— О тех временах, когда почти все давалось мне трудом и напряжением сил, — неожиданно для себя самого ответил Норвик, — нам слишком легко все достается. Оттого самомнение раздувается, как влюбленная жаба. Это опасно.

— Что это тебя на философию потянуло? – Рысь презрительно повела кисточками ушей. – Боишься?

— Дурак я был бы, если бы не боялся. А ты разве нет?

— Боюсь, — тихо шепнула девушка, — ты даже не догадываешься, чего.

— Так скажи, — бросил на ходу Норвик, — не тяни.

— Мы можем погибнуть, — начала Ингрид, — и я… Ты так и не…

Она решительно тряхнула головой и замолчала.

— Пустое это, — через пару минут произнесла она спокойным голосом, — не ко времени и не к месту.

— Так и не скажешь? – улыбнулся Норвик. – Вот теперь мне точно хочется знать, о чем ты.

— Потом, — пообещала Ингрид, — если выживем. А пока, пожалуйста, забудь.

Норвик молча кивнул. Ему и вправду было любопытно, что имела в виду Ингрид, но сейчас у них были дела куда важнее, а девичьи капризы забыть, как всегда, оказалось легче легкого.

Восточный склон ледника полого поднимался к перевалу. Здесь под тонким слоем снега притаились глубокие трещины, едва заметными морщинками хмурясь на гладкой поверхности, идти стало труднее. Широкие проломы приходилось обходить, чтобы, прыгая, не угодить в следующий, предательски затаившийся в голодном ожидании.

Перевал, крутой и каменистый, темнел в отдалении узкой полосой скальной породы между заснеженных горных стен. Поднимались медленно и осторожно, камни выскакивали из-под ног испуганными кроликами, убегая вниз. Выше снова начинался ледник, плоский как блюдо, зажатый между двумя горными вершинами. Справа, под нависшими полукругом скалами, виднелся черный пролом, залитый невероятно гладким и толстым слоем льда. Слева, у самых гор – одинокая скала, узким конусом, облитым голубоватым льдом, вздымающаяся к звездному небу.

— Врата Ночи разглядываете? – цверг выскочил за их спинами, словно из-под снега. – Стоят пока, ничего им не сделалось.

Он махнул рукой, и его товарищи присоединились к ним, показавшись из-за неприметного валуна, присыпанного снегом. Ворон камнем упал с небес, грянул оземь, и Брунгильда заспешила к спутникам.

— Я – Дарин, — чинно поклонившись, представился цверг, — а это – Строр и Харис.

Норвик и Ингрид обменялись с цвергами приветствиями и поклонами, чин по чину, степенно и важно. Как в старые времена, когда мир не торопился ни жить, ни умирать.

— Мы можем предложить вам кров и безопасность, — Дарин обернулся к Брунгильде, давая понять, что знает, кто из гостей за главного, — но…

— Так далеко гостеприимство заходить не должно, — с улыбкой кивнула Брунгильда, — у нас все с собой.

Дарин повел их к неприметной узкой щели в скале, за которой открывалась обширная пещера, откуда крутая лестница, спрятавшаяся за скальным выступом, вела вниз, вглубь, дальше и дальше – до самых Подгорных Чертогов.

Но на этот раз гостеприимством Радсвинна не воспользовались, устроились в одной из боковых кладовок, где хранились припасы и снаряжение для разведчиков. Цверги пожелали гостям спокойного сна и удалились.

Строр вернулся за ними вечером, когда пробудившийся Норвик уже доставал из походного мешка пакеты с кровью. Цверг был не один. Трое лесорубов из дальнего поселка, отряженные односельчанами в Подгорные чертоги вести переговоры о торговле и взаимопомощи, узнали от «не в меру болтливого» цверга о необычных гостях и их нужде.

— Слыхал я, задача вам предстоит нелегкая, — сказал старший, — древние легенды в наших краях ходят о демоне-кровопийце, что, не просыпаясь, убивает, не выходя из своего логова, смущает неокрепшие души, сеет зло и смуту в наших горах. А еще я слыхал, будто горячая кровь, отданная по доброй воле, поможет вам сразиться со злом.

— Это так, — кивнула Брунгильда, — и мы не забудем этого дара. Если завтра к рассвету будет, кому помнить.

— А этому, древнему, рассвет разве нипочем? – удивился Строр. – Зачем ночью-то идти? Может, проломим вход в пещеру днем, и вся недолга?

— Было бы так легко, проломили бы, — проворчал Норвик.

— Он под землю может уйти, — пояснила Ингрид, — туманом обернуться, слуг себе на помощь позвать. И все это не просыпаясь. Но если…

— Если мы его разбудим, — заключила Брунгильда, — рассвет будет кровавым не только для нас. Ксавьер не зря с нами не пошел, у Всеотца даже сейчас есть власть над кланом, а, если он проснется, она возрастет в десятки раз. Трудно будет Гангрел противиться его воле, и на Ксавьера вся надежда. Может, Нетопырь сумеет их удержать, не допустить, чтобы Дикари превратились в безумных чудовищ, пожирающих все на своем пути.

— Не буди лихо, — остановил ее Норвик, — до этого не дойдет. За этим мы здесь.

Они приняли Дар, и кровь, горячая и чистая, наполнила их силой и отвагой. Покинув подгорное убежище, уже втроем направились к запечатанной черным льдом пещере. На гладкой поверхности узкими прорезями проступали печати, наложенные в незапамятные времена, задолго даже до земного рождения Брунгильды. Но Валькирия не раз бывала здесь, разглядывая печати, примеряясь к их силе, гадая над смыслом.

Прежде Валькирия мечтала о пробуждении Всеотца. Пророчества гласили, что с его возвращением откроются Врата Ночи, и долгожданный Рагнарек сметет с лица земли ложь и предательство. Пусть все они погибнут в этом бою, но Светлые Асы одержат в нем окончательную победу над силами Тьмы, в Мидгарде и Асгарде, Ванахейме и даже в Сумерках Хель. Ненавистный Локи, Отец Лжи, будет повержен, и Фенрир, его волчий отпрыск, падет от руки Видара.

В этой вере коренились и истоки вражды между Гангрел и Гару. И она же, порой, объединяла их. В то время как другие кланы строили свои теории на библейской истории проклятия Каина, Дикари поначалу помнили древние саги и следовали Пути Севера. Дети Одина и Дети Локи, Гангрел и Гару, как и те, в кого они верили, временами объединялись против общих врагов, но чаще с непримиримым упорством вели нескончаемую войну друг с другом.

Уже давно мало оставалось тех, кто помнил начало, как среди Волков, так и среди Дикарей. Но Брунгильда и ее Валькирии не оставляли надежды на древнее пророчество. До последнего времени. Теперь из Сестринства их осталось только три – сама Брунгильда, Ингрид и Сигрун. Та, что душой и телом продалась ненавистным Ассамитам. Впрочем, о Сигрун Брунгильда решила подумать потом. Сейчас пора было разобраться с Патриархом, узурпировавшим место Всеотца-Одина и долгие века стравливавших своих потомков по крови с Волками, другими кланами и со всем человечеством.

Брунгильда накрыла печати руками, разогревая ладони до тепла человеческого тела. Лед потек слезой, линии печатей оплыли и исказились, и стена, закрывавшая вход в пещеру, отошла в сторону, обнажая подгорную темноту, чернее самой ночи.

Лунный свет едва проникал в каменный мешок, и спутники зажгли принесенные с собой смолистые факелы. По грубо обтесанным стенам серебряными жилами поблескивал иней, неровный пол был усыпан каменной крошкой. Здесь пахло холодом, и смертью, и мертвой кровью. Патриарх лежал прямо на грязном полу, его иссохшее, почерневшее тело, покрытое трещинками морщин, казалось изваянным из камня.

Норвик нетерпеливо шагнул вперед и неожиданным замахом сорвал топор с плеча, ударил по тонкой шее. Ничего. Лезвие отскочило, как от гранитной статуи. Хорошо, хоть зазубрин не осталось на доброй стали.

— Эгиль, я тебя убью, — прошипела Брунгильда, — если бы это было возможно, я бы сделала это еще вчера. Твое счастье, что он не проснулся.

— Попытаться стоило, — виновато улыбнулся Норвик, — как я понимаю, кол в сердце ему тоже не вобьешь?

— Его даже огонь не возьмет, — покачала головой Валькирия, — а еще он нас слышит. И прямо сейчас ищет способ избавиться от незваных гостей, назойливых как мухи.