— Кто бы говорил, прихлебатель! За чей счет живешь ты, а?! — перебила наглеца. — Просвети!

— Тебя заботить должно другое: под кого стелиться придется, — ударом под дых пришелся ответ парня.

— Костя бы тебе рожу набил! — выкрикнула, с трудом сдерживая слезы.

— Давай, разрыдайся, сопливая малолетка! — подначивал Паша. — А, знаешь, жаль, что твой братец в земле. Потому что тогда бы мне не пришлось делить с тобой одну крышу на двоих. К счастью, это ненадолго!

— Надеюсь, ты решил уйти из дома моего отца?! — с всей желчью, на которую только была способна, выплюнула в “братца”.

Максимов лишь расхохотался. По–дьявольски, до холодного пота и пробирающих, до самых костей, мурашек.

— Нет, дорогая “сестренка”! — едко бросил он. — Это ты скоро уйдешь из дома.

Снова эти пугающие ребусы-загадки! Когда же все это закончится?! Интересно, а если бы я попросила у Авдеева–старшего приют, например, он смог бы помочь? Сомневаюсь, по крайней мере, до моего совершеннолетия.

Крепко зажмурила глаза и начала уговаривать саму себя.

“Надо просто немного потерпеть, милая”, — мысленно повторяла фразу. — “Просто потерпеть”.

Скоро все прояснится. Один учебный год — и я уеду. Или полгода всего — и сбегу. Не важно куда. Девять классов за плечами есть, можно будет в ПТУ пойти, или вечернюю школу окончу.

Надеюсь, Константин поможет мне с документами. Или можно с повинной пойти к мадам–Дьявол, — она мне показалась женщиной очень умной, может, войдет в мое положение.

В конце концов! Мне же будет восемнадцать! Право голоса и все дела…

Кого, ну кого я обманываю?! Никогда я не выстою одна против этого мира, ведь он стал еще ужаснее с того момента, как я потеряла родных.

— Ты месяц делаешь за меня всю домашку, — прервал мои мысли сухой голос “братца”. — Убираешь в мое отсутствие комнату и моешь машину после каждого дождя, и, возможно, я не расскажу папочке о твоем гадком поведении.

— Шнурки поглажу и займусь, — выдала любимый фразу Костика и осеклась. — Я слышала, что тебе не с руки портить отношения с будущим отчимом. Так что, еще вопрос, кому выгоднее молчание: мне или тебе, братец?!

Накось, выкуси, сволочь!

***

Машина снова вильнула вправо и резко остановилась. В мои скулы впились мужские пальцы, сжимая лицо почти до боли и заставляя смотреть в холодные серые бездонные колодцы, в которых легко утонуть. Почему-то, в момент зрительного контакта, я напрочь забывала все обиды, и возникало лишь одно желание — смотреть вечность. А еще начинало остро покалывать кончики пальцев, которые помнили прикасания к чужому телу, и…

Вероятно, виной всему моя тоска по прежнему Максу — мальчику из детства, умноженная на наше с ним противостояние и необходимость жить в одном доме, обучаться в одной гимназии. Нас слишком много друг для друга, чтобы выходило просто игнорировать. Да и, чего уж там, я не хотела подобного, хотя совершенно не понимала себя.

Мой мозг никак не мог собрать пазл из-за нелогичности поступков Максимова, а я отчаянно нуждалась в полной картине происходящего. Может, Паша сохранил внутри себя какую-то обиду на меня, или на Костика? Отсюда и такое странное чувство вины передо мной, и нежелание общаться, граничащее с острой ненавистью, и разрушающим самого же парня презрением. При этом, он, словно в память о прошлом, проявлял заботу в отношении меня. Для чего?

— Все, что касается моей персоны — не твоего ума дело, сестренка, — ядовито выплюнул мне в лицо Макс, делая особый акцент на последнем слове. Эти слова больно ранили меня, но я старательно сохраняла маску чего-то среднего между насмешливостью и безразличием.

— Так мне и все равно, — ухмыльнулась. — Просто не надо мне условия ставить. Или ты думаешь, что жизнь в интернате — просто праздник?

Блондин отпустил меня, вальяжно развалился на своем кресле и расхохотался.

— Ты ничего не знаешь о жизни, всегда была аморфной глупышкой, — едко произнес Максимов. — И была в этом какая-то милота, что ли. Только кто бы мог подумать, что ты вырастешь в такую непроглядную дуру?!

Прикусила губу почти до крови, чтобы не разрыдаться. Прикрыла глаза и сделала долгий вдох носом. Выдохнула.

— Что, папкин цветочек, с девочками совладать не смогла в школе, да? Обижали тебя, сиротинушку. Еще и отче твой, аки последний козел, забыл про дочурку на шесть лет, да? — выстреливая колкими фразами, метко достигающими цели, продолжал издеваться надо мной “братец”. Не выдержав, я быстро выбралась из автомобиля, даже несмотря на дрожащие руки и подкашивающиеся ноги. Мне нужно было пространство, воздух и отсутствие Максимова, который, судя по хлопку двери, вышел следом.

— Представляешь, а меня вот, например, по судам таскали, — прилетело мне в спину, что заставило обернуться. Я смотрела на искаженную гримасу и пыталась понять: шутил ли блондин. Его выдавали глаза человека, находящегося на грани. Мне стало немного не по себе.

— Паша, я… — старательно подбирала слова, чтобы как-то вернуть парня в норму. Пусть бы лучше злился на меня, ненавидел, издевался, чем вот так саморазрушался.

— С четырнадцати официально работать начал — вот где сказка и романтика! — гримасничая, продолжал блондин, делая пару шагов навстречу. — А еще я отца за это время похоронил… Гребаного подлеца и предателя! — сорвался на крик, полный отчаяния, Паша.

Я видела его боль, не так — чувствовала, несмотря на физическое расстояние между нами. И меня отпустило. Нет, я не страдала мазохизмом, просто вдруг осознала, что все эти преднамеренные попытки оттолкнуть — как способ сдерживать собственную слабость.

Но разве человеку должно быть стыдно за то, что он просто умеет испытывать чувства?

Поддавшись собственному порыву, я сделала несколько быстрых шагов и крепко обняла Макса, буквально вжимаясь своим телом в парня. Максимов сразу попытался отстраниться, оторвать меня от себя, только я не намерена была сдаваться. Тридцать секунд объятий — говорят, это то, что нужно для счастья. Оставалось лишь выстоять, потому что это было нужно Паше, а мне было остро необходимо ему помочь.

Отец Макса, дядя Стас, помнился мне прекрасным человеком, и в чем бы на эмоциях сейчас не обвинял его сын, наверняка было неправдой. И я чувствовала, как червячок какого-то сомнения точил Максимова изнутри. Тело парня потряхивало, словно он беззвучно плакал, только больше не пытался вырваться, просто стоял безвольной марионеткой. На мгновение мне даже показалось, что, если я отойду, этот большой и сильный парень рухнет на землю.

Поэтому я продолжала обнимать своего друга детства. Только, когда его руки несмело обняли меня в ответ, отчего-то разрыдалась. Я плакала навзрыд, размазывая сопли по драной футболке Паши. И казалось, что мы простоим вот так вот целую вечность — уж слишком много боли накопилось внутри каждого из нас, и слишком сильно эти чувства искали выход.

Даже не осознала в какой момент машина, дорога, разборки — все, совершенно все это перестало существовать. Мне снилось детство. Трогательное и трепетное.

Я помнила тот момент в мельчайших подробностях — одно из лучших моих воспоминаний. Это произошло в День рождения Костика, когда ему исполнилось восемь лет. Мы пошли отмечать его в парк аттракционов: мама, дядя Стас и наша троица — собственно, вся компания.

Больше всего я любила “Лодочки”. Обычно со мной катался папа, потому что Костик называл этот аттракцион — девчоночьим, и терпеть его не мог.

Я же не могла в отсутствие своего отца упрашивать чужого?! Дядя Стас бы точно не отказал мне.

— Макс, ну пожалуйста! — канючила, нарезая новый круг вокруг друга. — И проси все, что душе угодно. Один раз!

Воспоминания о том, что именно у меня взамен запросил Масимов — стерлось, но покатались мы на “ура”.

Я выбрала красную лодочку, хотя с папой всегда каталась на зеленой. Мы даже ждали пару раз, пока она освободится… Только мне не хотелось делать с Пашей так, как с братом или отцом.

— Когда-нибудь ты все поймешь, — прозвучало где-то на задворках моего сознания.