Белый Монастырь показался, когда уже совсем рассвело, на некотором расстоянии от дороги. Он был окружен каменной стеной, припорошенной снегом, с двумя железными воротами. Ближайшие ворота были не заперты. На фоне белых лужаек чернели ели, из-за которых дом, казалось, был погружен в сумерки. На фоне серых туч выделялись тяжелые шпили и трубы. Дом был длинный и низкий, в форме буквы «т» верхней перекладиной к дороге, со следами старой побелки. Арочные окна мрачно взирали на мир. Ни следа движения.
На негнущихся ногах Беннет выбрался из машины и широко распахнул ворота. Шум мотора вспугнул недовольную птицу. От ворот шла гравийная дорожка в сторону чего-то вроде современной подъездной арки у левого крыла. По обе стороны от дорожки дубы и клены разрослись так, что ветви их переплелись, и сквозь них с трудом проникал снег, поблескивая в темном тоннеле. Именно тогда, как он впоследствии вспоминал, ему стало по-настоящему не по себе. Он подъехал ближе и остановился. Рядом, накрытый брезентом, стоял седан «воксхолл», который, как он помнил, принадлежал Джону Бохуну.
И тут он услышал собачий вой.
В полнейшей тишине неожиданный звук так напугал Беннета, что его прошиб холодный пот. Лай был низкий и хриплый, но заканчивался на высокой дрожащей ноте. И было в нем что-то до отвращения человеческое. Беннет вышел из машины и оглянулся. Справа было крыльцо с навесом, с большой боковой дверью в мощной стене, и ступени поднимались к балкону. Впереди подъездная дорога, покрытая снегом, как и поля, делилась на три ветки. Одна шла за дом, вторая спускалась по покатому склону, где смутно виднелась вечнозеленая аллея, третья сворачивала влево, под низкие крыши конюшни. Именно оттуда…
Снова завыла собака, на этот раз в ее голосе слышалось нечто похожее на боль.
– Лежать! – донесся голос издалека. – Лежать! Буря! Хорошая собачка! Лежать!
Потом Беннет снова услышал, как ему показалось, собачий лай, он побежал вперед. Теперь были видны конюшни. На мощеном дворе стоял человек в коричневых подтяжках грума и вельветовом пиджаке и пытался успокоить двух бьющих копытами испуганных верховых лошадей, которых держал под уздцы. Голос грума перекрывал фырканье и топот:
– Сэр! Сэр! Где вы? Что-то…
Слабо отозвался другой голос – что-то вроде «я здесь!». Пытаясь понять, откуда исходит звук, Беннет огляделся и приметил узкую аллею вечнозеленых деревьев, переходящую в настоящую рощу, и павильон Зеркало Королевы, которые были памятны ему по описанию. И ему показалось также, что он узнал голос Джона Бохуна. Тогда он бросился бежать.
В любом случае у него уже промокли ботинки и замерзли ноги, а снега выпало всего на полдюйма. Одна-единственная цепочка следов вела вниз по склону к кустам. Это были свежие следы, совсем недавние, едва припорошенные. Беннет последовал за ними по тропе. Впереди можно было разглядеть тускло-белый павильон, стоявший посреди снежной глади площадью примерно в пол-акра. Павильон окружала низкая мраморная ограда. К открытой двери невысокого мраморного здания вела вымощенная камнем дорожка. Следы тянулись до самой двери – и других следов не было.
В дверях показалась какая-то фигура – так неожиданно, что Беннет обмер, у него бешено забилось сердце и пересохло в горле. Фигура выделялась темным пятном на сером фоне. Человек прикрыл рукой глаза и неуверенно, словно раненый ребенок, оперся о косяк. Беннет услышал всхлипывание.
Он двинулся вперед, под ногой хрустнул снег, и человек поднял глаза:
– Кто там? Кто…
С усилием выпрямившись, он немного выдвинулся из тени дверного проема. Даже на таком расстоянии и при плохом освещении Беннет разглядел бриджи для верховой езды, но лицо под низко надвинутой шляпой казалось сплошным пятном и как будто дрожало. Вопрос и ответ слабо прозвучали над пустошью. Вдалеке снова завыла собака.
– Я только что приехал, – сказал Беннет. – Я… что…
– Подойдите, – произнес Бохун.
Беннет бросился навстречу, но не стал подниматься по ступеням, которые вели от мощеной дорожки к дверям. Перед ним открылось шестьдесят футов гладкой поверхности, покрытой снегом, и Беннет решил, что это луг.
– Не ступайте туда! – крикнул Бохун. – Не ступайте, идиот. Это тонкий лед, озеро. Провалитесь…
Беннет отпрянул, сменил направление и стал карабкаться по тропке, тяжело дыша, потом поднялся по ступенькам к двери.
– Она мертва, – сказал Бохун.
В тишине они услышали, как недовольно зачирикали растревоженные воробьи, и один вылетел из-под крыши. Медленное дыхание Бохуна облачками висело в воздухе, губы его едва шевелились, глаза с тупой сосредоточенностью взирали на Беннета, щеки запали.
– Вы меня слышите? – закричал он, поднял хлыст и ударил им по дверному косяку. – Говорю же, Марсия мертва! Я ее только что обнаружил. Да что с вами такое? Скажите уже хоть что-нибудь. Мертва, и ее голова… ее голова…
Он смотрел на липкие пальцы, и плечи его тряслись.
– Вы мне не верите? Идите взгляните сами. Боже, прелестнейшая женщина, какая только была на свете, вся… вся… идите взгляните. Они убили ее, вот что они сделали! Кто-то убил ее. Она сопротивлялась. О да, бедная Марсия. Что толку… Она не выжила. Все, что принадлежит мне, – гибнет. Мы собирались покататься верхом с утра, пока никто не проснулся. Я пришел сюда, и…
Беннет пытался побороть тошноту.
– Но что она там делала? В этом месте?
Собеседник тупо уставился на него.
– О нет, – сказал он наконец, словно в его оцепеневшем мозгу всплыл позабытый факт. – Вы же не знаете, верно? Вы тут не были. Нет. В общем, она захотела переночевать здесь. Она все время была с нами. Марсия – она такая. Очень в ее духе. Но зачем ей было оставаться здесь? Я бы ей не позволил. Но меня тут не было, чтобы остановить…
– Сэр! – донесся через пустошь тихий, хрипловатый голос. Они увидели грума, вытягивающего шею и жестикулирующего. – Сэр, что случилось? Это вы кричали, сэр? Я видел, как вы вошли, а потом…
– Идите назад, – сказал Бохун. – Назад, я вам говорю! – рявкнул он, когда слуга замялся. – Вы мне не нужны. Мне никто не нужен.
Он медленно опустился на верхнюю ступеньку и обхватил голову руками.
Беннет прошел мимо него. Он не питал иллюзий и понимал, что боится туда входить, что его трясет при мысли о темноте, а ничего не поделаешь, придется. Он обругал себя, потому что правая рука его дрожала, и зачем-то схватил себя за запястье другой рукой.
– А там есть освещение?
– Освещение? – повторил Бохун. – Внутри? Ах да, да, разумеется. Электричество. Смешно – я забыл включить свет, забыл. Смешно, ха-ха! Я…
Голос его дрожал, и Беннет поспешил внутрь.
В полной темноте он сумел понять, что находится в небольшой комнате, где пахло старым деревом и отсыревшими шелками, но также присутствовал запах новых духов. Беннет слишком ясно представил себе лицо Марсии Тэйт. Разумеется, он не верил, что она и правда мертва. Эта живая прелесть, эта рука, которой ты касался, губы, которые ты (пусть лишь однажды) целовал, а потом проклинал ее за то, что она сделала из тебя идиота, – все это едва ли может легко обрести нечеткость наброска или восковую неподвижность манекена в гробу. Невозможно. Она была здесь, она была повсюду, ощутимая даже в ее отсутствии, – и она была пламенем. Тем не менее Беннета охватило растущее чувство пустоты. Торопливо ощупав стену слева от себя, он обнаружил открытую дверь. Внутри нашел выключатель и на миг замер, прежде чем нажать на него.
Ничего. И при включенном свете – ничего.
Он был в музее или в гостиной – настоящей гостиной – времен Стюартов. Ничто не изменилось, разве что атлас пообтрепался, а цвета поблекли. Тут были три арочных окна и резной камин с почерневшим каменным колпаком, пол был выложен белыми и черными мраморными плитками. И на стенах дрожали отблески свечей в бронзовых канделябрах. Иллюзия была создана столь искусно, что на миг Беннет усомнился в реальности происходящего и в том, что здесь и правда есть выключатель. И потрепанное кресло с тонкой резьбой по дубу, включавшей герб Стюартов, и зола погасшего камина – все отсылало к прошлому. В глубине комнаты была высокая дверь. Открыв ее, Беннет снова ненадолго замер, прежде чем включить свет.