— Можешь остаться у нас, на свежем воздухе, — ответила.

— Как? В смысле… как я останусь? У меня диплом на носу, потом работу искать.

— Будем жить в своем доме, я буду ездить в город работать. А ты будешь за домом смотреть. Можешь тоже работать. Тут птицефабрика есть. Автобус довозит из дома на работу. А че? Хороший труд, научишься работать. Поможешь мне.

— Сама приезжай, — ответил.

— Андрей, я тут привязана. Я не могу рыпнуться. Я не могу оставить маму. Она включает газ и не помнит.

— Привози бабушку в Тольятти.

— Она не будет, она тут привыкла.

— Можно честно, да? Тебе же никогда не было до них дела. До этих вот семейных ценностей. Мы один раз за всю жизнь туда ездили. Че ты вперлась в деревню?

Она взяла паузу и твердо ответила:

— Я не вернусь в Тольятти. Для меня город закрыт.

— Ерунда какая-то.

— Андрей, я не хочу уборщицей работать, начальница. Для меня… я не могу просто, — она заплакала. — Приедешь?

— Нет.

— Почему ты просто не хочешь мне помочь? Просто помочь с домом и мамой.

— Найми сиделку.

— Господи, какой ты… вот ебанашка, оторванный вообще.

— Продай машину, если нет денег.

— Нет.

— У тебя мать умирает, а ты ездишь по говну на дорогом седане. Ты сопоставляешь?

— Я заслужила эту машину.

— Эта машина копает своими колесами говно и землю.

— Так, слуша й…

— И тащит в эту землю меня. Вместе с тобой. Продай свою машину и сделай мне военник.

— В деревне нужна машина. А армия воспитает из тебя мужчину.

— Да не нужна в деревне тачка за три ляма! Хватит расплачиваться мной! Продай машину! — я сказал это и так сильно сжал зубы, что свело рот.

— Да нахуй ты такой сын нужен.

Она сказала это и бросила трубку. Бросила и тут же перезвонила

— Ты можешь отъебаться от меня? — я сказал.

— Так, все, давай не ругаться. Давай как деловые люди. Как в детстве. Партнеры.

Она говорила спокойно.

— Хорошо. Давай как партнеры. Просто договоримся, что теперь мы отдельно. Все, — говорил я.

— Как отдельно? Я плачу за твой универ, а мы отдельно?

— Ты сама меня в него запихнула. Сама. Потому что ты хотела из меня хуй знает кого. Я мог жить в Москве. Давай признаем, что мы оба не очень хорошо рассчитали и просто перейдем в статус кво.

— Андрей. Вот смотри. Давай ты сейчас мне просто поможешь. А потом будешь делать что хочешь. Это трудное время.

— Я помогаю, но… оно ведь не кончится — это время.

— Все плохое когда-то заканчивается.

— Это пожизненный найм, если связаться с тобой.

— Нет, ну это взрослая жизнь. Она такая. Потом втянешься.

— Я не выберусь потом из твоей деревни.

— Все, сворачивай пиздежь. Я все решила. Ты приезжаешь ко мне. Устраиваешься на нормальную мужскую работу. А если не так — идешь в армию. Это по-деловому.

— Че? Нет, че? Я сдохну в армии.

— А я не сдохну?

— Да пусть твоя машина злоебучая лучше сдохнет!

В этот раз я бросил трубку. Она прислала три эсэмэски: «Ты безответственный», «Эгоист». «Сделаешь, как я сказала». Потом снова пыталась звонить, но я не брал.

Я нашел квартирантов — Сашу и Динару, и не сказал матери. Они пришли по объявлению. Динара была двадцатилетней кухонной работницей и готовила вкусные голубцы, а Саша был двадцатипятилетним парнем с плохой репутацией. Его привел старший брат и утверждал, что теперь Саша взялся за голову, но на второй же день они с Динарой напились и переспали. Саша притащил каких-то друзей. Я сказал, что так нельзя, а он сказал мне «расслабься». Они орали, а я сидел в своей комнате. Через два дня он исчез. Еще через две недели уехала Динара, а следующей весной я увидел у нее «Вконтакте» фотографии новорожденного сына. Сашу посадили в тюрьму и в этот раз по-настоящему.

Я смотрел на пустеющую квартиру и мне стало казаться, что я исчезаю вместе с вещами. Что если я срочно не придумаю что-то, то меня не станет. Особенно остро я это ощущал, когда меня игнорил Матвей.

Иногда, когда были в Тольятти, мы с Матвеем ходили на водохранилище, сидели у воды и потом шли в сторону Парка победы. Мы всегда проходили заправку, которая рядом с «Волгарем», и иногда покупали там пиво. Вечером заправка красиво светилась, как на арте в стиле retrowave, что Матвей поставил мне на рабочий стол. Мы стали называть это место Майями, потому что рядом был пляж.

Матвей был одет в бомбер, и я только сейчас заметил, что на спине принт скорпиона, как на куртке Гослинга в «Драйве». Мэт сказал, что очень любит «Драйв», а я подумал, что в этом неоновом тольяттинском свете Мэт — Гослинг для бедных. Я спросил, почему в эстетике ретровейва часто указывается двухтысячный год как время действия, хотя он придуман в наши десятые годы, и в двухтысячных не было всех этих летающих машин и лазерных пистолетов. Матвей подумал и ответил, что это мечта, которой не случилось. Тогда я спросил, почему нельзя придумать новую мечту. Он не ответил. Я подумал, что ретровейв, как и Тольятти с его футуристическими дворцами культуры — консервированная ностальгия по будущему.

Я решил рассказать Матвею о том, что мать мне не поможет и нужно копить на военник или придумывать что-то еще. Он слушал, хмурился и молчал.

— На этой ебучей фабрике меня еще и оштрафовали.

— Сложно было? — спросил Матвей.

— Унизительно. Но это тоже интересно.

— Я видел твои ладони.

— Не, не болит.

— Так не должно быть.

— Я не чувствовал. Просто представил, что я персонаж хуевого фильма.

Мне казалось, я говорю жизнеутверждающе, но Матвей напрягался все сильнее.

— Ну а ты че как, профессионал? — спросил я.

— Расскажу главное, что я узнал в мастерской, — говорил Матвей. — Чтобы заменить дисплей на телефоне, его нужно нагреть. И там есть такой специальный скотч. Но в процессе нагрева этот скотч выдает очень специфичный запах — такой же, как когда лижешь пизду. Нагретый телефон пахнет влагалищем.

— Ты имел дело с влагалищем? — спрашиваю.

— Ужасы первого курса. Это в прошлом. Радуга в моем сердце, — он постучал по груди и снова замолчал. — Прости, я просто не знаю, что делать. Чем помочь. Мне грустно.

— Я знаю.

— Ты хотел бы дорогую машину? — спросил он.

— У матери Toyota camry. Она могла бы ее продать и закрыть долги. Но она расплачивается мной.

— А у нас никогда не было денег.

— Но ты выглядишь норм.

— Это «алик». На «алике» все. Навык от матери. От матери пижонство.

— У меня от матери кредит на меня взятый.

— Она платит?

— Коллекторы ходят. Мне скучно думать о деньгах все время. Меня этим долбит. Я хочу думать о том, что жить интересно.

— Мне нравится думать про деньги, — ответил Мэт. — Но у меня их нет. Я их только понюхал. И теперь все время считаю воображаемые пачки.

— А я все еще хочу стать военным корреспондентом. Ну или придумать что-то крутое, что сделает мир лучше.

— Нивно, — Мэт ухмыльнулся.

— Ты уже так говорил мне в долине.

— Но это правда. Это глупо.

— Что глупо?

— Это ерунда. В твоей ситуации. Надо заниматься реальными делами, — сказал он, и у меня возникло ощущение, что я говорю с матерью.

— Это реальное дело, — строго ответил я, — а не хуйня в Тольятти в офисе сидеть.

— У меня куртки зимней нормальной нет, а ты про высокое.

— Тоже мне проблема. Людей убивают — это не проблема.

— Это проблема. Мне холодно и уродско.

— Это решаемо. Все можно решить. Я хочу перед днюхой что-то придумать. Давай пойдем в магистратуру? В Питер там, в Москву. Но лучше в Москву. Че я раньше не думал. И выучимся на тех, кем хотели быть. Хорошо подготовимся и поступим. На кого бы ты хотел поступить?

— Не знаю.

— Я бы подавался везде. Я уже проходил во ВШЭ. И я читал, что Вышка сейчас топ. Там есть гуманитарные и технические программы. И там гей-френдли, можно быть собой. Сосаться у входа в кампус и все такое. Встречать друг друга. Бля, вышка — это реально город будущего. Это просто… единственное нормальное место в стране. Там все не как в России. Там все как в хорошей России. Блядь, пиздец, все, я понял, чего хочу.