничего общего не имеет. «Сы да» – это перекресток дорог или поселение рядом с ним, узловая станция – синоним Дао в ветхокитайские времена. Пуркуа? Because, на перекрестке сходятся все дороги и пути, а в Дао (гл.1) начинается и заканчивается все многообразие разношерстного Сущего (гл.16). Интересно отметить, что глава 61, правда, с помощью иных иероглифов, тоже поддерживает идею встречи начала всех начал и конца всех концов в одной древнекитайской точке. Там говорится о великом царстве так же, как и Дао, подобным низовью реки, куда стекается все, что течет, бурлит и булькает; самке, привлекающей своей парфюмерией всех озабоченных самцов, и точке пересечения транспортных артерий, которую никому не миновать под голубыми Небесами (天тянь 下ся 之чжи 交цзяо).

Вот опять, куды крестьянину податься? Не переводить же строку героически дословно а-ля «Сможешь ли ясно проницать узловую станцию, не впуская себе в пушистую голову условные представления?»