Они ушли.

— Руари? — мать смотрела на меня в отчаянии.

— Они не посмеют, мам, — я недобро улыбнулся.

Лиадан вернулась в дом, а я достал мобильный и позвонил нашему куратору мистеру Мурру и рассказал о произошедшем.

— Хорошо, что ты позвонил мне, Руари, — отозвался куратор. — Я свяжусь с мэром и объясню, что вас нельзя трогать.

— Спасибо.

Нас оставили в покое. На полгода.

Лес исчез с холма, словно его и не было. И едва ли не быстрее стали появляться новые дома.

Одному из новых соседей вид нашего старого особняка тоже не понравился. Он пошел к мэру и каким-то образом прознал, кто его соседи. Сначала на нашей двери появились приколотые листы бумаги с надписями: «Людоеды, убирайтесь прочь!», «Охотники придут за вами», «Берегитесь снайпера!». Наверное, он находил такие надписи остроумными. Поскольку это не сработало, он решил действовать по-иному.

Вечером, возвращаясь по темной улице, на которой еще не успели установить осветительные столбы, я увидел вдалеке красноватые отсветы. Около нашего дома стояла толпа людей с зажженными факелами. Заводила выкрикивал гневную речь о том, что надо прогнать монстров и губителей людей. Мне он представился каким-то средневековым инквизитором, призывающим сжечь еретиков. Заведенная толпа согласно кричала в ответ. Еще чуть-чуть, и он довел бы их до состояния, когда они будут готовы подпалить наш дом. Я потянул носом, принюхиваясь и опознавая собравшихся. Потом, нещадно работая локтями, стал продираться сквозь толпу.

— Пройти дайте!

Люди отшатывались, потирая ушибленные бока, смолкали удивленные, увидев меня.

— Ей, Руари! Ты куда, парень⁈ — недоуменно окликнул знакомый мясник, стоявший в первом ряду, и схватил меня за плечо.

— Я — домой, мистер Огастас! — громко ответил я и обернулся к толпе. Под мышкой у меня был длинный французский багет, а в руках — початый пакетик с имбирными леденцами. — Добрый вечер, миссис Ли. Мистер Грэхем. Мистер Говард…

Я назвал их всех до одного — всю сотню человек, и они, притихшие, смолкали совсем.

— Мы не знали, Руари, — негромко произнес мистер Огастас.

— Теперь знаете. Наш род живет тут много веков. Если бы кто-нибудь из моей семьи причинил вред людям, этот дом сожгли бы давным-давно еще ваши предки.

— Пойдем-ка отсюда, Маргарет, — шепнул один из клонмельцев своей супруге. И толпа стала понемногу рассасываться.

— Какого черта⁈ — начал было опомнившийся заводила. — Так ты — один из них⁈ Огастас⁈

— Мы Руари и его семью знаем давно, — мрачно обронил мясник и затушил факел. — И уважаем их.

— Вы в своем уме⁈ — завопил сосед. — Вы же были согласны, что…

Но факелы затухали один за другим. Я вдруг услышал тихий щелчок затвора, почувствовал на себе пристальный взгляд и запах пота, разбавленный окислившимся железом. Но в этот миг распахнулась дверь.

— Где тебя носит, несносный мальчишка⁈

Рассерженная Лиадан схватила меня за ухо, поволокла за собой с таким видом, словно тут кроме нас никого не было. Она затащила меня в дом под взглядами толпы, захлопнула дверь. И тут же выпустила. Я тер горящее ухо. Сердитая маска исчезла с лица матери, открыв страх, по ее щекам заскользили слезы.

— Тебя хотели убить, Руари!

— Там были обычные пули.

— В следующий раз они придут с серебряными. Так не может больше продолжаться!

Она стала звонить по телефону. Смогла дозвониться лишь через час.

— Мак, немедленно приезжай домой! — закричала она, срываясь. — Бросай все к чертовой матери!.. Я не могу успокоиться!.. А ты будешь спокоен, когда твоего сына только что чуть не убили за то, что он не человек? Как убили всех остальных! Если завтра тебя здесь не будет, я тебя никогда не прощу! Слышишь⁈ Никогда!

— Мам, дай трубку, — я забрал у нее телефон. — Па, тут такое дело…

И спокойным тоном изложил все, что произошло за последнее время.

Мак приехал вечерним поездом из Дублина. Осунувшийся и измученный. Боровшийся много лет за свои убеждения. И проигравший.

Восточный ветер треплет шерсть на загривке, пригибает травы на холме. Ветки вереска дрожат от его порывов, роняют засохшие соцветия. Сотни и сотни запахов невидимыми струями проносятся мимо.

Немного соли с берегов Ирландского моря. Молодая хвоя с ветвей и прелая под стволами от леса, ароматное разнотравье лугов, едва уловимые запахи асфальта от дороги на Кашел.

Насыщенный мускусный запах овец, их влажной от недавнего дождя шерсти, раздражающая вонь псины — от огромных волкодавов, терпкий и горький запах пастуха — смесь пота, несвежей одежды, крепкого табака и виски, запахи страха, боли и крови с небольшой бойни.

Дальше — постиранное белье хлопает большими белыми квадратами на ветру, словно старается превратиться в парус и сбежать со двора одинокого дома далеко внизу. Снова лес. Медовые ноты верещатников. Конский навоз. Масло, железо и дизель от трактора, убирающего ячмень с желтого ромба поля. Пьяные ароматы маленькой частной винокурни и огромного завода «Балмерс» перемешиваются в коктейль, сшибающий с ног — виски с сидром.

Ветер меняется. Дует от Клонмела. Теплеет. Несет запахи сотен и сотен предметов и людей, их эмоций — горе, разочарование, страх, радость, влечение, злость и нежность — все это проносится мимо невидимыми призраками.

Я опрокидываюсь на спину. Низкие, быстро плывущие серые тучи вдруг пропарывает рыжий закатный луч, дарит им свой цвет. Облака тоже пахнут. Дождем и прохладой.

На меня падают первые капли дождя. И почти тут же раздается гудок прибывающего из Дублина поезда. Я поднимаюсь и бегу с холма вниз. Густые травы путают ноги. Но передо мной уже знакомое нагромождение камней.

Я сорвал зубами несколько репьев, вцепившихся в шерсть на предплечье, перекинулся. Приподняв камень, вытащил из тайника свою одежду, оделся, перебросил ботинки, связанные шнурками, через плечо и побежал дальше, босой, через поля к городу.

Два огромных серых пса вылетели из кустов на тропу передо мной. Я остановился, а уши резануло от ультразвукового свистка.

— Сидеть!

На тропу к псам выбрался пастух, смерил меня тяжелым взглядом.

— Ты из пэйви?

— Еще чего! — огрызнулся я.

— А чего тут крутишься? Не первый раз тебя вижу.

— Не вижу таблички с надписью, что тут гулять запрещено. Собак своих держите!

И направился мимо него. Псы глухо рычали, едва не коснулись меня носами, но все же не тронули.

— Ты не из Конмэлов? — неожиданно спросил он, когда я был уже в двадцати шагов от него.

Я резко обернулся.

— Это не твое дело, Грэг Леван.

У него от удивления вытянулось лицо. А псы зарычали громче.

— Иди-ка отсюда, парень, — его ладони скользнули по рукояти ружья. — И держись в следующий раз подальше.

— Да пошел ты!

Я сунул руки в карманы и, отвернувшись, зашагал дальше.

Я вошел в дом через две минуты после отца. Он уже обнимал Лиадан и Рианнон. Говорил им что-то, утешая. Потом он увидел меня. Я прислонился спиной к стене, держа руки в карманах. Ждал, что он скажет. Он крепче прижал к себе жену и дочь.

— Я больше не уеду. Они внесли поправку в закон. Нас больше не тронут.

Он не лгал, но и всю правду не говорил. Но у Лиадан и сестры на лицах отразилось облегчение — словно камни с души свалились.

— Но нам придется жить в новых условиях, приспосабливаться к ним, — добавил отец.

— Что это значит? — спросила Лиадан, снова встревожившись.

— Мы должны жить как люди…

Мне захотелось наговорить ему грубостей, обозвать трусом, лжецом.

— Руари, тебе будет сложнее всего, больше нельзя будет оборачиваться. Ты должен вести себя как обычный подросток…

— Это дрочить под одеялом, что ли?

— Прекрати! Все очень серьезно!

— Я это знаю гораздо лучше тебя, па.

— Тебе спать не пора?

— С чего это?