– Менка… Окей. Понял. – И постучал указательным пальцем себе по виску, как если бы у него внутри находился невидимый переключатель, при помощи которого он сохранял файлы на своем жестком диске. По крайней мере, это объяснило бы, каким образом Квону удалось выучить немецкий в столь короткие сроки. Он пришел в INKnovation два года назад, когда, женившись на немке, окончательно уехал из Кореи, где держал собственный тату-салон. Тогда он едва говорил по-немецки, но решил, что пока будет общаться с нами по-английски, и параллельно стал учить немецкий. Я тогда весь салон заклеила стикерами с названиями предметов. Лысина Басти – и та была под впечатлением.

– В холодильнике еще остались вегетарианские роллы. Возьми, если хочешь, – предложил Квон, практически вызвав у меня тем самым визг восторга. Суши – мой абсолютный гастрономический фаворит. Причем без рыбы. Рыбу я люблю вареной или жареной, ни в коем случае не сырой. Квон это знает с тех пор, как пригласил меня в суши-бар своей жены в благодарность за мою креативную помощь с немецким.

– Я тебя люблю, Квон! Другим оставить?

Он ответил улыбкой, от которой от уголков его темных глаз разбежались морщинки.

– Я буду молчать, – он секунду подумал, – как могила, если кто-нибудь спросит, где оставшиеся суши.

Я бросила «спасибо» и «пока» и быстренько побежала к холодильнику, предвкушая, как достану коробку с роллами. Но прежде чем приняться за еду, я открыла окно: там начался дождь, а я люблю шум воды. Как и запах свежести, который он приносит с собой. Или блеск, остающийся на гладких поверхностях. Раньше мы с Бекки, бывало, прямо на коленках стояли перед лужами, как будто перед дверью в другой мир. Мы придумывали истории о том, что отражалось в воде. Может, оттого я так люблю дождь. Он напоминает мне о времени, когда моя младшая сестра смотрела на меня, как будто я могу творить чудеса.

Я вздохнула и вернулась в «здесь» и «сейчас», к моим вкусным суши. Одно из четырех продавленных кожаных кресел я придвинула ближе к столу, сколоченному из деревянных паллет. И уже собиралась откусить от первого ролла, как в кармане джинсов завибрировал телефон. Вытянув его, я посмотрела на экран. Номер был неизвестный.

– Алло? – ответила я, специально не называя своего имени.

– Алиса? Это ты?

Женский голос показался мне знакомым, но точно вспомнить его я не смогла.

– Э-э-э… да. Кто говорит?

– Это Герда, как здорово, что я до тебя дозвонилась, Алиса! Этот номер мне дал твой отец. Надеюсь, ты не против? Все-таки с тех пор, как мы общались в последний раз, прошло немало времени.

Герда. Герда Арендс. Последний раз мы разговаривали года два назад, она помогала мне с моим портфолио для Университета изобразительных искусств. Она художница, галеристка и… мамина подруга. Была ею, поправила я себя, и сердце тут же налилось свинцовой тяжестью. Как будто у меня в груди тяжело и страшно колотится и просится наружу инородное тело. Я схватила ртом воздух и глубоко втянула его в себя сжавшимся горлом.

– Да… да, конечно, все в порядке. Рада тебя слышать.

– Как у тебя дела, Алиса?

– У меня все хорошо. А… у тебя как?

Когда я съезжала из родительского дома, была твердо намерена оставаться на связи. Я планировала регулярно звонить и иногда к ней забегать. Но чувство вины и угрызения совести не позволили мне это сделать. Мама с Гердой были очень близки. Они вместе рисовали, что называется, творили искусство, которое Герда продавала здесь, в Гамбурге. Когда мамы не стало, жизнь ее подруги тоже вмиг изменилась. У меня перед глазами встали мамины похороны. Я вспомнила зареванное лицо Герды, услышала ее дрожащий голос при известии о смерти. Я вспомнила скорбь в ее покрасневших глазах. Скорбь, за которую в ответе я, и я спрашиваю себя, что бы сказала Герда, если бы узнала. Если бы она узнала, что мама могла бы жить. Герда все равно помогла бы мне получить место в Университете изобразительных искусств?

– Тоже хорошо, спасибо, Алиса. Я тут кое-что планирую с твоим участием. Не волнуйся, – тут же успокоила она. – У тебя найдется пять минут? Я коротенько расскажу, о чем речь.

Конечно. Для нее у меня время всегда есть. Даже если это и не так.

– Я на работе, но у меня перерыв.

– Прекрасно. – Она откашлялась. – Ты знаешь, я очень рада, что у тебя с университетом все получилось. Хоть я и ни минуты не сомневалась, что тебя возьмут. Ты уникальный художник. Это видно по твоим работам на вашей ежегодной выставке.

– Ты там была? – удивленно спросила я.

– Я каждый год там бываю. Твои черно-белые портреты мне особенно запомнились. То, как ты рисуешь в дот-технике… это нечто особенное.

У меня округлились глаза.

– Ох, спасибо, – неуверенно произнесла я. В рамках той выставки были показаны совершенно изумительные вещи. Три дня студенты всех отделений презентовали свои работы; было почти все: от фильмов и фото до перформанса, скульптуры и живописи, пространственных и акустических инсталляций. Выделиться на этом фоне практически невозможно.

– Я говорю правду, Алиса. Ты унаследовала талант матери. Она бы невероятно тобой гордилась.

У меня ком встал в горле.

– Для меня было бы честью выставить какие-то из твоих картин вместе с не выставлявшимися ранее работами твоей мамы.

Я положила руку на грудь. Словно прижала сердце, пытаясь таким образом унять его бешеный ритм.

– Есть… мамины картины, которых… я не видела?

– Да, она рисовала их в моем ателье и… не завершила из-за… – дальше она говорить не стала. Я еще сильнее прижала руку к сердцу.

– Ты никогда не говорила об этом. – В моем голосе против воли прозвучал легкий укор.

– Знаю, Алиса. И… мне жаль. Я просто после того все убрала, – объяснила она, и я приняла это с пониманием. Потому что у меня было то же самое. Мне понадобилось шесть лет, чтобы без рыданий научиться смотреть на мамины фотографии. – А потом я просто забыла. Прости, – повторила она.

– Я не сержусь, Герда. Я… просто удивилась в первый момент. – Удивилась – вообще-то не самое подходящее слово, но других я не нашла.

– Мне важно тебе сказать, что я никогда не собиралась присвоить эти картины. Они ваши. Твои, Бекки и вашего отца. Но поскольку Элен всегда стремилась дотянуться искусством до людей, я бы хотела их прежде выставить. Вместе с твоими, если ты согласна.

Я энергично кивнула и улыбнулась, в то время как в глазах стояли слезы. Я не могла вообразить себе что-то более прекрасное, чем собственные рисунки рядом с мамиными картинами.

– Но если не хочешь, то никаких проблем, – добавила Герда, видимо, неправильно истолковав мое молчание.

– Нет, я хочу! – промолвила я охрипшим голосом. – Это была бы для меня огромная честь.

– Не представляешь, какое облегчение это слышать, Алиса. – И как будто в качестве доказательства она длинно выдохнула. – Я бы предложила тебе зайти как можно скорее, чтобы мы все обсудили. Выставка открывается двадцать первого ноября. Поскольку один художник неожиданно отказался, я поменяла дату.

Остается два месяца, впору запаниковать. Тем более что кроме работы мне предстояло сдать два экзамена. Однако истинная причина неясного давящего беспокойства в животе совсем другая, а именно – папина реакция на эти новости. Порадуется ли он за меня? Придет ли на выставку? Будет гордиться? Или ему безразлично – как и все, что касается меня?

– Ты уже рассказала моему отцу? – спросила я как можно более равнодушно.

– Нет, я оставляю это тебе. Они с твоей сестрой наверняка будут на седьмом небе от радости.

Я не была настолько уверена. Я даже не знаю, хочу ли я видеть на выставке Бекки, как бы жестоко это ни было. У нее дар выставлять в дурном свете все, что нравится мне. Но папа… Я бы все отдала, чтобы только он пришел.

По-прежнему испытывая напряжение, четыре часа спустя, по дороге к автобусной остановке я набирала ему эсэмэску, сочинив четыре разных варианта. В результате я стерла написанное и решила просто позвонить. Когда он услышит, насколько важна для меня эта выставка, он, верно, тоже порадуется. Как порадовались за меня мои подруги Калла и Лео в нашем WhatsApp-чате.