Я пытаюсь собрать свою палатку, держа на руках своего ребенка. Мой малыш визжит, не переставая. Я люблю этого маленького засранца со всей яростью и интенсивностью, но прямо сейчас я бы хотела, чтобы кто-нибудь подошел ко мне немного ближе, чтобы я могла передать его им хоть на чуть-чуть. Мои сани крошечные по сравнению с некоторыми другими. Кемли и Борран помогают Фарли укладываться, споря, смогут ли они втиснуть побольше мехов в свои и без того нагруженные сани. Джорджи и Мэйлак разговаривают неподалеку и жонглируют своими комплектами, пока их пары готовят сани. Двое охотников разделывают тушу, чтобы дать перекусить всем в последнюю минуту, и вдалеке я вижу, как Рáхош торопливо собирает еще одни сани, потому что, несмотря на то, что мы бездомные, у нас все равно слишком много барахла. Ирония судьбы.
Теоретически, припасы — это хорошо. Даже за короткий промежуток времени нам удалось восстановить и переделать многое из наших недостающих предметов обихода. Приятно снова иметь при себе мелочи, но когда тебе приходится нести их по снегу в место, бог знает за сколько миль отсюда? Вы начинаете жалеть, что у вас так много всего. А дети? Младенцам нужно так много вещей. Вот любимые кольца для прорезывания зубов Пейси. Его подгузники. Его запасные подгузники. Блюда с закругленными краями. Чашки. Одеяла. Пинетки. Еще подгузники. Черт, половина моих саней — это его барахло, и я почти уверена, что другая половина — моя палатка.
Пейси визжит, как будто ему больно, и вырывается из моих рук.
— Что, малыш? Ты хочешь залезть в свою переноску? — Я начинаю укладывать его туда, но он только громче плачет и машет руками, показывая, что я должна его подержать. Все в порядке. Я пока отказываюсь от сбора вещей и обнимаю своего сына, который решает, что я все еще неправильно его держу, и продолжает причитать мне в ухо. Черт возьми, еще несколько минут, и я, наверное, тоже буду готова заплакать. Мы еще даже не сделали первого шага к новому лагерю, а я уже морально и физически истощена. Я не знаю, как я собираюсь это сделать. Я не знаю, какой у меня есть другой выбор.
— Тебе нужна помощь?
Мое сердце бешено колотится. Один удар. Два удара. Кровь бежит по моему телу, заглушая звуки. Я оборачиваюсь, и вот он, высокий, сильный и красивый, его внешность не изменилась, за исключением того факта, что один из его рогов теперь отломан возле брови. Мой Пашов. Моя пара.
Незнакомец.
Нервы скручиваются у меня в животе. Пейси хватает меня за волосы и кричит громче. Я стою там как дура, не совсем уверенная, что делать. Мне хочется броситься в его объятия, но я знаю, что это не будет хорошо воспринято. Я все еще незнакомка, и настороженный взгляд, который он бросает на меня, говорит мне об этом. На это больно смотреть. Мой Пашов отпускал бы беззаботные шуточки по поводу моих навыков упаковки и при этом хватал бы меня за задницу. Он был совершенно свободным и открытым, временами немного плутоватым, но всегда знал, что даже когда я смеялась и шлепала его по руке, я не возражала.
Это не тот человек, который стоит передо мной. В его глазах читается вопрос, но это все. Ни теплой привязанности, ни веселья. Никакого дразнящего флирта со своей парой.
— Привет, — говорю я. Кажется, у меня перехватывает дыхание, но правда в том, что я так напряжена, что не знаю, смогу ли я сделать больше, чем говорить односложно. Пожалуйста, вспомни меня, — молча я умоляю. — Пожалуйста. Вспомни, кто я такая. Вспомни своего сына.
Он указывает на сани.
— Тебе помочь собрать вещи?
О. Я киваю, высвобождая руку Пейси из своих волос.
— Это было бы замечательно, спасибо.
Пашов опускается на колени в снег рядом с санями, и его хвост слегка подрагивает. Он принимается за работу, затягивая ремни, с которыми у меня не очень хорошо получилось, и поправляя снаряжение. Я с тоской наблюдаю за тем, как он работает. Есть так много вещей, которые я хочу ему сказать. Что я скучаю по нему. Что мне больно без него. У Пейси режутся зубки, и скоро его первый зубик должен прорезаться сквозь маленькие десны. Что быть родителем-одиночкой чертовски тяжело, и я борюсь с этим. Но я бы не стала говорить ничего подобного незнакомцу, а я почти уверена, что я для него незнакомка. Поэтому я просто пытаюсь улыбнуться и погладить Пейси по маленькой спинке, даже когда его хвост бьется о мою руку.
Пашов работает тихо, безмолвно, пока поправляет сани. Это тоже на него не похоже. Моя пара — жизнерадостный парень. Должно быть, это я заставляю его замолчать, и, конечно, от этого я чувствую себя просто паршиво. Как будто я — проблема. Как будто мой ребенок — это проблема. И ладно, это снова заставляет меня расчувствоваться. Я отворачиваюсь…
И понимаю, что люди пялятся на меня.
Ладно, это маленькое племя. У нас нет телевизора, нет книг. Сплетни — это в порядке вещей, и я это понимаю. Но обязательно ли им пялиться прямо сейчас? Разве все не должны быть заняты чем-то другим?
— И это все? — спрашивает он.
— Хмм? — Я снова поворачиваюсь к Пашову.
Он поднимается на ноги грациозным движением, и у меня пересыхает во рту от его красоты. Я думала, что никогда больше этого не увижу — никогда не увижу его улыбку, морщинки в уголках его глаз, когда он забавляется, никогда не увижу что-то столь же великолепное, как его большое мускулистое тело, изгибающееся при движении.
— Твои сани маленькие. Это все, что у тебя есть с собой? Или есть что-то еще?
Меня слегка оскорбляет этот вопрос, хотя я знаю, что он задан невинно.
— Я потеряла все во время обвала. Так же, как и все остальные.
— Да, но… — он замолкает, потирая подбородок.
— Но у меня меньше, чем у других? — договариваю я за него. — У меня нет никого, кто бы охотился для меня, — замечаю я. Конечно, никто не позволит мне голодать. Но дополнительные вещи, которые дает жизнь с охотником — дополнительные шкуры, кости для посуды, все то, что облегчает здешнюю жизнь, — мне не дали. Спаривающиеся охотники приносят их домой, к своим семьям. Я уверена, что если бы были дополнительные предметы, они бы принесли их мне. Но в том-то и дело, что сейчас здесь нет дополнительных вещей. Я не собираюсь обходиться без этого, я просто… не так подготовлена, как некоторые другие. А неженатые охотники не обращались, потому что подарок мне в моем нынешнем состоянии может быть воспринят как жест ухаживания, а никто не хочет этого делать.
Он вздрагивает, как будто я его ударила, и я сразу же чувствую себя виноватой.
— Ясно.
— Я говорю это не для того, чтобы быть сучкой, — быстро объясняю я. — Но ты спросил…
— Я… еще не получил разрешения охотиться в одиночку, — говорит Пашов, подбирая слова размеренно и осторожно. Его взгляд перебегает с моего лица на Пейси, затем снова на меня. — Я и не подозревал, что должен был охотиться для тебя. Я должен был догадаться… — он замолкает.
Отлично, и теперь я чувствую себя еще большей сукой. Конечно, ему и в голову не пришло охотиться для нас. Половину времени он даже не может нас вспомнить. Моя горечь угрожает захлестнуть меня. Я не хочу придираться к нему, потому что, если это будет его единственное воспоминание обо мне, это ужасно. Но мне больно. Так больно.
— Ты не знал. Не беспокойся об этом.
— Но я должен присматривать за тобой, да?..
Должен ли он это делать? Я даже больше не знаю.
— Это не важно. Действительно. А маленькие сани означают, что мне будет легче тащить их за собой…
На его лице застыл ужас.
— Ты собираешься сама тащить свои сани?
Я огрызаюсь на это.
— Ты видишь кого-нибудь еще, кто сделает это за меня? — я поднимаю Пейси. — Может быть, наш сын?
Пейси издает пронзительный детский визг и тянется к Пашову.
Пашов, тем временем, застыл на месте. Я не знаю, то ли это потому, что я вышла из себя, то ли потому, что я держу перед ним ребенка, который наполовину его. Он смотрит на меня, а затем протягивает руки.
— Можно мне… подержать его?
Думала ли я, что мое сердце больше не будет разбиваться? Прямо сейчас все начинается сначала.
