Я хотѣлъ послать за докторомъ, но графиня не позволила и попросила оставить ее.

Побрѣлъ я домой, чувствуя на ногахъ точно пудовики, а я совсѣмъ почти не ходилъ въ этотъ день. Должно быть, не очень-то легко было прощаться съ прошлымъ. Придя домой, я не рыдалъ, какъ истерическая женщина, но безъ слезъ выплакалъ все до послѣдней капельки…

«Она не любила, говорилъ я, сидя у окна, а теперь любитъ. Ну что-жь, радоваться за нее надо, а не возмущаться!»

— Къ вамъ можно? окликнули меня съ улицы.

Я выглянулъ изъ окна. На тротуарѣ стоялъ Рѣзвый. Лицо у него менѣе сіяло, чѣмъ наканунѣ.

— Милости прошу, пригласилъ я.

— Вы видѣлись съ графиней? Вы съ ней ѣздили въ Фіезоле! Она вчера собиралась и говорила мнѣ. Что съ ней случилось?

Онъ такъ и засыпалъ меня вопросами. Большая тревога сказывалась въ его голосѣ.

— Нервы, отвѣтилъ я успокоительно.

— Марія меня очень напугала, продолжалъ онъ, торопливо закручивая себѣ папиросу; графиня — въ постели, надо бы за докторомъ…

— Она не желаетъ. Не безпокоитесь, натура у графиня — могучая; къ вечеру все какъ рукой сниметъ.

Моя безцеремонная манера не особенно разувѣрила его.

— Можетъ быть пріѣздъ графа… несовсѣмъ твердо выговорилъ онъ.

— Пріѣздъ графа тутъ нипричемъ. Вы развѣ полагаете, сталъ я допрашивать, что отношенія мужа и жены тяжелыя?

— Я не знаю, поспѣшно заговорилъ опъ, слегка краснѣя; графиня очень мало сообщала мнѣ о мужѣ; но она несовсѣмъ, кажется, довольна его письмами… Конечно, серьезнаго тутъ ничего не можетъ выйти… Она сдѣлалась нервной всего какихъ-нибудь нѣсколько дней…

Онъ всталъ, зажегъ спичку, закурилъ и, вернувшись къ окну, подставилъ свой стулъ очень близко къ моему креслу.

— Позвольте быть съ вами совсѣмъ по-душѣ, обратился онъ ко мнѣ, добродушно и нѣсколько застѣнчиво улыбаясь.

— Сдѣлайте одолженіе, ободрилъ я его.

— Вы — другъ графини и знаете ее давно. Она чувствуетъ къ вашей личности большое уваженіе… Вы знаете, она не любитъ фразъ; но я вамъ цитирую ея слова: «Гречухинъ — праведникъ». Кажется, этого довольно… Стало, вы выше всякихъ житейскихъ предразсудковъ… Скажите мнѣ, успокойте меня… мнѣ эта женщина слишкомъ дорога… ничего тутъ не готовится тяжелаго?.. Кто онъ таковъ, наконецъ, этотъ графъ?

Вся тирада Рѣзваго такъ и пахнула на меня искренностью и тепломъ. Леонидъ Петровичъ продолжалъ плѣнять меня. Мой соперникъ, уже настоящій, а не по правамъ супруга — испарился тамъ, гдѣ-то, въ туманной мглѣ.

— Напрасно вы смущаетсь, отвѣтилъ я, кажется, даже съ усмѣшкой; вотъ пріѣдетъ графъ — вы сами увидите. Онъ человѣкъ прекраснѣйшій.

— Этотъ эпитетъ слишкомъ эластиченъ! вскричалъ Рѣзвый.

— Знаю, возразилъ я, даже опошленъ чрезвычайно; но графъ — приличный, мягкій, гуманный баринъ, и вдобавокъ, страстно до сихъ поръ влюбленный въ свою жену.

Я не долженъ былъ бы выпускать эту подробность; но она у меня сама-собой выскочила. Вѣроятно подробность была ему извѣстна: онъ что-то не высказалъ большаго удивленія.

— Все это такъ, возразилъ онъ, продолжая волноваться; но ясно, что графиня заболѣла отъ какихъ-нибудь нравственныхъ потрясеній… Простите мнѣ, дорогой Николай Иванычъ, мою назойливость… Я не хочу быть нескромнымъ… Мы вѣдь люди безъ предразсудковъ, столковаться намъ не трудно.

Слушая его, я почувствовалъ, что во мнѣ дѣйствительно нѣтъ ужь болѣе любовника. Мнѣ и жалко-то было этого юношу, и весело за него: онъ жилъ первой страстью или, быть можетъ — интрижкой; не все ли равно, только бы такъ жилось, какъ ему.

— Полноте, сказалъ я, протягивая ему руку; завѣряю васъ, что ничего тутъ нѣтъ серьезнаго.

Я лгалъ по приказанію графини, да и безъ ея приказу солгалъ бы: къ чему же было грязнить то, чѣмъ онъ увлеченъ. Замужнюю женщину онъ, конечно, не осуждалъ за то, что она отдалась ему; но, такъ сказать, двумужницу…

Но мой отзывъ о графѣ покоробилъ-таки его.

— Мнѣ бы все-таки хотѣлось, заговорилъ онъ, познакомиться нѣсколько больше съ личностью графа.

— Заочно это трудно сдѣлать; но готовъ отдать свою голову на отсѣченіе, что вы съ нимъ будете въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ. Столкновеній между мужемъ и женой я просто не предвижу; графъ привыкъ жить желаніями графини рѣшительно во всемъ.

Рѣзвый слушалъ это съ глубочайшимъ вниманіемъ, опустивъ голову и закусивъ слегка нижнюю губу.

— Онъ пріѣдетъ съ дочерью графини? быстро спросилъ онъ. Она уже большая дѣвица?

— Ей семнадцать лѣтъ.

— У графини такая дочь — это изумительно! Который же ей годъ?

— Графиня лѣтъ своихъ, кажется, не скрываетъ: ей тридцать восемь.

— Тридцать восемь, повторилъ онъ и, взглянувъ на часы, взялся за шляпу. Извините еще разъ, Николай Иванычъ, я вамъ, быть можетъ, помѣшалъ… Сбѣгаю узнать, какъ графиня.

Онъ убѣжалъ, а я сталъ глядѣть на него въ окно. При поворотѣ въ улицу, вся фигура его, блистающая на солнцѣ, заставила меня чуть не вскрикнуть:

«Жизнерадостный!»

Обѣдать я пошелъ къ Пипо. День стоялъ ужасно жаркій. По дорогѣ я раздумывалъ о томъ, какъ бы устроить все безъ грязи и скандала. Я объ этомъ думалъ; да и кому же было думать, когда она объявила, что «ни о чемъ разсуждать не хочетъ и не можетъ». Слово «грязь» забралось въ мои соображенія, но я остановилъ ихъ ходъ. Я тоже не хотѣлъ и не могъ обличать и обнажать… У меня у самаго было кое-что на душѣ предъ тѣмъ же графомъ, и предъ той же Наташей.

Пришелъ я къ тому выводу, что надо подождать и не вмѣшиваться до тѣхъ поръ, пока графиня совсѣмъ не потеряетъ разума; а это врядъ-ли могло случиться, что бы она на себя не наговаривала.

Пипо оказался совсѣмъ пьяненькій, и его болтовня куда не подходила къ моимъ думамъ; но зато онъ мнѣ разсказалъ, какъ дѣлаютъ «maccheroni alla Napolitana» и такъ обстоятельно, что я могъ бы сейчасъ начать дѣйствовать по его рецепту.

Жаръ поспалъ въ седьмомъ часу, и я пошелъ бродить по парку, миновалъ площадь съ краснымъ кафе и проникъ въ новую аллею, совсѣмъ утонувшую въ густой тѣни. Тамъ было особенно хорошо. Черезъ четверть часа я опять вернулся къ площадкѣ, на которой экипажи поворачиваютъ, чтобы, прокатившись мимо кафе, стать противъ него. Я сѣлъ на каменную скамью подъ деревомъ и смотрѣлъ на этотъ, довольно-таки глупый способъ пользоваться катаньемъ. Коляски, фаэтоны и желтыя корзинки на колесахъ становились въ рядъ и барыни сидѣли въ нихъ, поглядывая по сторонамъ. Къ иныиъ никакихъ кавалеровъ и не подходило вовсе, а онѣ сидѣли себѣ, точно восковыя фигуры. Лакеи, спустившись съ козелъ, заходили за экипажи и стоя группами, курили и болтали, нахально скаля зубы. И такъ-то съѣзжаются сюда каждый день однѣ и тѣ же модныя синьоры: мнѣ это въ подробности разъяснилъ Пипо. Я ужь, конечно, больше забавлялся, чѣмъ всѣ эти восковыя фигуры, сидѣвшія въ экипажахъ.

Топотъ лошадиныхъ копытъ заставилъ меня обернуться къ аллеѣ, около которой я сидѣлъ, глядя не на нее, а по направленно большой площади передъ кафе.

Отъ площади катилъ низенькій четырехмѣстный шарабанъ, запряженный двумя вороненькими клиперами, съ свѣтлыми гривами, въ бѣлой упряжи и еъ цвѣтными перьями на холкахъ.

Правила ими — графиня. Да, это была она, сіяющія, бодрая, съ бичомъ и возжами въ рукахъ. Ея станъ обтягивало черное платье, все въ золотой матовой тесьмѣ. На головѣ сидѣла уже не та шляпка, какую я видѣлъ утромъ, высокая-превысокая и совсѣмъ назадъ; я замѣтилъ какіе-то блѣдные цвѣты и бѣлый тюлевый вуаль. Рядомъ съ ней сидѣлъ Рѣзвый, одѣтый по-вечернему, но въ своей живописной гугенотовской шляпѣ. На задней скамьѣ помѣщались Коля и грумъ, во всемъ бѣломъ и съ сѣрой шляпой, по итальянской лакейской модѣ, сложа руки на груди.

Вся эта скачущая группа слилась въ одно цѣлое, нарядное, удалое, съ какимъ-то ужь русскимъ «чортъ побери», хотя все въ ней было иноземное, начиная отъ грума и кончая шляпкой графини. Ни слѣда утомленія не замѣтилъ я на лицѣ ея. Она сидѣла грудью впередъ, ловко и красиво натянула одной рукой возжи и обернулась на половину къ Рѣзвому, говоря ему что-то, вѣроятно веселое, потому что тотчасъ же раздался его звонкій смѣхъ. Шарабанъ вылетѣлъ на площадку, обставленную магноліями, и взялъ направо въ ту чудную аллею, откуда я пришелъ. Это видѣніе успокоило меня на какой-то особый манеръ, Видимое дѣло: оба, и она, и онъ, «жили» и ни о чемъ больше знать не хотѣли.