Пока горничная осторожно ощупывала мою чуть припухшую лодыжку, я изловчилась, быстро изобразила на лице гримасу боли, и пока никто не сказал ни слова, ударила стаканом по подлокотнику, как бы случайно. И завопила, увидев царапину и алую кровь, тонкой струйкой текущую по запястью.

Боль была жуткой. Я выла почти по-настоящему, отведя правую руку так, чтобы кровь капала на белоснежный ковёр. Крови было много, в ладонь вошло стекло, но не сильно. У меня было пару секунд, чтобы принять флешку из рук не растерявшейся Вики, которую, правда, пришлось легонько лягнуть.

Все всегда в первые секунды отвлекаются на вид крови. Это закон психологии, глубинный страх, на это я и надеялся.

И вот флешка уже была в моей руке, но спрятать её в карман было бы рискованно.

— Помогите, что вы смотрите! Это вы виноваты! Филипп! — вопила я дальше, отыгрывая роль и даже наслаждаясь гримасой отвращения на лице Алисы, вскоре прибывшей на зов Милы. За её спиной с виноватой миной тушевался Немов. Потом пришли хозяева, мне перевязали руку, и я, утерев слёзы, рыдая на плече, попросила отвести меня «туда, где мне помогут по-настоящему7.

Была, правда, одна волнительная минута. Уже приняв извинения и согласившись не тревожить других гостей, мы снизошли до того, что разрешили, чтобы нам подогнали машину Немова к задней двери. И тут Сергей, тот охранник, кто участвовал в моём представлении в качестве зрителя на первом ряду, внезапно заметил:

— Вы не закрыли сумочку.

Чёрт, сейчас бы оттуда могло вывалиться всё содержимое. Клатч подвёл меня и раскрылся. На красном бархате флешка была заметна, но волновало не это: она стандартная, вряд ли кто мог напрямую обвинить меня в краже. Но вполне могли вытащить её. Например, тот же Сергей, Мила или Филипп.

Вдруг я поняла, что пока я занята другим, он мог незаметно раскрыть защёлку клатча, болтавшегося на плече, и лишить меня того главного, за что причитался гонорар. Мог даже обвинить меня позже в том, что я сама её потеряла или даже не получила, а разыграла всё эту сцену, чтобы закрасить собственный провал.

— Спасибо вам за всё, — улыбнулась я охраннику и махнула рукой на прощанье.

— Это ты открыл мою сумку? Хотел стащить флешку? — накинулась я на Филиппа, когда мы отъехали на пару километров от особняка. Немов лишь покачал головой и прижал палец к губам, призывая к молчанию. Мол, может быть жучок.

Я бы и сама так подумала и не решилась обсуждать дела в машине, но если я права, то пусть Немов получит по заслугам!

— Налюбезничился с бывшей? Я вам не помешала? — зашла я с другого поля. Если нас слушают, пусть развлекаются.

— А ты ревнива, — засмеялся Филипп и положил руку на моё колено. — Очень болит? Сейчас приедем в больницу, и тебя вылечат.

Участие в голосе подкупало. Я бы могла ему поверить, если бы не знала, чем мы оба занимаемся. И хотела верить.

Мы оба молчали, пока не приехали в платную больничку, где меня оперативно и безболезненно подлатали. И только тогда, попивая карамельный латте, заботливой купленный мне в кафешке тут же в холле.

И тогда я решилась поговорить начистоту.

— Ответь честно, хотел меня кинуть? В этом был смысл?

Я повернулась к Филиппу и посмотрела ему в глаза. Встала рядом, чтобы со стороны казаться влюблённой парой. Наверное, мне было легче вести с ним диалог именно так, когда между нами отсутствовало расстояние, когда все личные границы были смяты, но разум не покинул нас, как это бывало в постели.

— В этом. Я рассматривал такой вариант, но отказался от него ещё до сегодняшнего дня.

— Когда же?

— Когда ты спросила о Рите. Я не держу на тебя зла, ты получишь гонорар сполна.

Он смотрел серьёзно, а я видела в глубине серых глаз только небо, захватывающее и манящее своей глубиной. Небо, под которым можно стоять, раскинув руки, в ожидании дождя. Я бы хотела смотреть в его глаза постоянно. Ловить перемены в настроении, попробовать подстроиться под них или убедиться, что наши колеи не могут всё время идти рядом.

— Я желаю вам обоим счастья, — вдруг произнесла я, понимая, как это глупо звучит. — Но скажи, зачем ты раскрыл сумку? Я могла потерять флешку.

— Хотел проверить, насколько ты удачлива. Проверил — очень удачлива.

Он поставил чашку с латте на столик и осторожно взял мою перевязанную руку. Приблизил к губам и поцеловал ладонь. Нежно и аккуратно прижался к ней щекой и произнёс вполголоса:

— Ты удивительная, Лара. Я рад, что познал тебя.

Глава 6

— Он ничего не подозревает? — Лилия Аркадьевна снова заказала грейпфрутовый сок. А также, после минутного колебания, греческий салат.

Я взяла только кофе без сахара и зачем-то всё время помешивала напиток в чашке.

— Нет. Код от сейфа я узнать не могу, Нина Сергеевна всё время крутится рядом и следит за мной.

— Так отвлеки её, — Лилия удивлённо, будто это было само собой разумеющимся, приподняла брови. — Мне говорили, что вы в силах решить любую проблему подобного рода.

Её ярко-алые губы, аккуратно подведённые карандашом, презрительно изогнулись. «Соврали, сволочи, но я так о тебе и думала», — вот что означала эта гримаса.

— Могу, но тогда не ждите быстрых результатов. Или помогите мне.

— Каким образом? — нанимательница метнула на меня быстрый взгляд и тут же кокетливо улыбнулась официанту, принёсшему заказ. Салат ей, а мне клубничный молочный коктейль.

— Вы ведь общаетесь с братом, сделайте ему одолжение, помогите справиться с Ниной Сергеевной. Она делает всё, чтобы настроить дочь против отца, на днях состоится очередной разговор по Скайпу, Васелина все их записывает, вот и сделайте так, чтобы Нина Сергеевна не смогла вставить и слова. Она спрашивает девочку именно о том, что вызывает у малышки тревогу или огорчение.

— Я считаю, что отец из брата никудышный, — пафосно заявила она, и я чуть не улыбнулась нанимательнице в лицо.

Для женщины, не имевшей детей, Лилия Аркадьевна имела на вопросы воспитания отпрысков очень конкретное мнение. Настолько же категоричное, насколько и ошибочное.

Дети должны быть счастливы и послушны, а иначе они дурно воспитаны и виноваты в этом родители. При этом всегда один из них, отец или мать, в зависимости от того, на чьей она стороне в данный момент.

Никакие нюансы генетики или дурной черты отдельного взятого отпрыска, например, склонности ко лжи или манипулированию сердобольными прохожими, которым лишь бы пройти мимо, цокая языков и укоризненно качая головой, в расчёт не принимались.

Дети — невинные агнцы, родители — демоны-неудачники, которым даже в Аду не достанется приличной работы.

— Он старается. Надо сказать, при его нелюбви к бывшей, Филипп Аркадьевич пытается заслужить любовь девочки, — заметила я, сделав большой глоток. Ожидаемо, припарила язык, вот что бывает, когда увлекаешь спором и начинаешь сердиться.

— Старайся-не старайся, а надо просто отдать девочку матери и платить ей… алименты, радуясь, что она занимается дочерью.

Лилия Аркадьевна расфыркалась и стала похожа на сердитую кошку, которой не досталось молока и ласки хозяина.

Вот что бывает, когда девочки вырастают в дефиците любви. Вечное ожидание ласки от того, от кого её не дождёшься.

Я подозревала, что отец Филиппа и Лилии не очень-то и хотел уходить к любовнице. А ещё мне казалось, это как пить дать, что он не стремился к тесному общению с дочерью.

Даже в наследстве её обделил, почти всё оставив законному отпрыску. Я понимала обиду нанимательницы, как и причину её хмурого взгляда, стоило зайти разговору о единокровном брате.

Филипп должен платить и точка. Он виноват самим фактом своего появления.

— Если вы не отвлечёте Нину Сергеевну, — заметила я. — То только сыграете на руку Филиппу Аркадьевичу. Подумайте, он останется при счетах и при деньгах.

Когда разговор сворачивался на деньги, Лилия Аркадьевна подбиралась и вся превращалась в слух. Кошка, учуявшая сметану, даже если та ей не предназначалась.