Север сразу перевел разговор на немецкий язык. У гостя это получилось легко, без напряжения. Майор не стал ничего объяснять и перешел к расспросам:

– Расскажи о себе. Где учился, как сюда попал.

– Родился я в Киргизии, в Ферганской долине, недалеко от города Ош. Там мама оказалась в эвакуации. После войны отец остался в армии, его направили служить в Таджикистан. В гарнизоне и прошло мое детство. Мне было четырнадцать, когда он вышел на пенсию, и мы переехали в Калинин. После школы я поступил в московский иняз имени Мориса Тореза. По окончании предложили пойти в КГБ. Я согласился. Вот и вся биография.

– Не прибедняйся. Ты же знаешь, что чертик прячется в мелочах. У тебя хороший немецкий. Откуда?

– У меня мама учительница английского языка. Член партии. Поэтому при дефиците кадров мужчин ее еще в Таджикистане назначили директором школы. Во время войны она приютила у нас молодую женщину с ребенком. Тетя Маша была из репрессированных немцев Поволжья. Они сдружились. Ее сын Генрих, чуть старше меня, мы с ним были как братья. Мать под свою ответственность взяла ее учительницей немецкого языка и пения. Поэтому английский у меня – классический, от мамы, а немецкий разговорный – от тети Маши. Она была очень хорошей учительницей. От нее я знаю много пословиц, поговорок, скороговорок, народных песен. Когда мы переехали в Таджикистан, мать и там стала директором школы и перетянула к нам Марию.

– Так, может, ты и таджикский знаешь?

– Знаю хорошо.

– Как же ты смог поступить в московский институт?

– У отца однополчанин служил в областном военкомате, он договорился, и мне дали персональное направление на учебу от обкома ВЛКСМ. Но больше помог спектакль, который у меня произошел в приемной комиссии, – с гордостью, чуть хвастливо заявил молодой человек. – У меня же в аттестате официально записан английский, а немецкий как бы домашний. В приемной комиссии сидел представитель комитета ВЛКСМ, чтобы ставить абитуриентов на комсомольский учет, студент третьего курса. Услышав мое блеяние по-английски, проворчал, что для поступления в легендарный вуз надо иметь более серьезные знания по языку, а желательно – по двум.

– И ты не стерпел, – предположил Саблин.

– Конечно, – не стал скрывать Цыганков. – Попробуй повторить, говорю я ему, и начал сыпать немецкими скороговорками. Он и притух. Зато женщина, которая принимала документы, включилась, видимо, рутинная работа по сверке паспортных данных ее утомила. Мы с ней устроили блицтурнир по знанию немецких поговорок. Пришлось звать секретаря комиссии, чтобы решить, ставить ли мне экзамен по немецкому, если он не подтвержден документально.

– Но на этом спектакль не закончился, – предположил Матвей, видя, что это еще не финал.

– Конечно. Комсомолец, на свою беду, заявил, что он изучает три языка. Тогда я встаю. – В эмоциональном порыве молодой сотрудник встал и, театрально вскинув правую руку, стал читать стихи на таджикском.

– Омар Хайям?

– Точно. Вы знаете таджикский?

– Нет. Догадался, что это его рубаи.

– А этот балбес рот открыл и спрашивает, на каком это языке. Я говорю: на норвежском. Он понимающе кивает, а вся приемная комиссия покатывается со смеху.

– И на этой хохме тебя взяли в столичный иняз?

– По сути, да. По результатам экзаменов я, конечно, не добрал баллы, меня должны были отчислить, но секретарь комиссии, хороший дядька, настоял, и меня взяли сверх набора с испытательным сроком.

– Что ты пообещал им за это?

– Что буду ходить на факультатив арабского языка.

– Так у тебя еще и арабский? Очень хорошо.

Юрий успокоился и стал выжидательно смотреть на гостя из Москвы. Ему никто еще не объяснял, что от него хотят.

– Теперь, мил человек, объясни мне, как ты удрал от полиции на «Трабанте». Это же мыльница с мотоциклетным мотором. Кстати, они на чем были?

– На «Вартбургах». Там было два экипажа.

– Даже так. – Непонятно это было сказано – с осуждением или с одобрением.

– Я рассудил, что на прямой они меня сделают, поэтому шанс был только при условии запутать их в переулках.

– Грамотно.

– Они выдержали только полчаса и потерялись, а я ушел дворами.

Север, пока не утверждены кандидатуры руководством, не имел права раскрывать детали предстоящей операции.

– Какой у тебя оперативный позывной?

– Батый. В честь восточного полководца.

– Какая сейчас легенда?

– Студент университета, родом из Саксонии. Шлифую роль и язык.

– В ФРГ бывал?

– Да, пару раз. В Западном Берлине при Свободном университете обитают студенты, сбежавшие из ГДР. Приятель с курса их знает и меня с ними знакомил.

– Даже так, – заинтересовался оперативник. – Не попадался тебе там Дучке? Руди Дучке?

– Как же, познакомились. Он тоже перебежчик с Востока. Активный такой парень, любит поспорить. Только голова у него забита классовой борьбой. Ни о чем другом говорить не может.

– Где это было?

– Они обитают в Коммуне номер один. Это такой большой, почти заброшенный дом-муравейник. Там живут одни студенты.

– Хорошо, – обрадовался складывающимися условиями майор. – В машинах разбираешься хорошо?

– Есть такое дело. В гараже с отцом все свободное время пропадал. Люблю с друзьями погонять и по трассе, и по бездорожью.

– Рукопашным боем владеете? – неожиданно спросил московский гость.

– В разведшколе было несколько занятий.

– Понятно. С взрывчатыми веществами работали?

– Нет. – Собеседник явно был сбит с толка такими вопросами. – И стреляю я не очень, хоть и знаю четыре языка, – заявил он.

Это был вызов. Вернее, очень грамотная провокация, рассчитанная на то, что собеседник так же эмоционально заведется и проболтается. Но Саблина такими приемами не взять.

– Хорошо, Батый, рад знакомству. В ближайшее время стричься запрещаю. Можешь начинать дерзить преподавателям в университете, хорошо бы выступить на каком-нибудь митинге с левацкими, можно даже анархистскими, высказываниями. С основоположниками «Франкфуртской школы» философии знаком? Можешь отличить взгляды Маркузе от Адорно?

– Так это для нынешней молодежи такие же основоположники, как для вас Карл Маркс и Фридрих Энгельс, – заулыбался Цыганков. – Кое-что читал.

– Тогда иди изучай и обсуждай с друзьями. Пока все.

Смирнова язык никак не поворачивался назвать Василием, только Васей. Невысокого роста, похожий на подростка, русоволосый паренек, глядя на которого у женщин возникало желание подкормить его. Разговорный немецкий у него был не на высоком уровне, прежде всего, из-за затруднений в поиске нужных слов.

– Как попал в разведку? – Северу важно было понять мотивацию людей, с которыми предстояло работать в непростых условиях.

– По наследству, – честно признался Вася и даже шмыгнул по-пацански носом. – Дед у меня генерал, еще в СМЕРШе воевал. Отец полковник, служит в Центральном аппарате. Я и поступил на юридический, а дед считает, что боевой опыт сейчас можно получить только в нелегальной разведке.

– Понятно. А сам ты что хотел?

– Мне нравится театр. Я с четвертого класса участвовал в театральной студии при Дворце пионеров.

– Какие роли играл?

– Разные. Большие и маленькие. Даже белогвардейца-заику в постановке «Любовь Яровая».

– Что-то я не помню там заику.

– Это видение нашего режиссера.

– Получился заика?

– Отзывы были хорошие.

– Ну-ка попробуй сейчас включить заикание. Стихи немецкие знаешь?

Василий уверенно начал декламировать Гете, правдоподобно имитируя заикание.

– С сегодняшнего дня ты у нас заикаешься. Понятно почему?

– Понял, – догадался молодой нелегал. – Заиканием проще скрыть дефекты произношения. Хороший прием.

– Как складываются отношения с немецкими сокурсниками в университете?

– Нормально, у меня много приятелей.

– За счет чего?

– Я люблю играть в карты, знаю много игр. Даже умею показывать фокусы с картами.